Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1
Она вышла в переднюю, задержалась в нерешительности перед закрытой дверью, отворила ее. В комнате застоялся нежилой дух, было прохладно; слышался кисловатый аромат вербены, мелиссы, припахивало туалетной водой. Она раздвинула шторы. Посреди комнаты стоял письменный стол; на бюваре тонким слоем лежала пыль, — и никакой записки, ни адреса, ничего. Ключи торчали на своих местах. Хозяин комнаты отнюдь не страдал скрытностью. Она выдвинула ящик письменного стола — ворох писем, несколько фотографий, веер, а в углу, жалким комком, черная шелковая перчатка… Ее рука застыла на краю стола. В памяти внезапно возникла картина, внимание рассеялось, взгляд устремился вдаль… Два года назад летним вечером она ехала вдоль набережных в трамвае, и ей показалось, что она видит, — она даже привстала со своего места, — что она видит Жерома, своего мужа; она узнала его, он стоял возле какой-то женщины, да-да, стоял, склонившись над молодой женщиной, которая плакала на скамейке! И с тех пор сотни раз ее воображение кружило вокруг этой сцены, промелькнувшей за какую-то долю секунды, и с жестоким удовлетворением восстанавливало мельчайшие ее детали: пошлое горе женщины, ее упавшая шляпа и большой белый платок, который та поспешно вытащила из юбки, но главное — фигура Жерома! Ах, она была уверена, что угадала по поведению мужа, какие чувства обуревали его в тот вечер! Тут, несомненно, было и сострадание, — ведь она знала, как легко его можно растрогать; и раздражение, оттого что его втянули в скандал посреди людной улицы; и, уж конечно, — жестокость! Да! Он стоял, чуть наклонившись, и в его напряженной позе она ясно увидела эгоистический расчет любовника, которому любовница до смерти надоела, который стремится уже к новым похождениям и который, несмотря на жалость, несмотря на тайный стыд, уже прикинул, как использовать к своей выгоде эти слезы, чтобы тут же, на месте, окончательно завершить разрыв! Все это явственно предстало перед ней в тот миг, и всякий раз, как это наваждение опять овладевало ею, у нее кружилась голова и подкашивались ноги.
Она быстро вышла из комнаты и заперла дверь двойным поворотом ключа.
Вдруг ее осенило: эта горничная, маленькая Мариетта, которую пришлось уволить с полгода назад… Г-жа де Фонтанен знала адрес ее нового места. Подавив отвращение, она без дальнейших раздумий отправилась туда.
Кухня помещалась на пятом этаже, с черного хода. Был унылый час мытья посуды. Ей открыла Мариетта — беленькая, на затылке завитки, большие испуганные глаза — сущий ребенок. Она была одна; покраснела, но глаза засветились:
— Как я рада увидеть барыню! А мадемуазель Женни выросла небось?
Госпожа де Фонтанен колебалась. У нее была страдальческая улыбка.
— Мариетта… дайте мне адрес барина.
Девушка залилась румянцем, в широко раскрытых глазах показались слезы. Адрес? Она покачала головой, адреса она не знает, то есть больше не знает: барин не живет уже в гостинице, где… И потом, барин почти сразу же бросил ее.
Госпожа де Фонтанен опустила глаза и стала пятиться к двери, чтобы не слушать того, что могло последовать дальше. Наступило короткое молчание, и так как из таза на плиту с шипеньем выплескивалась вода, г-жа де Фонтанен машинально пробормотала:
— У вас вода кипит. — Потом, продолжая пятиться, добавила: — По крайней мере, вам здесь хорошо, дитя мое?
Мариетта не отвечала, и когда г-жа де Фонтанен, подняв голову, встретилась с ней взглядом, она увидела, как в глазах девушки промелькнуло что-то животное, детский рот приоткрылся, обнажились зубы. После минутного колебания, которое обеим показалось вечностью, девушка прошептала:
— Может быть, вы спросите… у госпожи Пти-Дютрёй?
Она разрыдалась, но г-жа де Фонтанен уже не слышала этого. Она убегала по лестнице вниз, как от пожара. Это имя вдруг объяснило ей сотню в свое время едва замеченных и тут же забытых совпадений, которые теперь обретали смысл.
Мимо проходил пустой фиакр, она кинулась в него, чтобы скорее вернуться домой. Но в тот миг, когда она собиралась назвать свой адрес, ее охватило непреодолимое желание. Ей показалось, что она исполняет волю божью.
— Улица Монсо! — воскликнула она.
Через пятнадцать минут она звонила у дверей своей кузины Ноэми Пти-Дютрёй.
Ей открыла девочка лет пятнадцати, белокурая и свеженькая, с большими ласковыми глазами.
— Здравствуй, Николь. Мама дома?
Она почувствовала на себе удивленный взгляд девочки.
— Сейчас я ее позову, тетя Тереза!
Госпожа де Фонтанен осталась в прихожей одна. У нее так сильно билось сердце, что она прижала руку к груди и боялась ее отнять. Усилием воли заставляя себя быть спокойной, она осмотрелась вокруг. Дверь в гостиную была отворена; солнце весело играло на коврах и обоях; у комнаты был небрежный и кокетливый вид гарсоньерки. «Говорили, что после развода она осталась без средств», — подумала г-жа де Фонтанен. И эта мысль напомнила ей, что ей самой муж уже два месяца не дает денег, что очень трудно стало справляться с расходами по хозяйству, и тут же мелькнула догадка, что, может быть, вся эта роскошь у Ноэми…
Николь не появлялась. В квартире воцарилась тишина. Чувствуя себя с каждой минутой все более угнетенной, г-жа де Фонтанен вошла в гостиную, чтобы присесть. Пианино было открыто; на диване лежал развернутый журнал мод; на низком столике валялись папиросы; в вазе полыхала охапка красных гвоздик. Ее тревога стала еще сильней. Но отчего?
Оттого, что здесь был он, в каждой мелочи ощущалось его присутствие! Это он придвинул пианино к окну углом, точно так же, как дома! Это, конечно, он оставил его открытым, а если даже не он, то для него бренчала здесь музыка! Это он захотел, чтобы был здесь низкий диван, а рядом, под рукой, лежали всегда папиросы! И это его, только его она видела здесь, он лежал, развалившись среди подушек, с обычным своим барски небрежным видом, с веселым взглядом из-под ресниц, откинув картинно руку и зажав между пальцами папиросу!
Она вздрогнула, заслышав скользящие шаги по ковру; появилась Ноэми в кружевном пеньюаре, опираясь на плечо дочери. Это была тридцатипятилетняя женщина, темноволосая, высокая, полная.
— Здравствуй, Тереза; извини меня, я с утра валялась с ужасной мигренью. Опусти шторы, Николь.
Блеск глаз, свежий цвет лица изобличали ее во лжи.
А чрезмерная говорливость свидетельствовала о том, насколько смутил ее этот визит; смущение перешло в тревогу, когда тетя Тереза ласково обратилась к девочке:
— Мне нужно поговорить с твоей мамой, малышка; оставь нас, пожалуйста, на минутку одних.
— Ну-ка, иди занимайся к себе в комнату, живо! — воскликнула Ноэми и с деланным смехом обратилась к кузине: — Просто невыносимо, уже в эти годы, хлебом ее не корми — только дай покривляться в гостиной! У Женни, наверно, то же самое? Должна тебе сказать, что и я была точно такая, помнишь? Маму это до отчаянья доводило.
Госпожа де Фонтанен пришла для того, чтобы получить нужный ей адрес. Но с первых же секунд она так остро ощутила присутствие здесь Жерома, обида была такой горькой, а вид Ноэми, ее яркая и вульгарная красота настолько оскорбительными, что, опять поддаваясь первому порыву, она приняла безрассудное решение.
— Да сядь ты, пожалуйста, Тереза, — сказала Ноэми.
Вместо того чтобы сесть, Тереза подошла к кузине и протянула ей руку. В жесте не было ничего театрального, он был полон искренности и достоинства.
— Ноэми… — начала она и вдруг быстро проговорила: — Верни мне мужа.
Светская улыбка застыла на губах г-жи Пти-Дютрёй. Г-жа де Фонтанен все еще держала ее за руку.
— Не отвечай мне. Я тебя ни в чем не упрекаю. Это все, конечно, он… Я знаю его…
Она замолчала, ей не хватало воздуха. Ноэми не воспользовалась паузой, чтобы защититься, и г-жа де Фонтанен была ей благодарна за молчание — не потому, что сочла его признанием, но оно доказывало, что ее кузина не настолько испорченна и ловка, чтобы так быстро отразить внезапный удар.
— Слушай меня, Ноэми. У нас растут дети. Твоя дочь… И мои двое тоже взрослеют, Даниэлю уже четырнадцать. Пример может оказаться пагубным, зло так заразительно! Нельзя, чтобы это продолжалось! Разве я не права? Скоро уже не я одна буду все это видеть… и страдать.
В ее прерывистом голосе прозвучала мольба:
— Верни нам его теперь, Ноэми.
— Но, Тереза, уверяю тебя… Ты с ума сошла! — Молодая женщина успела взять себя в руки, в глазах вспыхнула ярость, губы сжались. — Да, да, Тереза, ты и впрямь с ума сошла! А я тут слушаю твои бредни! Тебе приснилось! Или тебя кто-то настроил, ты наслушалась сплетен! Объяснись!
Не отвечая, г-жа де Фонтанен обволокла кузину глубоким, почти нежным взглядом; казалось, он говорил: «Бедная темная Душа! И все же ты лучше, чем та жизнь, которую ты ведешь!» Но вдруг этот взгляд скользнул по выпуклости плеча, где голое тело, свежее и пухлое, трепетало под ячейками кружев, как зверек, попавший в силки; образ, который возник вдруг перед ней, был так отчетлив и точен, что она закрыла глаза; по ее лицу пробежала тень ненависти и боли. Тогда, словно ее вдруг покинуло мужество, она сказала, стремясь поскорее с этим покончить:
