Эптон Синклер - Широки врата
Он посмотрел на подпись, «Бернхардт Монк», имя было ему незнакомо. В записке было:
«Уважаемый мистер Бэдд:
У меня есть сообщение, которое, я уверен, будет интересно для Вас. Я приехал в Англию, потому что знал, что вы находитесь здесь. Я надеюсь, что это письмо найдет вас, и был бы благодарен, если бы вы ответили на него быстро, потому что обстоятельства отправителя не допускают длительного ожидания. Это дело касается не меня, а других, о чём вы сами быстро поймёте».
Незнакомец подписался сам, «С уважением» и положил в конверт этот маленький пароль, этот тайный знак или пропуск, который вызвал холодный озноб вдоль позвоночника Ланни. Для художественного эксперта этот простой карандашный рисунок, на котором не было ни буквы, был вернейшим средством идентификации и наиболее секретным сообщением, которое можно было бы придумать. Каждая линия рисунка кричала ему: «Труди Шульц!» Дата на нем, октябрь 1934 года, с черной линией вокруг, сказала ему: «Я узнала о смерти Фредди и послала гонца к вам». Молодой художник Труди была одним из учителей в школе Фредди в Берлине, и ее стиль нельзя было не узнать.
Если бы Ланни был благоразумным человеком, если бы он тщательно изучил уроки, которыми жизнь, по-видимому, пыталась научить его, он бы убрал этот маленький рисунок в портфель с другими сокровищами искусства, в том числе набросок самого себя, сделанный Яковлеффым, и несколько Джоном Сарджентом. А что касается письма, то он разорвал бы его на мелкие кусочки и бросил их в ту канализацию Парижа, которая была так ярко описана в «Отверженных». Он, конечно, подумал о таких осторожных действиях. Он подумал о жене и о том, как она оценила бы эту ситуацию. Он спорил с ней в уме. Он не обещал ей, что больше никогда не будет иметь никаких дел с красными или розовыми. Он не говорил, что не будет больше получать какие-либо сообщения из Германии или больше не думать о борьбе против нацистов. Все, что он сказал, было: «Я никогда снова не попаду в беду с нацистами и не причиню тебе несчастье моими анти-фашистскими действиями». Конечно, никакого вреда не будет, если он встретится с гонцом от молодой талантливой художницы и выяснит, что произошло с ней, с ее мужем и другими друзьями его и Фредди Робина в Германии. Так говорит алкоголик себе: «Я завязал, все решено и безопасно, я никогда снова не прикоснусь к спиртному в любой форме, но, конечно, бокал пива изредка, или немного легкого вина во время еды не может сделать мне никакого вреда!» Рисунок был вставлен в рамку и тщательно упакован, и Ланни послал его по почте заказным письмом мадам Рахель Робин, Жуан-ле-Пен, Приморские Альпы. Кроме того, он написал записку на бланке отеля Крийон таинственному мистеру Бернхардту Монку, сообщив, что будет в Лондоне в пределах двух или трех дней, и хотел бы встретиться с ним. Ничего больше не сообщая, он приложил банкноту в один фунт к письму, тем самым обеспечив, что мистер Монк не погибнет от голода в это же время.
Глава третья. Тот забракован, кто вступает в брак![16]
Временно попрощавшись с родителями, Ланни Бэдд ранним влажным и холодным утром двинулся в Англию. Недалеко от его маршрута находилось поместье «Буковый лес», пристанище Эмили Чэттерсворт, и он завернул туда встретиться с ней. Этот старый друг семьи чувствовала себя не так хорошо или была не так счастлива. Ведущий художественный критик, который был ее ami в течение четверти века, решил, что для его счастья ему нужна женщина помоложе. И когда это произошло, женщина постарше не находила радости даже в красивейшем поместье. Эмили поддержала Бьюти Бэдд, когда та родила сына вне брака, и была своего рода неофициальной крестной матерью Ланни. Она помогла его браку с известной наследницей, и ей всегда было интересно услышать, как у них идут дела. В манере этого свободного и легкого мира богатых иностранцев, она рассказала молодому человеку о бедах своего сердца, и тот не держал секретов от нее.
Они обменялись новостями о людях, которых они знали, и том, что они делали. Ланни рассказал о похоронах Фредди, о «явлении» леди Кайар, об успехе концертного турне Ганси Робина и сводной сестры Ланни Бесс в Аргентине. Он рассказал о Салоне, на котором он провел предыдущий день, и описал картину, которую купил для одного из своих клиентов. Эмили хотела знать о делах Робби, и он посоветовал ей: «Берегись его. Он сейчас очень агрессивен». Это всегда пробуждает любопытство богатых: они привыкли, что за ними бегают, и поражены, когда от них убегают. Эмили говорила о состоянии рынка, и рассказала, как была потрясена, что ее доход так резко упал. Однако, она не могла и подумать об изменении своих инвестиций в то время, как цены на все, чем она владела, стояли так низко. Ланни сказал, что нет никакого смысла помнить, когда они были выше.
Она действительно хотела услышать о проекте Робби, и Ланни сообщил ей о нем. Он понял, что седая хозяйка поместья была жертвой того же порока, что и старый левантийский торговец. Он, поддразнивая, сообщил ее об этом, и она ответила, что у богатых всегда так. У них так много налогов, так много иждивенцев и такое разнообразие расходов, которые они не могут сократить. Независимо от их доходов, они всегда «без денег». Ланни сказал: «Ты знаешь, я не энтузиаст, но это выглядит, что Робби собирается сделать много денег». Эмили ответила: «Как ты думаешь, он придет ко мне, если я ему позвоню?»
II
В Кале, городе полном никогда не стирающихся воспоминаний, Ланни бывал неоднократно. Здесь он ждал семью Робинов, которая должна была прибыть на яхте, здесь он узнал об их захвате нацистами. Он загнал свой автомобиль на пакетбот, и ходил взад и вперёд по палубе, наблюдая загруженный судами пролив, который он пересекал с Мари де Брюин, потом с Розмэри, графиней Сэндхэйвен, и в конце с Ирмой Барнс. Он думал о них по очереди, испытывая те нежные острые ощущения, которые сопровождают воспоминания о счастливой любви. Этот пролив он также пересек с отцом в военное время по узкой дорожке, между двумя линиями стальных сеток на буях, патрулируемых день и ночь эсминцами. Люди, похожие на Ланни, до сих пор долго обсуждают вопрос, увидят ли они опять такое же, а если увидят, то когда.
Когда Ланни ехал из Дувра, он не встретил полей, покрытых клевером. Зелень стала исчезать из пейзажей, и моросил мягкий дождь, покрывавшей их дымкой и делая их похожими на старую живопись, покрытую коричневым налётом. Ланни наслаждался этим спокойным туманным сезоном и наблюдал глазами знатока искусства крытые соломой коттеджи и их заплесневелые на вид крыши, изгороди, извилистые дороги, хотя это было сложно, когда едешь первую половину дня по правой стороне, а другую половину по левой! Он объехал Лондон на Оксфордшир к дому. Он телеграфировал Ирме, а мистер или «товарищ» Монк подождёт день или два, а то и больше.
Они жили на вилле, которую Ирма арендовала у достопочтенной Эвелины Фонтенуа, тетки лорда Уикторпа. Виллу назвали «маленькой», но она была большой, а также современной и комфортабельной, в отличие от Замка Уикторп, к чьей территории она примыкала. Для уединения там была высокая изгородь и очень милые лужайки. Подъездная аллея делала поворот у въезда, так что с дороги дом вообще был невиден. Когда в сумерках Ланни въехал в аллею, он услышал крик и тут же увидел маленькую фигурку с каштановыми волосами. Маленькая Фрэнсис, одетая в плащ и боты, убежала от слуг и ждала прибытия этого замечательного отца, появления которого бывают так же редки, как Санта-Клауса. Он остановил машину, и она взобралась на кресло рядом с ним, чтобы проехать метров тридцать или около того. На сидении лежал для неё подарок, но его нельзя было разворачивать, пока она не снимет с себя мокрую одежду.
«Ребенку стоимостью двадцать три миллиона долларов», так её называли в газетах, было теперь четыре с половиной года. Мудрый уход предотвратил большинство зол, которые были возможны в её положении. Её не похитили, и не слишком испортили, несмотря на двух соперничающих бабушек. Квалифицированный специалист имел право на последнее слово о ней, и это имело эффект. Фрэнсис Барнс Бэдд была прекрасным крепким ребёнком и собиралась вырасти в молодую Юнону, как и ее мать. Ее научили обслуживать себя, и никто не смел сказать ей, что она будет когда-нибудь аномально богатой.
Ирма вышла на лестницу, когда услышала возбужденные крики ребенка. Ланни взбежал вверх, прыгая через ступеньку, и они обнялись. Они были влюблены друг в друга, и отсутствие в неделю им казалось долгим. Она надела расшитое красное шелковое кимоно в честь его приезда. Её цветущей красоте брюнетки такое обрамление не повредило. Она привела его в свою гостиную, и ребенок уселся у него на колене и развернул его подарок, книгу с картинками, где были пастельные рисунки, выполненные с таким мастерством, на которое способны французы. Она хотела, чтобы он почитал ей сразу, но Ирма сказала, что она и Ланни должны поговорить, и отослала малышку к гувернантке, в чьи достоинства входил и французский язык.
