Владислав Бахревский - Свадьбы
— Азов взят! — доложили Дели Гуссейн-паше. — Казаки ушли под землю. Бьют из нор.
В цитадели, в недрах ее, одиноко рявкала колесо-пушка Поспешая. Но янычарам удалось бросить в залу несколько гранат, и пушка умолкла.
На купол цитадели поднялся мулла. Его молитва прославляла ислам.
— Победа! — прошептал Дели Гуссейн-паша. На его главах были слезы облегчения.
Он стоял на холме хана Бегадыра, окруженный своими полководцами.
Знамя Канаан-паши реяло над развалинами Азова.
Редко тявкали ружейные выстрелы. Казаки отгоняли от своих нор янычар, но город пал.
— О аллах! — воскликнул Дели Гуссейн-паша, простирая руки к небу. И, словно в ответ на его молитву, из недр земли вырвался рев самого ада. Цитадель как бы приподнялась на цыпочки и в следующий миг рухнула, и в небо поднялось двенадцать черных столбов. Зеленой птичкой затрепетало над бездной знамя Канаан-паши и улетело куда-то.
— Играйте отбой! — прошептал Дели Гуссейн-паша, сползая в изнеможении с коня.
В городе снова палили ружья и пушки. Казаки свою войну не закончили.
Чауши кинулись отзывать из города войска.
Наступила ночь, и та ночь была тихая, как смерть.
Потом было три мертвых дня. Висели холодные тучи. Бродили между развалин допущенные в Азов люди из турецкой похоронной команды.
Три дня миновало.
Ночью казаки собрались на развалинах цитадели.
— Все ли собрались? — спросил из тьмы голос Осипа Петрова.
— Кто жив — пришел, — ответили атаману.
— Атаманы-молодцы, — сказал Осип тихо, — стояли мы с вами, покуда силы были, а ныне стоять сил больше нет… Весь запас пороха взорван, по одному заряду на ружье — все наше богатство, вся наша надежда. Коли пойдут завтра турки, многие из нас в плен попадут… Только мы не для бесславья рождены — для славы, а потому, помолясь, пойдемте все на турка и умрем все в бою.
— Атаман, а нам куда деваться, бабам и детишкам? — то был голос Маши. — С вами идти?
— Бабам и детишкам и сильно раненным казакам оставаться в подземельях. Сидите там, где ходы к Дону. Подступы к своим пещеркам завалите со стороны города, чтобы не нашли. Турки скоро уйдут, тогда и вы все уйдете в Черкасский городок. С вами велю быть Ивану. Он знает подземелье — сам рыл, отцу Варлааму, чтоб помолился за нас, грешных, и Порошину, у Порошина слово золотое. Пусть же он поведает о нас в сказании, чтоб ведали о нас русские люди… Эй, отец Варлаам, здесь ли ты?
— Здесь.
— Читай молитву.
— Дети мои любимые! — воскликнул отец Варлаам. — Сегодня ночью видение мне было. Будто сходил со стен Азов-города, с прежней высокой его стены, светлый муж, и был у него в руках огненный меч. Поразил он тем огненным мечом турецкую силу, — сказал, помолчал и запел тихонько псалмы.
Зажгли казаки малый костерок, сели вокруг, положили друг другу руки на плечи. Сидели, глядели, как живет, трепещется пламя — жизни символ. При малом этом света достали оружие, осмотрелись. Обнялись. Попросили друг у друга прощения. Пошли.
— Глядите-ко! — удивился Георгий. — Земля белая. Мороз.
— Скинуть кафтаны, — приказал по цепочке Осип Петров. — В белых рубахах по снегу не так приметно.
Выползли на вершину земляной горы.
Светало.
Турок не было.
Эпилог
1
Здесь было все — утонченные кушанья турецкой кухни с шафраном, миндалем и грубо-изощренная еда степняков: легкое барана, вырванное с дыхательной трубкой, через которую откачивали кровь и наполняли сливками, бараньи глаза, уши, почки с курдючным жиром, золотой конский жир и похлебка с жиром на два пальца.
Все это остыло, затвердело, потемнело, покрылось прозеленью плесени.
Пятые сутки хан Бегадыр сидел перед едой, не притронувшись ни к еде, ни к питью. Он ждал.
Уходя из-под Азова, в урочище Биребай, татары зарезали триста молодых коней и устроили пиршество. На этом пиру Бегадыра стошнило. Может, переел, а может, отравили?
Он ведь тоже отравил. Он, хан, потерявший от страха голову, по приказу евнуха Ибрагима сам подсыпал яд в еду Канаан-паши, принимая его в Гезлеве. Яд был хитрый, он убил пашу не за столом пира, а на третий день, когда Канаан-паша был в пути.
Нет лучше козла отпущения, чем тот, который и бородой не трясет.
Вернулся в Бахчисарай Бегадыр успокоенным. Устроил пир в честь Эвлия Челеби, друга Мурада. Одарил его собольей шубой, халатом, кошельком золота, тремя невольниками… Но на пиру хан не притронулся ни к пище, ни к питью. Он велел Маметше-ага подать еду после пира в покои. Маметша-ага приказ исполнил, но, уходя от хана, улыбнулся. Чему?
Хан Бегадыр велел вернуть Маметшу и приказал ему отведать от каждого блюда и напитка. И теперь ждал…
Сидел перед громадою еды, которой хватило бы на весь дворец, и, умирая от жажды и голода, ждал… смерти Маметши.
А Маметша не умирал. Минуло три дня, четыре и пятый день на исходе.
Пора было выбросить все, что стояло перед ним, но как знать, не отравят ли ту, новую пищу?.. Больше ждать Бегадыр не мог. Он и теперь то и дело забывался от слабости. Грезилась волна, которая вздымает его к небу. И было одиноко и страшно, ибо волна эта состояла из словес…
— Довольно! — крикнул на себя Бегадыр. — Довольно, поэтишка! Слабый сердцем, прочь с дороги хаиа! Я есмь хан!
Бегадыр понимал, что вся эта еда непригодна к употреблению, что она сама по себе яд.
— Я есмь хан! — крикнул на себя Бегадыр, взял кусок мяса и поглотал его, не разжевывая, как зверь. И выпил кувшин вина и тотчас упал. Его корчило от болей в животе.
— Отравили! — кричал Бегадыр.
Но никто не слышал его, ибо все вопли его были только шепот потерявшего силы и разум человека. Тогда он пополз. Он полз к трону. Была глубокая ночь. Стража, напуганная сумасшедшим затворничеством хана наедине с едой, не смела приблизиться к ползущему повелителю.
Бегадыр вполз на возвышение, ухватился за ножки трона, но на большее сил не хватило. Так он и умер. Освободил место еще для одного Гирея.
* * *«Видеть скорбь своих врагов, целовать и обнимать их жен и дочерей, гнать перед собой их стада… Ездить на конях, бегущих, как ртуть, быстрых, как ветер», — так говорил хромой Тимур, и слова эти татарин-отец передавал татарину-сыну. Не понимая, что скорбь врагов сыплется как снег на голову победителя, не понимая, что насильственная любовь убивает сердце. Не понимая, что чужие сожранные стада разрывают внутренности пожирающих. Не понимая, что конь, мчащийся, как ветер, как ртуть, на убийство, возвращается сам-треть, ибо в седле двое: победитель сидит вторым, а поводья держит та, у которой в глазницах — пустота.
И пришел день, и царство, сеявшее несчастье на полях других народов, пришло на жатву, и урожай был несметен, и, не в силах довольствоваться частью урожая, жнецы погибли под снопами.
2
3 января 1642 года царь и великий князь Михаил Федорович указал быть Собору, а на Соборе быти Крутицкому митрополиту, ибо патриарх Иоасаф умер, и архимандритам, и игуменам, и всему священному собору, и боярам, и окольничьим, и думным людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и дьякам, и головам, и сотникам стрелецким, и дворянам, и детям боярским из городов, и гостям, и всяким служилым и жилецким людям.
Пожалованный в печатники думный дьяк Федор Федорович Лихачев объявил Собору от имени государя, что в Москву идет турецкий посол говорить об Азов-городе.
Государь спрашивал у Собора: должно ли удержать за Россиею взятый донскими казаками город Азов или отдать оный туркам обратно?
Должно ли разорвать с турецким султаном и крымским ханом мир из-за Азова?
Спрашивал государь у Собора:
— Принять у казаков Азов — все равно что объявить султану и хану войну. Для обороны нужны многие люди и большие деньги. Воинам надо платить жалованье, надо их кормить, вооружать — и все это не на один год: войны с турками тягучие. Откуда государю взять деньги и запасы на эту войну?
Духовенство ответило: пусть государь сделает так, как ему, государю, угодно, но оно радо помогать.
Бояре, окольничьи, думные люди советовали принять Азов.
Стольники, стряпчие и дворяне московские сказали:
— Азовом басурманской шалости не утолить и не задобрить. Не укротить Азовом в крымцах и других поганых басурманах жажды к войне и крови. А турков той отдачею только пуще распалить и на себя подвигнути. Азов тебе, государь, и всей земле — принять и крепко за него стоять. А деньги и припасы для того великого дела нужно взять со всех сословий российских: и с воевод, и со вдов, и с недорослей, и со своих государевых дворовых людей, со всех властей, и со всех монастырей, и со всякого духовного чину.
И не было такого на том Соборе сословия, которое бы, пожалев себя от новых тяжких поборов — людьми, деньгами, службою, — отринуло бы казацкий подарок — город Азов.
