Эльвира Барякина - Белый Шанхай
Феликс заметил невдалеке угрюмого человека в сером плаще и клетчатой кепке. Белый, надо лбом курчавые вихры, уши как от другого приставленные.
– Странный тип, – сказал Феликс. – Его тут раньше не было.
В дверь ввалился маньчжур со стеклянным глазом, покрутил башкой. За ним, опираясь на палку, вошел его господин.
– Кого я вижу! – заорал хозяин. – Месье Лемуан!
Приветствия, гогот, приглашения выпить со старыми друзьями. Этого субъекта Феликс уже видел: канадец Лемуан был известным на весь порт механиком, химиком и спецом по стрелковому оружию.
Лемуан подошел к столу, где сидели немцы. Не обращая на них внимания, протянул руку китайскому офицеру.
– Ну что, берешь мои маузеры? – спросил по-английски.
Китаец отодвинулся:
– Генерал Фэн Юйсян[17] недоволен прошлой партией.
– Ба! А в чем дело?
– Пистолет не должен выворачивать руку стрелка.
Все уставились на них, ожидая скандала. На всякий случай Феликс нащупал в кармане кастет.
Лемуан поскучнел.
– Эта мразь косорылая намекает, что я продаю некачественный товар. Что мы будем с ним делать? – обратился он к маньчжуру. Тот недобро усмехнулся. – Придется бить морду.
Дверь снова распахнулась. Феликс подумал, что это дружки Лемуана, но в зал вошла женщина ослепительной красоты. Голоса стихли. Башкиров уронил папиросу себе на штаны.
Дама – в белом костюме, в голубой шляпке, с сумочкой – подошла к Лемуану.
– Нам надо поговорить, – произнесла она по-французски.
Позабыв о китайском офицере, Лемуан развернулся к ней:
– Мадам, да вас не узнать! Эй, хозяин, нам нужен отдельный кабинет!
Они направились в задние комнаты.
– Слушай, я ведь ее знаю, – сказал Феликс Башкирову. – Она была с нами в лагерях в Гензане. Гляди, как устроилась, даже туфли на каблуках!
Башкиров заерзал на стуле:
– Может, познакомимся? Как-никак соотечественники…
Феликс отвел взгляд в сторону:
– Если она разбогатела – это ее дело. И видать, нечестным путем: сюда порядочные не заглядывают.
– Это связи! Ну как нам службу предложат?
Феликс вытащил медяки, кинул на стол и направился к двери. И тут заметил на себе пристальный взгляд человека в плаще.
Глава 10
1
По утрам в номер Нины стучались бойкие юноши – сборщики платежей из магазинов. Деньги Лемуана уходили, как камешки под воду. Месяцы беготни, суеты – и ничего. Доходов нет, друзей нет, что делать – непонятно.
Когда Нина поступила в гимназию, было то же самое: лучезарные планы, форменное платье с белым воротничком, альбом с пряжками – для стихов и рисунков будущих подруг. Пришла в класс – и никто не захотел сидеть с ней за одной партой. Нина плакала маме в колени: «Ненавижу гимназию!»
Она возненавидела и Шанхай.
Иржи напрасно боялся, что их будут искать. Беспаспортные беженцы не интересовали полицию. Правило переполненного вагона: тот, кто ввинтился внутрь, уже свой; все, кто снаружи, – враги. В городе обитали сотни тысяч людей вообще без документов.
Поначалу Шанхай закружил Нину: вокруг все новое, необычное. Эмоций было столько, что одно время она пыталась вести дневник – чтобы описать все увиденное и услышанное. Но потом наступило отрезвление. Как деревенская дурочка, Нина то и дело попадала впросак: она забывала, что в Шанхае левостороннее движение, – несколько раз едва не погибла под колесами. Она не знала, как оформлять платежи, как давать на чай, как разговаривать с прислугой – оказалось, что, обращаясь к китайцам, белые люди переходят на пиджин. Еще и этот диалект учить!
На нее смотрели с недоумением, а временами – с насмешкой. Это изматывало Нину до того, что по утрам ей приходилось заставлять себя выходить из номера. Никого не видеть, ни с кем не встречаться, оставьте меня в покое…
«Хочу домой!» – как лихорадка после неудачной операции. Пытаешься снять ее, лечишься то тем, то этим, а она горит внутри: «Не могу я тут!»
А где могу? В Нижнем Новгороде? Его растерзали комиссары в расхристанных «польтах» и с кобурами на животах.
Со всей Россией так, со всеми русскими. Скучаешь по «нашим»? Вот они, получите: на Северной Сычуань-роуд у благотворительной кухни семьсот человек с мисками стоят – в затылок друг другу. Китайцы на них пальцами показывают: как так – белые и бедные?
Нина моментально вычисляла в толпе своих – оборванных, потерянных – и каждый раз отворачивалась и переходила на другую сторону улицы. Не дай бог кто-нибудь узнает. Она никогда не заговаривала на людях по-русски и Лабуде не позволяла.
Жалость пополам с досадой и старанием отмежеваться: «Я не с вами».
А других «наших» нет и, верно, никогда не будет. Стыдно за свою бестолковую нацию! Войну проиграли; в Китае, где белая кожа расценивается как дворянство, и то не устроились. Впрочем, Нина понимала, что она сама такая. Даже еще хуже: обокрала своих, убедила себя, что это было не мошенничество, а деловая хватка, умение воспользоваться шансом. Надулась спесью: я умнее всех. Где села – там и слезла.
В Шанхае были деньги – везде краны, леса; каменщики работали с семи утра даже по выходным. Торговые корабли приходили стаями – не успевали выгружать товар. Когда люди пытаются добывать золото, лучше всех живут продавцы лопат. Надо придумать что-нибудь в этом духе. Может, краны поставлять в Шанхай?
– Не выйдет, – качал головой Иржи. – Одной вам такое дело не потянуть, а у нас, к моему горю, нет друзей с финансами.
Он не сомневался, что их ждет банкротство и постыдное изгнание из «Астор Хауса».
– Нет друзей – познакомьтесь с кем-нибудь! – требовала Нина.
Поначалу она все-таки надеялась, что Иржи будет ей помогать, хотя бы попытается. Какое там! Он не боялся бедности, он боялся подходить к людям. Что бы Нина ни предлагала, он во всем видел признаки неудачи.
– Давайте откроем синематограф, – говорила она, – снимем помещение, возьмем в прокат скамьи и проектор.
– Не получится, – отзывался Иржи. – Только вчера было в газете: люди сломали театр, потому что пленка изорвалась и оператор слишком долго склеивал ее. А еще цензурные комитеты: в Международном поселении свой, во Французской концессии свой, в Китайском городе свой. И каждый требует вырезать из фильма куски. Помните, мы с вами сидели на «Любовниках ночи» – ничего не понятно из того, что осталось.
– Откроем ресторан?
– Пани Нина, ну что вы умеете в ресторанах? Я умею только есть. А вы?
Иржи всегда был прав, но такая правда подрезала крылья. Его Нина тоже ненавидела.
Она не признавалась ему, что на самом деле отчаянно боится провала, что до немоты стесняется своего акцента – помеси английского с нижегородским.
В «Астор Хаусе» Нина попыталась выйти к тиффину – никто даже не заговорил с ней. Она оскорбилась. Вечером все пыталась убедить Иржи, что сама не хотела танцевать «с торгашами».
– Вы видели их дам? Лица узенькие, подбородки как у фельдфебелей и слюнявые ротики в середине.
Нина не понимала, в чем дело: она выглядела лучше всех – платье, веер, жемчуг…
– Вы смотрели так, будто выбирали жертву, – сказал Иржи. – Люди боятся: у вас вид, как у злой сосачки. Ой… То есть у сосульки. Нет, я неправильно по-русски говорю… Как называется тот, кто кровь из людей пьет?
– Комар, – вздохнула Нина.
Иржи смущенно улыбнулся:
– Простите меня. Мне действительно жаль, что я не могу доставить вам помощь.
Эта покорность обезоруживала Нину. Иногда она срывалась и кричала на Иржи. Каждый раз после этого просила прощения и давала себе невыполнимый зарок: «Не сметь мучить его!» Она сама взяла его с собой, и он все-таки учил ее английскому, переводил трудные места в газетах.
Ему надо сочувствовать. Можно представить, что он испытал, когда его, деликатного воспитанника консерватории, бросили в окопы. Он страдал расстройством желудка после двух глотков солдатского супа и терял сознание при виде мертвых. Его бил австрийский офицер, если вовремя не получал жалованье, пополнение или письма из дома.
Иржи будто собирал несчастья на свою голову. Стал вылезать из коляски – умудрился сломать здоровую руку. Проклиная все на свете, Нина потащила его к доктору. Сама с ним объяснилась – Иржи двух слов связать не мог: сидел на кушетке, дрожа всем телом.
Доктор взял за прием столько, что у Нины сердце упало. На следующий день она отправилась в банк – просить о кредите. Но наглый юноша с челочкой на пробор сказал, что лицам без гражданства кредит не дают.
Назад ехали по улицам Французской концессии: за высокими оградами – жизнь, смех, удовольствия…
Нина вычитала, что большинство миллионных состояний в Шанхае нажиты преступлением. В начале прошлого века английские купцы завезли в Китай индийский опиум и сделали все, чтобы пристрастить местных жителей к зелью. Когда император попытался ввести запрет на торговлю наркотиками, англичане прислали флот и разгромили его армии. Китай был вынужден подписать неравноправные договоры: иностранцам позволялось ввозить опиум, устраивать концессии и управлять ими по собственному разумению. Так Шанхай из рыбачьей деревни превратился в богатую полуколонию. Запрет на опиум был введен только в 1917 году, когда пятая часть мужского населения Китая стала наркоманами.
