Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)
Святослав вытянул напруженный с тетивою из кишечнои струны лук из налучья [26], привстал в стременах (конь продолжал свой бешеный скок!), развернулся в седле, одновременно налагая стрелу, резко натянул до уха тетиву и выпустил стрелу. Граненое жало прошло сквозь кольчугу чучела и унырнуло в землю. Княжич круто развернул коня так, что тот встал на дыбы и поскакал, наддав острогами, выпуская одну стрелу за другой. Подскакивая к чучелу, убрал лук, выхватил меч из ножен, картинно взмахнул над головою и срезал глиняный горшок, надетый на соломенного человека за-место шелома - это уже сам, никто тому не наказывал.
— Но, не балуй! — Пристрожил Асмунд. Святослав резко осадил коня (а сила была в руках у княжича, и немалая!), слетел с седла. Предстал перед кормильцем, ждущий одобрения либо укоров.
— Молодец! — похвалил кормилец. Редко от Асмунда дождешься похвалы. Святослав опустил очи долу, повинился за самовольство. «В поход бы парня гнать, пора уже!» - подумал Асмунд, невольно любуясь проглянувшейся воинской статью в княжиче. Жаль, не увидит этого Свенельд. Шесть лет назад воевода выехал вверх по Днепру со стремянным, где умер в дороге прямо «в седле», как и подобает воину. Смерть великого воеводы тут же обросла легендами самыми невероятными. После Свенельда остался сын Мстислав, которого по отцу к его гордости начинали величать тоже Свенельдом, только вот почёта отцовского он пока ещё не заслужил.
Первый поход запоминается так же как и первая охота на вепря или тура, как первая жёнка, отдавшая своё тело. Муромские князья попросили рать против буртасов, что набегами своими тревожили их границы.
Отправлялись немногою дружиной, две с половиной сотни отборных, проверенных в боях кметей. Обоза не брали, дабы не замедлять хода, всё съестное, в основном мясо, просоленное от порчи, увязано в торока, по дороге клали под седло, потом, размятое, ели прямо на ходу. Иногда счастливилось бить зверя или дичь тогда вечером, жалея время и не тратя его на долгую варку пищи, жарили мясо на остриях сулиц над костром и уминали его с припасённым из дома хлебом, потом валились в короткий и тяжёлый походный сон. Святослав, хоть и приученный к тяготам многодневными упражнениями, к вечеру едва не падал с коня. Наскоро поужинав, стелил попону на землю, или нарубив предварительно елового лапника, клал под голову седло, накрывался дорожным вотолом и, замотав голову от комарья рубахой, ложился среди умученных переходом кметей.
В Муроме оказались менее чем за две седмицы, немало удивив местного князя, не поспевшего ещё собрать рать. Обрастя воинам, дальше пошли увереннее. Долго брели по густым непролазным мещёрским лесам, которым не было ни конца ни краю, и только опытный глаз проводников определил земли буртасов. Святослав сжился, сросся с походной жизнью, что вошла вместе с усталостью, солёными шутками ратных, что на ночёвках у костра пересказывали друг дружке весёлые небывальщины. Днём — брань со стонами раненых и воем угоняемых в полон, вечером — весёлый рёгот, будто не было умытого кровью уходящего дня.
В этом походе княжич взял первую жизнь. Это был разъярённый буртас, что, не помня себя от криков уводимого в полон семейства, в только что разорённом руссами граде, уставив рогатину, ринулся в сторону скучившихся делящих добычу воинов. Кмети хохотнули над бездоспешным мужиком, наверняка необученным ратному умению, а один стал сматывать на руку аркан-ужище, намериваясь взять нападающего «руками».
— А ну, стойте! — приказал Асмунд и обернулся к Святославу. — Пускай княжич его возьмет!
Кмети понимающе заулыбались, расступились, пропуская вперёд Святослава. Княжич почувствовал предательскую дрожь в ногах, повёл плечами, подражая бывалым воинам и тем показывая, что не боится, рыкнул, зля себя и устремил навстречу буртасу. Мужик, признав по злачёному шелому, что перед ним не простой воин, боярчонок быть может, заорал, обеими руками вскинул над собою рогатину, намериваясь одним мощным ударом покончить со знатным сынком. Святослав не успел подумать, как способнее и годнее взять мужика, тело, закалённое многими упражнениями, само ушло от острого жала рогатины. Буртас подался вперёд и напоролся на страшный косой удар мечом снизу вверх, от которого даже бронь не защитила бы. Кмети подошли уже, одобрительно охлопывали по плечам, а княжич стоял, не отрывая взгляда от поверженного врага, будто завороженный. Потом заставил себя вытереть меч о траву, обернулся к воинам и глухо сказал:
— Невелика честь, вот ежели б так самого буртасского князя взять!
На что мудрый Асмунд ответил:
— Первую жизнь всегда забрать труднее, особенно в поединке...
Русские и муромские рати, полностью разорив окраинные волости, не рискнули углубляться в глубь буртасских земель — ополонившиеся и утяжелённые добычей, повернули обратно.
Глава 8
С неба несло мелкой изморосью, обтаявший, потемневший, свернувшийся в маленькие умирающие кучки по берегам Днепра снег напоминал, несмотря на погоду, что бурная пестроцветная весна ещё впереди. Ольга, в свои три с небольшим десятка лет не потерявшая девичей стройности и оттого казавшаяся выше ростом, стояла над рекой на круче, куталась в пуховый плат, спадавший с высокой кики. Годы не брали и писаное лицо княгини, лишь строже и зрелее смотрели широко расставленные серо-зелёные глаза, да резче обозначилась властная складка в углах тонких губ. Располневший от стаявших вод Днепр нёс на огромной серой спине крошечные русские лодьи, уходящие далеко, к самому Киммерийскому Боспору. На передовой лодье невидный издалека, плыл её сын со своим кормильцем Асмундом.
Далёкими и невзаправдашними казались Ольге годы, проведённые с мужем Игорем. Стёрлись из памяти все причуды молодого князя, называемого уже в народе «старым», дабы отличить его от Игоря, князя Белобережья; остались только тёплые воспоминания, которые она передала Святославу. И ту, молодую, себя Ольга уже вспоминала как чужую, полную несбыточных мечтаний и, тем резче ощущала себя сегодняшнюю. Княгиня так и не познала толком полную радость молодости, рано созрев своим нежданным вдовством и полностью отдав себя тому единственному, что ей осталось — власти. Твёрдая неженская рука Ольги ощущалась во всём, начиная от собственного двора и заканчивая мытными делами на окраинах своей земли. Властность была в её осанке, в привычке вести разговор, в движениях рук. И суровые дружинники замирали, когда она шла мимо них, привычно для себя отмечая выправку и бережность оружия.
И вот теперь единственный сын уходит в буйный Тмутаракань, как когда-то уходил его отец. Не дай Бог ему такой судьбы. Святослав рос воином и ушедшие предки могли гордиться им. Сердце Ольги самой наполнялось гордостью и одновременно трепетом от того, что мог сын вот так погибнуть на рати. Всё же она вложила в него то, что так не хватало его отцу, по меньшей мере так казалось: Святослав был дальновиднее Игоря и решал умом, а не сердцем И всё же непросты были отношения у матери с сыном: война была ему ближе к душе, чем власть правителя. Может, влекла бурная кровь русских предков. А может, Ольга сама ревновала Святослав к тому, к чему единому прикипела и не хотела ни с кем делиться. Княжич вольным соколиком рвался из-под материнского крыла туда, где его не накрывает тяжёлая Ольгина длань, подчиняющая своей воле всё, до чего может дотянуться. «Женить надо парня!» - подумалось не впервой. Нужно продолжение рода, но и невесту нужно такую, за предков которой не стыдно.
Не только волею властителя укрепляется власть на Земле, но и мирными отношениями с соседями. Едва ли прошёл месяц, как Ольга вернулась из Болгарии, где восстанавливала старые связи своих родителей. Могучая страна, которую царь Симеон оставил своему бездарному бесхребетному сыну, медленно увядала под неуклонно наползающей пятой Византии. Всё, чего Роман Лакапин не смог добиться войной, совершенно без боя отдавалось ромеям царём Петром. И вроде так же мужики засевали поля, ходили по рекам корабли с товаром, но во взглядах и разговорах болгар читалось глухое недовольство правлением царя.
Ольга ехала не как простая гостья, а как правитель страны с большой свитой, и сразу в столицу. Преслав, стольный город встретил гостей колокольным звоном и толпами гомонящего народу. Рослые широкогрудые кони, сверкая серебром, въезжали в ворота. Гости переливались алыми, желтыми, зелеными и синими цветами опашней и мятелей, вздетыми по случаю торжественного въезда. Возок княгини, украшенный снаружи серебром, слегка подпрыгивал по каменной мостовой.
Царица Ирина тепло приняла Ольгу - как-никак свою родственницу, а значит, и родственницу Константина Порфирогенита - однако царь Петр так и не появился, сославшись на болезнь. Когда-то настроенный самой же Ириной против всего, где не правит ромейский порядок, он решительно не понимал, зачем ему нужно выходить на прием русской княгини. Вечером изводил жену, давно уже понявшую, что перегнула палку в воспитании своего мужа: