Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Адъютант Барклая вызвал Бенкендорфа в коридор, и он уже не слышал окончания доклада Лаврова.
Государь после бала в Закрете, где Балашов сообщил ему о переправе корпуса Даву через Неман, той же ночью возвратился в Вильну. Но все-таки он успел провести в торжественном полонезе госпожу Беннигсен. В тот вечер он выглядел великолепно — в строгом семеновском черно-белом мундире, с шелковой лазоревой лентой через плечо, стройный и величественный, какой-то весь подобранный и будто устремленный куда-то, как в годы молодости, когда он всем напоминал греческого бога. Недоставало только рядом юной жены, оттенявшей его грациозную красоту. Принцесса Луиза Баденская — русская императрица Елизавета Алексеевна олицетворяла до сих пор классический — завораживающий — тип германской Психеи, с голубым всепроникающим взором, талией Ундины и роскошной копной белокурых, тонких как дым волос. Госпожа Беннигсен, с ее немного тяжеловесной и костистой внешностью, никак не подходила государю. Но таково уж было свойство этого человека — очаровывая, изменять в лучшую сторону тех, кто соприкасался с ним. Мелодичные звуки, легкая скользящая поступь государя сделали из хозяйки Закрета чуть ли не сказочную королеву бала-феерии в тот теплый, подсвеченный сине-красно-зелеными фонариками вечер. Государь не просто открыл бал — он танцевал увлеченно, поражая окружающих подчеркнутым рисунком каждой фигуры и особым вдохновением и тщательностью, с какими они исполнялись. Русский polonaise обладает, без сомнения, своим привкусом. В нем меньше гонора и притопываний, чем в польском, он не так вызывающ и надменен, в нем больше сдержанности и мужества — больше искусства. Гонор и надменность бывают топорными и сильно портят музыку. А музыке русский оркестр придавал летучую торжественность. Он явственней выделял Leitmotif, позволяя настоящему танцору полностью слиться с ним и показать все самое достойное, чем он располагает и чему научился. По общему мнению, государь был в ударе, и дамы не могли оторвать от него глаз.
Составление ответного письма Наполеону и знаменитого впоследствии рескрипта заняло немало часов. Утром Балашов уехал. Нарбонна государь отпустил раньше.
— Передай на словах, — напутствовал он Балашова, переходя на французский по понятным причинам: — Que Votre Majesté sente à retirer ses forces du territoire russe, je regarderai ce qui s’est passe comme non avenu. Au cascontraire, je m’engage sur l’honneur à ne plus traiter de la paix jusqu’au jour où le solde la Russie sera entièrement purgé de la présence de l’ennemi[9].
Это твердое и великое обещание стало вскоре известно повсюду. Государя низший армейский слой прекратил осуждать за бал в Закрете, а князь Петр Багратион перестал на время сердито фыркать при упоминании фамилий Беннигсена, Фуля и Вильсона. Приближая иноземцев, государь поступал отчасти вынужденно. Он понимал необходимость коалиции с европейскими народами.
Длинный Кассиус
Бенкендорф крепко недолюбливал Беннигсена, но остерегался высказывать отношение открыто. Длинный Кассиус злопамятен и неуязвим. Императрица Мария Федоровна после того, как Бенкендорф в 1807 году — пять лет назад — привез донесение Беннигсена с просьбой об отставке, хотя его возвели после Прейсиш-Эйлау в великие полководцы, а он сам себя именовал Победителем Непобедимого, позвала его в тот же вечер к себе в будуар и тихо предупредила по-немецки:
— Александр, ты обязан меня слушаться. Вот уже десять лет, как я заменяю тебе родную мать. Разве это не так? Ты знаешь, что моя незабвенная подруга Тилли завещала мне вас. Ах, как твой брат Константин напоминает Тилли! То же милое лицо — Мягкое и доброе, те же движения. Но ты, Александр, старше и крепче и часто не обращаешь на мои предостережения внимания. Беннигсен — негодяй, и он тебе не простит, что ты видел его в минуту слабости. Обходи эту жердь стороной. Я попрошу графа Толстого избавить тебя от подобных поручений.
К Беннигсену и Бонапарту Мария Федоровна питала одинаковую ненависть.
— Они оба искалечили нашей семье жизнь, — часто повторяла она в присутствии Бенкендорфа.
Предупреждение Марии Федоровны звучало грозно. Длинный Кассиус как пиявка присосался к России, и ничто его не могло оторвать. Изгнание Длинного Кассиуса означало бы смертельную ссору с Англией, курфюршеством Брауншвейг-Люнебург и ганноверской династией великобританских королей. Сейчас Бенкендорф не мог отвязаться от мысли, что катастрофа в Закрете все-таки имела отношение к Беннигсену. Все было так странно и зыбко в этой жизни — и происки Бонапарта, и происки Англии, и происки Беннигсена. На первый взгляд здесь не должен был ощущаться английский привкус. Наоборот, сен-джемский кабинет с помощью враждующего с Бонапартом государя укреплял антифранцузскую коалицию. Но кто знает, о чем думают надменные бритты и на чью чашу весов бросают свои золотые гинеи? Когда покойный император лежал в гробу, граф фон дер Пален мчался в Ревель, где на рейде уже стояли как привидения английские фрегаты, а адмирал Нельсон разглядывал новое для себя побережье в подзорную трубу. Это пытались скрыть, но Бенкендорф знал правду.
Кто распространял неприличные слухи о сложных взаимоотношениях государя с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной, герцогиней Ольденбургской? После Петра I страной в XVIII веке успешнее мужчин управляли женщины, и счет им давно был открыт. Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина II… Почему не продолжить традицию? Более подверженные западным влияниям, менее русские по духу, теснее, чем Петр I, связанные с Европой… Екатерина Павловна вполне могла бы стать Екатериной III. Великие русские княгини прекрасно вписывались в нерусский контекст. Она легко бы вызвала симпатию и у капризных островитян.
Когда государь подписал Тильзитский мир и состоялось свидание в Эрфурте, судьба Беннигсена резко изменилась. В июле его удалили с поста главнокомандующего, заменив графом Буксгевденом. Беннигсен, растерянный и обозленный недавним позорным поражением под Фридландом, держался вызывающе, с какой-то дурно скрываемой неприязнью отзывался о государе. От него волной исходила угроза. Бенкендорфу чудилось, что государь даже боится Беннигсена. Его единственного после смерти императора Павла не выслали из Петербурга, хотя именно он привел убийц в Михайловский дворец, он, а не Пален и не генерал Депрерадович. Не генерал Талызин метался со шпагой у спальни несчастного властелина.
Беннигсен платил Бенкендорфу той же монетой. Он вообще не переносил их Семью, особенно Христофора Ивановича, не забывая его личной преданности Павлу и Марии Федоровне. В придворных кругах широко распространилась реплика, сказанная уже вдовствующей императрицей после трагедии в Михайловском дворце. Встретив генералов Бенкендорфа и Кнорринга в коридоре Зимнего, Мария Федоровна, не сдержав хлынувших слез, громко и не стесняясь других присутствующих, произнесла:
— Если бы вы находились в Петербурге, быть может, не случилось того, что случилось.
— Вполне вероятно, даже несомненна.
— Как знать, — ответил, однако, Кнорринг. — Император не был любим.
Отец Бенкендорфа помнил коварство своего коллеги по управлению Ригой генерал-губернатора фон дер Палена и промолчал. Он не раз предупреждал императора Павла на его счет. Но покойный с маниакальной настойчивостью приближал ко двору убийц, методично изгоняя верных слуг. Аракчеева, Растопчина, Кнорринга, Бенкендорфа, Лиденера и многих других он разослал по городам и весям. Христофора Бенкендорфа, которого так любил в молодости, просто извел упреками, правда, направленными скорей в адрес Тилли. Быть может, что именно в этом, как ни в чем другом, и выражалось душевное неустройство человека, для которого рыцарство стало сутью характера? Случай в России редкий.
Мария Федоровна говорила святую правду. Тилли, ее дорогая Тилли завещала императрице своих детей. Вот уже пятнадцать лет, как нет на свете баронессы Анны Юлианы Шиллинг фон Канштадт, супруги генерал-аншефа Христофора Бенкендорфа, одного из первых гатчинцев и соратников. Она ушла из жизни в те самые дни коронационных торжеств в Москве, когда Мария Федоровна больше, чем когда-либо, нуждалась в ней. Печальная весть пришла из-за границы: Тилли скончалась в тяжелых муках, и необъяснимое чувство вины перед подругой терзало сердце императрицы, особенно когда она позвала к себе младшего из Бенкендорфов — Константина. Он ей больше Александра напоминал о Тилли. Императрица в течение долгих и трудных для нее лет выполняла долг перед дорогой ее сердцу подругой. Подобное постоянство накладывало на остальных, в том числе и на государя, определенные обязательства, которые не всегда хотелось выполнять. Спорить с Беннигсеном? О нет! В известные времена каждый бы поостерегся.
Бенкендорф хорошо помнил мать. Ее живой образ стоял перед глазами. Он так свыкся с ее именем, вывезенным из Монбельяра, с ее положением ближайшей наперсницы императрицы, с драматической судьбой, исковерканной покойным императором, что принимал покровительство названой матери без униженности и придворного лицемерия, всегда внимательно выслушивая часто неприятные и подробные наставления.
