Иван Франко - Захар Беркут
— Что делаешь, боярин? Зачем запираешь дорогу?
— Так мне хочется! — ответил надменно боярин. — Если в том вам обида, идите жалуйтесь на меня князю.
— Но ведь это дорога не княжеская, а общинная.
— Это меня не касается!
С тем уполномоченные и ушли, но вскоре по уходе их явилась из Тухли целая ватага сельской молодежи с топорами и без шума изрубила рогатку в мелкие куски, сложила из них костер и сожгла неподалеку от боярского двора. Боярин неистовствовал у себя во дворе, проклиная грязных смердов, но препятствовать им не осмелился и после этого второй рогатки не ставил. Первое нападение на общинные права было отбито, но тухольцы не предавались преждевременной радости, — они хорошо знали, что это только первое нападение и что за ним надо ждать других. И действительно, так оно и случилось. Однажды прибежали в Тухлю овчары, сообщая с воплем печальную весть о том, что боярские слуги сгоняют их с самого лучшего пастбища. Не успели овчары толком поведать об этом, как прибежали общинные лесники с известием, что боярин отмеривает и отводит для себя громадную площадь самого лучшего общинного леса. Опять общинной совет послал выборных к Тугару Волку.
— За что, боярин, обижаешь общину?
— Я беру только то, что мне мой князь подарил.
— Но ведь это не княжьи, а общинные земли! Князь не мог дарить то, что ему не принадлежит.
— Ну, так идите жалуйтесь на князя! — отвечал боярин и отвернулся.
С той поры началась настоящая война между боярином и тухольцами. То тухольцы сгонят боярские стада со своих пастбищ, то боярские слуги сгонят тухольские отары. Лес, захваченный боярином, сторожили общинные и боярские лесники, между которыми не однажды дело доходило до ссоры и драки. Это бесило боярина с каждым разом все больше, и он, наконец, приказал убивать скот тухольцев, пойманный на захваченных им пастбищах, а одного общинного лесника, задержанного в захваченном лесу, велел привязать к дереву и сечь терновыми розгами до полусмерти. Это было уже слишком для тухольской общины. Много голосов раздавалось за то, чтобы по давнему обычаю применить к боярину закон о непокорных и вредных членах общины, разбойниках и ворах и выгнать его из пределов общины, а дом разрушить до основания. Большак часть общинников согласилась с этим, и, наверно, круто пришлось бы в ту пору боярину, если бы Захар Беркут не высказал мнения, что не полагается осуждать никого, не выслушав сначала его оправданий, и что справедливость требует призвать боярина прежде всего на общинный СУД. Дать ему возможность высказаться, и затем уж поступать с ним так, как постановит община, сохраняя полное спокойствие и рассудительность. Этому разумному совету и вняла тухольская община.
Наверно, на нынешнем собрании никто не понимал так хорошо важности этой минуты, как Захар Беркут. Он видел, что тут дело всей его жизни колеблется на острие общинного приговора. Если бы в этом приговоре вопрос шел о простой справедливости, Захар Беркут был бы спокоен и положился бы вполне на мудрость общины. Но теперь приходилось учитывать — впервые на тухольской общинном суде — также и другие, посторонние, но чрезвычайно важные обстоятельства, которые запутывали дело почти до безнадежности. Захар понимал хорошо, что как благоприятный, так и неблагоприятный для боярина приговор грозит общине великою опасностью. Благоприятный приговор будет обозначать признание не столько права, сколько силы боярина и раз навсегда подчинит ему общину, отдаст в его руки не только захваченные уже леса и пастбища, но и всю общину, будет первой и самой опасной брешью в свободном общинном укладе, над обновлением и укреплением которого Захар неустанно трудился в течение семидесяти лет. А неблагоприятный приговор, которым боярин будет осужден на изгнание из общины, грозит также немалой опасностью. А что, если боярин сумеет подговорить князя, возбудит его гнев и убедит его в том, что тухольцы бунтовщики? Это может повлечь за собой большую грозу, а то и полное уничтожение Тухольщины, так же, как подобные приговоры приводили к уничтожению других общин, которые князья признавали бунтарскими и отдавали боярам и их дружинам на поток и разграбление. Оба эти тяжелые последствия сегодняшнего веча наполняли сердце старого Захара великою печалью, и он жарко молился перед началом совещания великому Дажбогу-Солнцу, чтобы тот просветил разум его и помог найти верное решение в этом трудном положении.
— Честная община! — так начал Захар свою речь. — Не утаю от вас, да, впрочем, вы и без меня хорошо знаете, какие трудные и большие дела ждут сегодня нашего общественного обсуждения. Когда смотрю я на то, что вокруг нас делается и что нам грозит, то так и кажется мне, что наша спокойная доныне общинная жизнь кончилась безвозвратно, что теперь наступает для нас всех пора показать на деле, в борьбе, вправду ли наши общинные порядки крепки и хороши, могут ли выдержать надвигаются грозную бурю. Какая буря надвигается на нас, притом не с одной только стороны, это вы знаете и узнаете еще больше на нынешнем совете, поэтому я о ней теперь не стану говорить. Я хотел бы только показать вам и неистребимо врезать в ваше сознание то, на чем нам, по моему мнению, надо стоять, твердо стоять, до последней крайности. А впрочем, и в этом ни я, как и никто другой, не властен над вами: захотите — послушаете, а не захотите" Воля ваша! Только говорю вам, что ныне мы стоим на распутье: сюда или туда? Потому и надлежит нам, людям старым и опытным, хорошо уяснить самим себе свой выбор и те пути, на которые он может нас привести, и то место, на котором мы становимся теперь!
Взгляните, честная община, на это наше общинное знамя, которое вот уже пятьдесят лет слышит наши речи и видит наши дела. Знаете ли вы, что выражают его знаки? Святые и достойные уважения старцы, отцы наши, изготовили его и передали мне его смысл. «Захар, — сказали они, — когда-нибудь, в годину самой грозной опасности, когда жизнь подымет против общины грозный вал, угрожая ее укладу, — тогда ты откроешь общине, что означает это знамя, и вместе с тем откроешь ей, что на нем почиет благословение наше и нашего духа-покровителя, что отступление от пути, указуемого этим знаменем, будет самым большим несчастьем для общины, будет началом ее полного упадка!»
Захар умолк на миг. Его речь произвела большое впечатление на всех собравшихся. Глаза всех были устремлены на знамя, которое развевалось перед общиной на высоком древке, воткнутом в камень, блестя серебряными узорами на своих кольцах и играя малиновым полотнищем, словно переливаясь живой кровью.
— Я до сих пор не говорил вам об этом, — продолжал Захар, — так как время было спокойное. Но сегодня пора это сделать. Смотрите на него, на это знамя наше! Из одного большого куска дерева сделана вся эта цепь, крепкая и как бы замкнутая в себе, но в то же время свободная в каждом своем звене. Эта цепь — это наш русский народ, каким он вышел из рук добрых, созидающих духов. Каждое звено этой цепи — это отдельная община, неразрывно, по самой природе своей, связанная со всеми другими общинами, но в то же время свободная и как бы замкнутая в самой себе, живущая своею собственною жизнью, сама удовлетворяющая свои потребности. Только такая нераздельность И свобода каждой отдельной общины делает все целое нераздельным и свободным. Пусть хотя бы одно только звено лопнет, распадется — и вся цепь распадется, его единоцелостная связь разорвется. Вот так и упадок свободных общинных порядков в одной общине становится раной, которая несет болезнь, а то и грозит заражением всему телу нашей святой Руси. Горе общине, которая добровольно станет такой раной, которая не употребит всех сил и способов сохранить свое здоровье. Лучше было бы такой общине исчезнуть с лица земли, провалиться в бездну!
Последние слова Захара, произнесенные грозным, торжественным тоном, заглушили шум водопада, который гремел неподалеку о камни и, подобный живому хрустальному столпу, играя на солнце всеми цветами радуги, казался сверкающей полосой над головами собравшихся. Захар продолжал:
— Взгляните еще раз на знамя! Каждое звено этой цепи оковано блестящими серебряными узорами. Эти узоры не утяжеляют звена, а придают ему красоту и прочность. Так точно и каждая община имеет свои дорогие для нее порядки и обычаи, рожденные потребностями общины, созданные разумом мудрых отцов наших. Порядки эти священны не потому, что они древние, не потому, что они отцами нашими созданы, а лишь потому, что свободны, не связывают никого в его добрых поступках, а связывают лишь злого, который хотел бы вредить общине. Порядки эти не связывают и общину, они лишь прибавляют ей силы и власти, чтобы сберечь все то, что хорошо и полезно, и уничтожить все, что дурно и вредно. Не будь деревянные звенья окованы серебром, они легко могли бы потрескаться, и вся целостность цепи пропала бы. Так же точно, если бы не святые общинные устои — и вся община пропала бы! Смотри же, честная община! Злодейские руки тянутся сорвать эти серебряные узоры с нашего звена, ослабить и уничтожить наш общинный уклад, при котором нам так хорошо жилось!
