Магомед Султанов-Барсов - Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана
Из Кайтага приехали к вечеру третьего дня.
Уцмий Ханмухаммад, шестидесятилетний правитель небольшой, но прекрасной страны, имеющей, кроме гор и небольших плодородных долин, еще и несколько верст морского берега, приехал в Хунзах на высоком арабском скакуне, покрытом черными пятнами на белой гладкой шерсти. С ним была большая свита, сопровождаемая конными воинами.
Ханша Кайтага Асият-уцминай – чистокровная даргинка – хотя и была из рода уцмиев, но не приходилась своему супругу даже троюродной сестрой. Она была моложе Ханмухаммад-уцмия на девять лет, почти что ровесница своего аварского зятя. Несмотря на свой возраст, Асият-уцминай сохранила стройное тело и редкую красоту, слегка отмеченную печатью возраста и материнства. Она владела многими дагестанскими языками и покровительствовала образованным женщинам, считая, что мужской ум, лишенный женских советов, не полноценен. Когда знатные дагестанские беки и прославившиеся в походах уздени хотели пристыдить своих жен за какую-нибудь оплошность, то приводили в пример ханшу Кайтага, женщину, сочетающую в себе красоту, доброту и бесценный ум.
Сидя в узком фаэтоне, запряженном одной лошадью, с девятилетним внуком от сына и десятилетней внучкой от старшей дочери (ханша Аварии была младшей дочерью правителя Кайтага), Асият-уцминай всю дорогу рассказывала сказки и легенды о древних дагестанцах.
В таких же узких фаэтонах, запряженных одной лошадью, ибо дороги в горах не везде были широкими после обильных дождей, ехали и другие знатные женщины Кайтага. Соблюдая шариатский запрет, уцмий даже невольниц велел посадить в фаэтоны, ибо грех женщину сажать верхом на лошадь, а вести их пешком от Кайтага до Хунзаха потребовалось бы много дней нелегкого пути. Верхом же и на фаэтонах они доехали быстро.
Караван с благородной свитой и богатыми подарками сопровождала целая сотня великолепных воинов, чтобы не искушать в горных ущельях и на перевалах стервятничающих время от времени разбойников, которым ханы часто отрубали головы, но и они, бывало, умудрялись мстить ханам со всей присущей варварам жестокостью. Иногда разбойники после дерзкого ограбления какого-нибудь хана или бека оставались непойманными, испарялись среди отвесных скал и покрытых лесами ущелий, словно утренний туман или кошмарный сон, неизвестно откуда берущийся. А вот с такой воинской сотней на огнедышащих конях правителю Кайтага никакие разбойники не страшны. Это была личная гвардия уцмия из тигроподобных воинов с устрашающе большими мечами и матово отблескивающими стволами мушкетов.
Ханмухаммад нагрузил десять мулов подарками для новорожденного внука, дочери, зятя и многочисленной его родни. Помимо отменного кайтагского сукна и купленных в Дербенте шелковых персидских ковров, он привел еще в подарок внуку необъезженного чистокровного арабского жеребца, на которого заглядывались в богатых селах, предлагая уцмию за него любые деньги. Уцмий, довольный производимым жеребцом впечатлением, отвечал, что не продаст ни за какие деньги, ибо это подарок аварскому царевичу, его новорожденному внуку. Но самым впечатляющим подарком кайтагского правителя были львы, которых везли на двух последних бричках. Лев и львица, царь и царица зверей, завораживали воображение дикостью нрава и величиной тела. Серебряная курильня для благовоний с родовой печатью уцмиев, сделанная лучшим кубачинским мастером, стоила целое состояние. На ней изумительно красиво были выведены стихи из Корана и дуа (молитва) святого шейха Акбарилава. Считалось, что такая курильня отгонит любую нечистую силу и исцелит даже смертельно больного. За эту курильню уцмию давали половину отары – 500 голов овец. А еще на их мулах было много пряностей, ароматного чая и кайтагских сладостей. Люльку из красного дерева, инкрустированную жемчугом, мелкими изумрудами и рубинами, правительница Кайтага купила еще при первой беременности аварской ханши у арабского купца за сто серебряных монет санкт-петербургской чеканки, каждая по четырнадцать унций весом. Но дважды Баху-уцминай дарила ей с уцмием внучек, для которых было жалко такую жутко дорогую вещь.
Что внучки?! Их выдадут замуж, и станут они чужой радостью. Другое дело царственный внук – надежда и опора династии!
Мухаммад-Нуцал на вороном жеребце, вместе с придворными, которые тоже восседали на великолепных лошадях, вышел встречать тестя на самый край знаменитого Хунзахского плато, называемого горской равниной. И среди хунзахцев не было человека, который не восхитился бы дарами кайтагского правителя.
– Не лести ради, но во имя высшей истины скажу тебе, дорогой мой тесть, ничего подобного я еще не видел! – воскликнул Нуцал, залюбовавшись жеребцом. – Такой подарок сделал бы честь любому из царевичей этого подлунного мира…
– Для внука ничего не жалко, – ответил заученно по-аварски Ханмухаммад-уцмий, и, как бы в подтверждение сказанному, в хвосте длинного каравана раздался грозный рык царя зверей. Чуть слабее послышался еще рык – это подавала свой голос львица.
Лев забился в клетке и издал на сей раз столь громкий рык, что лошади заметались от страха.
– Что это? – поразились придворные. – Неужели лев?
– Нет, это кошечки для моего внука, – улыбаясь в полуседую бороду, ответил Ханмухаммад-уцмий, довольный произведенным впечатлением.
* * *
К вечеру четвертого дня в Хунзахе были все приглашенные. Казикумухские ханы – племянники Мухаммад-Нуцала и Мухаммадмирзы-хана, аксайские ханы – родные дяди восьмилетнего царевича Булач-хана. Джунгутайские и таркинские правители были уже в дальнем родстве с хунзахскими правителями, и от этого уважение их друг к другу только укреплялось, и верное родство намечалось между их юными отпрысками.
Вечером на площади начался великий праздник. По всему Хунзаху были зажжены костры, жарилось и варилось мясо, рекой лилось вино. Двери всех караван-сараев без платы за ночлег и еду были открыты, равно как и ворота узденьских домов. Правда, к бекам заходили только беки, а правители все расположились во дворце при замке.
Огромная площадь от многочисленных костров и факелов была освещена, как днем. Были тут гости и из вольных общин Акушы, Табасарана, Ахты, Дидоэтии. Из обглоданных костей образовывались целые горы – рабы едва успевали уносить мусор и подметать площадь и улицы.
На мавзолее-усыпальнице доисламского владыки Сарира (Аварии) сменяли друг друга искусные певцы и певицы. Звучали прекрасные песни гор на всех языках. Народ замирал в благоговении, слушая песни о любви и воинской доблести, о справедливости правителей и коварстве врагов, которых дагестанцы одолевали, лишь когда, позабыв о личных обидах, выступали в поход вместе. Это был многоликий и многошумный праздник гор, сравнимый разве что с тем, когда, разгромив Надир-шаха, пировали дагестанцы.
В тронном зале замка были накрыты столы, за которыми ханы и беки вели свои степенные беседы. Они говорили о сборах урожая, о благодати фруктовых садов в горячих ущельях Гимры, Инхо, Ботлиха и, конечно же, на Кумыкской равнине. Вспоминали и о нашествии персов, стремившихся навязать дагестанцам-суннитам «сто пятнадцатую» суру Корана и сделать их шиитами, как и они сами.
– Да, именно отсюда, от спора о «сто пятнадцатой» суре Корана пошли две великие ветви нашей религии! – пояснял правитель Кайтага, известный, помимо прочего, еще и своей начитанностью. – Партия четвертого Халифа Али стала утверждать, вопреки самому Али (мир ему), что Халиф Абубакар преступно проигнорировал ее и сам воссел на престоле правоверных. Халифы Омар и Осман (мир и им) якобы приказали не включать в Коран «сто пятнадцатую» суру, когда собирали Книгу Аллаха из папирусов, пергаментов и дощечек в один сборник…
– Афшар сумел разгромить армии многих государств, – с пафосом начал, в свою очередь, лакский правитель Муртазали-хан. – Я помню, как двадцать лет назад я с братом Мухаммадом искал убежища от персов в Хунзахе. Отец мой Чулак Сурхай и мать моя Патимат были вынуждены сдаться на милость шиитов, возомнивших себя непобедимыми. Но когда мы двинули на полчища Афшара с аварцами, мы их победили!
– Мы тоже не сидели сложа руки! – воскликнул, смеясь, таркинский шамхал, – топили их хвосты в море, рыбкам на корм.
Раздался всеобщий хохот.
– Да, это правда, – согласился лакский правитель, – но сперва персы захватили лезгин, табасаранцев, акушинцев и вас, кумыков, тоже. Непокоренными оставались только аварцы!
– Ну, конечно, как же не похвалить родственников?! – бросил правитель Аксая, и пирующие снова взорвались хохотом, но Муртазали не обиделся, ответил, как ни в чем не бывало:
– Твоих тоже. У Престола аварского растет твой племянник Булач-хан. Но дайте мне закончить свою мысль. Мы, дагестанцы, были тогда не очень дружны. Мы не понимали простых истин – сердитый брат лучше доброго врага, никто не позаботится о дагестанцах, кроме как сами дагестанцы. Мы были ослеплены взаимными обидами, мелкими ссорами. Но когда, наконец, мы поняли это, мы собрались под славные знамена и одним махом смели каджаров с наших гор, как расторопная хозяйка сметает тряпкой мусор со стола!
