Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп
Покинуть Рим советовал и самый преданный – Сеян. Тиберий тогда и помыслить не мог, что Сеян – предатель, велевший отравить его единственного сына Друза и готовящийся к захвату власти. После пяти лет каприйского уединения вероломство Сеяна открылось. Тиберий казнил Сеяна и до основания уничтожил весь его род. И с той поры не верил уже больше никому. Он пренебрегал всеми. И уничтожал своих противников безжалостно и жестоко.
Здесь, на Капри, я в безопасности. Так, во всяком случае, кажется. И все же я живу в постоянном страхе, в тревоге. Но живу. Из друзей остались со мной только Нерва, Фрасилл и Харикл. Изо всех лишь эти трое. Я одинок, как и всю предыдущую жизнь. Рим обвиняет меня в разврате и жестокости.
Рим! Рим, который сам – воплощение жестокости и разврата. Лицемеры!
Почему вы упрекаете меня в том. что прощаете себе? Я ведь только пытаюсь наверстать то, чего лишали вы меня всю жизнь.
Течение мыслей императора нарушило тихое покашливание. Вошел раб.
– Наследник императора Гай Цезарь спрашивает, нельзя ли ему войти, чтобы испросить прощения у цезаря.
Старик нервно кивнул.
Калигула вошел быстро и опустился возле кресла на колени.
– Я ничтожество. – начал он заискивающе. – Прости меня, прошу тебя.
Я поразмыслил и теперь понимаю, что ты сто раз прав, дражайший. Почему мы должны быть лучше богов? Разве боги жили добродетельно? Хитростью и насилием они покоряли богинь и смертных. – Он заученно продолжал:
– Ганимед наверняка не был для богов просто виночерпием. Но Зевсу мало было этой любви, и он женился на собственной сестре Гере. Мало и этого – он низверг отца и внука, чтобы занять олимпийский престол…
Тиберий любил греческую мифологию, он забыл свой гнев.
– Боги горшков не обжигают, но живут. Пользуются жизнью. Тебе же, человеку молодому, подобает быть сдержаннее и уважать старших. – Он добавил с легкой иронией:
– "Высшая власть в том, чтобы подчинить себе самого себя" – так говорит наш мудрый Сенека.
– Но Сенека говорит также: "Прежде всего жить, а потом философствовать", – заметил Гай Цезарь. – И этой философии он следует неукоснительно.
Тиберий прервал его:
– На будущее запомни: я не люблю, когда ты врываешься ко мне, как бык на арену. – Он легонько усмехнулся. – И уважай философов, невежда.
– Ради благосклонных богов прости мне мою опрометчивость. Но я галопом примчался из Рима. У меня такое известие из сената!
– Ты еще будешь приносить мне новости из сената? На что же в таком случае Макрон? Мой единственный, незаменимый? – с иронией спросил император.
– Макрон приедет только завтра. Ты вообрази, что произошло. Префект эрария сообщает в Acta Diurna, что Луций возвращается из Сирии на родину.
– Какой Луций?
– Луций Геминий Курион, помощник легата Вителлия.
Старик натянул шерстяной плащ, прикрыл глаза и задумался. Курионы.
Республиканское гнездо. Все им покоя не дает их прадед Катон со своей республикой. Сын Сервия – мой солдат. Макрону следовало бы поближе приглядеться к этой семейке.
– И римский сенат будто бы хочет воздать ему особые почести. Луцию!
Этому ничтожеству!
"Сенат? – подумал император. – Это, очевидно, Макрон. Безусловно, Макрон!"
– Почему они не сделают его сразу легатом? – с ехидством продолжал Гай. – Почему не консулом? Кто-то пробивает ему путь. Но кто?
Император не слушал. Он был занят своими мыслями. "У Макрона есть голова на плечах. Рабская, конечно, но работает хорошо. Он определенно знает, для чего ему это нужно".
Император открыл усталые глаза. Калигула стоял перед ним насупленный, бледный, глаза его болезненно горели, в них было упрямство. Говорил он с усмешкой, и за обычным раболепием проглядывали дерзость и злоба.
– Он будто бы отличился в битвах и в дипломатических переговорах с парфянами, проявил мужество и доблесть. – Насмешливый голос Калигулы стал грубым. – У девок, наверно. В бою он всегда был первым… Но в каком бою, если… если во всей империи царит мир? В пьянстве, верно, всех превзошел.
Фи! Твой сенат еще раз заслужил signum stupiditatis[23].
– Я не люблю, когда ты орешь, как пастух, – произнес император. – Неужели и ты нахватался от Макрона всей этой гадости. Что за дурные привычки?
Но остановить Гая было уже невозможно.
– Он получит золотой венок, а? Я, я его не получил, а этот негодяй Луций получит? Позор! И это умышленно делается! – кричал Калигула, так что жилы вздувались у него на висках. – Да разве Луций Курион благороднее меня? Сенат грубо оскорбил и опозорил твоего внука, цезарь!
– В чем же оскорбление, если награжден будет Луций Курион? – сухо поинтересовался император.
– Я ненавижу его! – выкрикнул Калигула.
– О, это аргумент, и, безусловно, достойный наследника императора, – саркастически произнес Тиберий. – Потому что он всегда опережал тебя в гимнасии, дальше метал копье, смеялся над твоей робостью.
– Да, он насмехался надо мной. Он унижал меня перед всеми. И перед Клавдиллой…
– Не притворяйся, будто ты любил Клавдиллу! Ты замучил свою жену.
Стыдись! Ты мелочен, Гай Цезарь. Так не должен чувствовать, думать и говорить будущий император.
– Все оттого, – торопился Калигула, – что ты десять лет держишь меня тут взаперти! Оттого, что ты отстраняешь меня от государственных дел и говоришь со мной, как с ребенком. Ты даже в Рим не хочешь меня пускать! А если и пускаешь, так на несколько жалких часов, да еще и соглядатаев посылаешь…
Тиберий вставил:
– Но сколько мерзостей ты успеваешь натворить за эти несколько часов!
У тебя, пожалуй, слишком много денег…
– Это мои деньги, мое наследство, – отрезал Калигула и продолжал со страстью:
– Почему ты не пошлешь меня легатом в провинцию? Солдаты любят меня. Это они прозвали меня Калигулой. Солдаты преданы мне так же, как и моему отцу Германику…
Безо всякого выражения Тиберий повторил свой всегдашний лицемерный ответ:
– Как же мне, старику, стоящему на краю могилы, лишиться тебя? И, кроме того, здоровье твое не таково, чтобы с легкостью переносить тяготы солдатской жизни. И зачем тебе покидать покинутого? – А про себя подумал:
"Что ж мне, оставить тебя в Риме или послать куда-нибудь и самому усугубить свой позор?" – Вслух же произнес иронически:
– Ты мечтаешь о триумфе? Не спеши. У тебя впереди триумф более пышный – ты займешь мое место. Ты ведь прекрасно знаешь, что величайшая честь – быть римским императором – не уйдет от тебя!
Калигула это знает. Старик его унижает, пренебрегает им, ни в грош его не ставит, но признает, что Калигула унаследует власть. Калигула, хотя и бредит славой, вцепился в старика сильнее клеща. Он постоянно настороже, дабы кто-нибудь другой не успел захватить власть, когда старик угаснет, и он постоянно что-нибудь клянчит у него. Вот и история с Луцием не дает ему покоя. Однако он понял, что сейчас ему ничего не добиться. Ну пусть так, с Луцием он сведет счеты, когда будет сидеть в этом кресле. Он ходил по комнате, шлепая огромными сандалиями, его шишковатая голова подергивалась, и он бормотал себе под нос то, что не смел произносить вслух.
Император более не обращал на него внимания. Его логический ум уже обдумывал бессвязные выкрики Гая и классифицировал их. Солдаты любят меня?
Они преданы мне так же, как были преданы моему отцу? Это правда. Гай, сын боготворимого ими Германика, пользуется у солдат огромной популярностью.
Поставить его во главе легионов? Но, жаждущий вот-вот получить власть, он тяготился бы этим, как тяготится всем. И что это такое он сказал о боге?
Зевс низверг отца и внука, чтобы занять олимпийский престол. Вот он и выдал себя, олух!
Шорох босых ног прервал ход мыслей Тиберия. Это рабы внесли светильники и развешивали их по стенам.
Быстро спускались сумерки. Небо стало пепельным, серая туча покачивалась в нем, как огромная, сохнущая на ветру рыбацкая сеть. Большие летучие мыши вычерчивали за окном немыслимые зигзаги, зажигались в небе трепетно мерцающие звезды.
Рабы зажгли светильники и исчезли. Император снова закрыл глаза.
– Ну хорошо. Пусть венок Луцию. Но зато меня, – слышит император рядом с собой наглый голос, – меня ты назначишь консулом. Правда, дедушка?
– Ты и – консул? Не слишком ли ты молод? Не слишком ли зелен? Не слишком ли…
– Глуп? – выпалил Калигула.
Тиберий имел в виду гораздо более резкое слово. Тонкие пальцы императора потянулись к лицу Калигулы.
– Полюбуйся на себя. У тебя сонные, запавшие глаза, мешки под ними. Я не буду спрашивать, как ты провел эти две ночи в Риме…
– Да тебе и незачем. Тебе обо всем расскажут твои шпионы, которых ты приставил ко мне…
– Уже рассказали, – спокойно ответил император. – И они рассказали правду. В то время как ты стал бы рассказывать, что занимался чтением, но, как всегда, не сумел бы выдумать, что же именно ты читал… Мне, впрочем, известно и без того, как ты проводишь свою жизнь. Переодетый женщиной шляешься по лупанарам. Да ты просто девка, пропойца – и больше ничего.
