Ольга Славянка - Хозяин с кифарой
Глава 8
Мы прибыли в поселок колонов на заре. Калиса осталась в лодке, а мы с хозяином перво-наперво отправились отнести письмо умершего Тита Салиция его матери Луции. У меня не хватает духа описать ту душераздирающую сцену, когда несчастная вдова узнала о смерти единственного сына. Но мужественная женщина приняла нас у себя в доме. Она была бедна, и Публий Домиций отдал ей гонорар от концерта — видимо, ему было неловко им пользоваться. Жалкий вид Калисы, потерявшей мать, все-таки несколько отвлек Луцию от безудержного горя. Когда Калису перенесли к ней в дом, она уткнулась ей лицом в колени и горько плакала, а осиротевшая вдова гладила ее по голове.
Никандр, Квинт Лентул и Леонид приехали на лодке лишь на следующий день, как раз когда мы с хозяином вышли на берег посмотреть, что делается на море. Первым выбрался из лодки Леонид и помог сойти на берег Никандру и Квинту Лентулу. На Никандре уже не было следов цепей. Я громко закричал, и они нас увидели и пошли к нам навстречу. Подойдя, Никандр поклонился хозяину и поцеловал ему руку, а затем они обнялись, как обнимаются друзья. И было видно, что хозяин приходится лишь по плечо своему рабу. Внезапно лицо Никандра сморщилось, он отвернулся в сторону и громко всхлипнул: «Фульвия!» и хозяин крепче сжал объятия и похлопал его ладонью по спине.
— А Аристида казнили, — сказал Леонид, когда все вошли в дом, где мы остановились. — Его выдал хромой сириец Кифа. Он увидел с крыши своего дома завернутую в плащ длинную фигуру Никандра, шедшего вместе с Аристидом, когда после нашего расставания они свернули у поворота в лес. А спустя немного он увидел с крыши своего дома точку на море, движущуюся по лунной дорожке, и донес Спартаку, что кто-то сбежал. Расследование было недолгим, и в полдень Аристиду отрубили голову. Но он умер как римлянин. Он всегда был трусоват. А тут не побледнел даже. Перед тем, как положить голову на плаху, он прокричал: «Да здравствует Рим! Смерть и проклятие тем, кто вздумал против него бунтовать!» А затем по приказу Спартака его отрубленную голову выставили для устрашения на копье посреди форума.
(Сейчас, когда я уже стал взрослым, мне думается, что, видимо, хромой сириец Кафа не мог простить Никандру украденных у того десяти сестерциев… Увы, люди иногда ненавидят тех, кого сами обидели.)
Рассказ этот произвел сильное впечатление на хозяина. Он подошел к полке, достал четыре стакана и налил в них горького вина из нашедшейся у хозяйки глиняной амфоры — того, что пьют на похоронах. И со словами: «Выпьем за помин его души. Он искупил свою вину и умер как римлянин!» он вначале налил и подал стакан Никандру, а затем и сам взял стакан со стола. Квинт Лентул тоже поднял стакан. Леонид вопросительно посмотрел на своего хозяина.
— Выпей, — кивнул Квинт Лентул на четвертый стакан.
Леонид взял стакан и осушил его вместе со всеми.
Они еще немного поговорили, а затем хозяин подошел к шкафу, вынул оттуда грамоту и протянул Никандру. Это была вольная. Никандр оторопел.
— Нет, господин, так не должно быть, — протестовал он, краснея и смущаясь. — Я заплатил тебе лишь половину выкупа, и потом я обязан тебе жизнью, теперь я твой раб навеки.
Глаза всех присутствующих впились в хозяина. Он закусил нижнюю губу и, немного подумав, сказал:
— Видишь ли, ведь я хотел освободить не только тебя, но и Фульвию, а по непредвиденным обстоятельствам получилось так, что она ни одного дня в жизни не прожила свободной. Сейчас война, и никто не знает, что будет завтра, и я не хочу, чтобы эта история повторилась с тобой.
И Никандр поклонился ему в ноги. А Квинт Лентул подписал бумагу в качестве свидетеля. Правда, Калиса оставалась пока в рабстве у Публия Домиция. Они стали обсуждать условия ее выкупа, но о чем договорились, не знаю, потому что меня выслали из комнаты.
Потом Никандр вправил дочери кость и похвалил меня за то, как я наложил шину, и главное за то, что я догадался на время ослабить перевязь, чтобы к подошве притекла кровь.
На следующий день Квинт Лентул тоже дал вольную Леониду. Я не думаю, что это входило в его планы, но, видимо, ему неловко было выглядеть скрягой на фоне Публия Домиция, отпустившего Никандра на волю. На следующий день хозяин и Никандр куда-то уехали, чтобы передать в армию карты, полученные от Аристида. На прощание Никандр приказал мне с Калисой слушаться Квинта Лентула и Леонида. Фактически нами занимался Леонид. Он был мягким человеком, и мы с Калисой за все время нашего подчинения не получили ни одного подзатыльника. Мы с Калисой пололи огород Луции, и я впервые получил практику, ибо промывал и перевязывал ссадины поранившимся колонам. А потом, когда война со Спартаком почти подошла к концу, гонец, прибывший к старосте деревни, привез письмо Квинту Лентулу от хозяина, в котором тот сообщал, что Никандра вызвали в Капую лечить какого-то раненого полководца и что он сам едет с ним вместе. У Квинта Лентула в Капуе жил брат. Я не знаю, какие соображения толкали его на поездку, но мы все вместе, то есть Квинт Лентул, Леонид, Калиса и я, отправились в Капую на встречу с хозяином.
Глава 9
Война окончилась. Мы приехали в Капую и наконец встретились с хозяином и Никандром. Я так рад был этой встрече! Никандр был мне как отец. Я поцеловал ему руку, и он потрепал меня по щеке. И хозяину я руку поцеловал, и он тоже потрепал меня по щеке. Далее предстояла дорога в Рим. Хозяин хотел, чтобы документы об освобождении Никандра дополнительно оформил бы магистрат. Квинт Лентул с Леонидом отправились в Рим, видимо, с той же целью. Мы отправились на двух повозках. На первой, помимо возницы, ехали хозяин, Никандр и я с Калисой.
Но на Аппиевой дороге[22] нас ожидало жуткое зрелище. По обочинам дороги были вбиты кресты, и на них были распяты пленные восставшие рабы Спартака. Большинство из них были еще живы[23]. Одни молчали, другие громко стонали, и очень многие бранились друг с другом. То и дело было слышно:
— Это ты, чучело, надоумил меня убить хозяина!
А в ответ раздавалось нечто вроде:
— А ты, скряга, чтоб тебе пусто было, отправился в Италию! Я тебе долбил, уйдем в горы, нет, ему грабить хотелось!
И далее следовал поток отборной брани. Видимо, то свинство, что заложено в нас природой, дает о себе знать до нашего последнего вздоха — увы!
Вдруг один из распятых узнал хозяина и прокричал:
— Эй, певец, спой на прощание!
Я вгляделся в кричавшего. Это был тот кучерявый парень, что бросил хозяину на концерте золотую монету! Хозяин прищурился, всмотревшись в него.
— Останови! — приказал он вознице, и обратился ко мне: «Подай мне кифару», — поскольку кифара лежала возле меня.
— Господин! Поедем! Мы не успеем до темноты на постоялый двор — из-за разбойников, что стоят одной ногой в могиле! — запротестовал возница.
Но хозяин его не послушался.
— Господин, им нужно дать попить, они иначе вряд ли смогут тебя слушать, — вмешался Никандр, соскакивая с повозки.
Никандр достал флягу и затем поднес влажную губку на палке тем распятым, перед которыми хозяин надумал устроить концерт. Леонид, сидевший на козлах за нами, тоже остановил свою повозку. А хозяин прочистил горло, подошел поближе к кресту с кучерявым разбойником и запел. Это был самый необычный концерт, который я видел в жизни.
У хозяина был красивый голос, и другие повозки на дороге останавливались и ехавшие на них сходили и размешались вокруг певца на обочине. Одни из них были в тогах[24], другие в туниках — возможно, рабы или крестьяне в рабочей одежде, так что образовалась еще небольшая толпа слушателей.
Вначале хозяин пел грустные песни о любви, и их тон был в общем-то созвучен общему печальному зрелищу. Затем он перешел к шуточным, задорным песенкам, и публика рассмеялась. Я оглянулся на распятых на крестах — они смеялись тоже, искренно, от души. Возможно, это был единственный случай в человеческой истории, когда распятые на крестах смеялись. Им, конечно, было плохо и больно, но на душевном подъеме они не чувствовали боли, как ее иногда не чувствуют раненые в бою.
— Певец, спой песню про свободу — ту самую! — прокричал с креста кучерявый парень.
Хозяин ударил по струнам и запел: «Свобода, свобода, умрем за тебя…» И, вдруг, когда он окончил первый куплет и приступил к припеву, кучерявый парень, а вслед за ними и остальные распятые на крестах стали подпевать осипшими, хриплыми голосами: «…и нет тебя горше, и нет тебя слаще…» А когда певец спел второй куплет, то совсем неожиданно стали подпевать не только распятые, но и публика, собравшаяся вокруг хозяина. Я посмотрел на Квинта и Леонида. Оба они тоже тянули: «и нет тебя горше, и нет тебя слаще…» Как удивительно было то, что смертные враги — а как назвать иначе распятых и публику, собравшуюся вокруг хозяина? — забыли о том, что они смертные враги, и на едином дыхании вместе выводили один припев, выражая одни и те же чувства, и в равной степени стремясь к гармонии!
