Ривка Рабинович - Сквозь три строя
– Почему ты расхаживаешь? Ты должна лежать!
– Лежать? Но ведь у меня нет сильных болей, я чувствую себя неплохо!
Врач сделал мне электрокардиограмму более чувствительным аппаратом, чем мой. После этого он сказал:
– Я вызываю машину скорой помощи. Лежи, не шевелись. Тебя доставят в больницу «Вольфсон».
– Зачем, доктор? Я чувствую себя неплохо!
– Это тебе кажется. Не поднимайся! – вскричал он, когда я хотела подойти к телефону.
– Дайте мне хотя бы сообщить детям!
Он придвинул телефон ко мне.
– Один разговор, короткий. Машина уже прибыла!
Врач вышел, чтобы показать санитарам, в который из входов надо войти.
Я успела только сказать Аде: «Меня увозят в «Вольфсон»!» – и услышать ее ответ: «Да ты что! Почему?» В этот момент вошли два санитара с носилками. Я пыталась возражать: «Я могу идти сама!» Но вошедшие, без лишних разговоров, взяли меня за руки и ноги и положили на носилки.
Когда машина мчалась по улице под завывание сирены, я спросила санитаров:
– Они осмотрят меня и отпустят домой, правда? Ведь у меня ничего нет!
– Это под вопросом, – сказал один из них. – Врач в приемном покое решит, есть ли у тебя что-то или нет ничего. Из-за «ничего» врач не вызвал бы карету интенсивного ухода.
Вся ситуация казалась мне нелепой. Берут здорового человека, у которого небольшая изжога, кладут на носилки и везут в больницу, да еще в карете интенсивного ухода. Никакой интенсивный уход я по пути не получила, могла ехать в обычной машине. О вчерашнем сильном жжении в груди я не думала. Мне и в голову не приходило, что с этой ночи начинается новый этап в моей жизни, в котором ничто уже не будет таким, как прежде.
Врач в приемном покое склонился надо мной, измерил мне пульс, и в этот момент я вновь почувствовала боль в груди. Через несколько секунд боль прошла. Я сказала врачу:
– Доктор, в данный момент у меня ничего не болит. Вы отпустите меня домой?
– Геверет, – сказал врач тоном, в котором звучало нетерпение, – может быть, перестанете говорить глупости? У вас инфаркт. Вам повезло: тромб, только что прошедший через сердце, растворился сам. Иначе мы сейчас не разговаривали бы.
Он отошел от моей койки и позвал санитара:
– В палату интенсивного ухода, пожалуйста!
Инфаркт… Я молчала.
Меня перевезли вместе с койкой в отделение интенсивного ухода. В коридоре я увидела своих детей. Меня подключили к монитору и разрешили им войти на несколько минут, при условии, что будут говорить тихо. Было уже после полуночи.
Миха и Ада подошли к моей койке. После обмена фразами «Как это вдруг случилось, ведь ты была здорова» я сказала им:
– Езжайте домой и идите спать. Нет смысла, чтобы вы сидели здесь. Ночью, по-видимому, со мной ничего делать не будут. Как гласит пословица, утро вечера мудренее.
Но я ошиблась. Сразу после того, как дети ушли, у меня взяли кровь на анализ, сделали электрокардиограмму, а затем дежурный врач подошел к моей кровати с листом в руке.
– Я вызвал группу шунтирования, – сказал он мне. – Вот-вот они прибудут. Вот утверждение, что вы согласны пройти шунтирование. Подпишитесь здесь.
Он не спросил, согласна ли я. С его точки зрения это разумелось само собой.
– Шунтирование сейчас, ночью? Это так срочно?
– По-видимому, да, – ответил он сухо и отошел.
Шунтирование. Мой покойный брат прошел эту процедуру несколько раз. Он говорил мне, что это пустяк, это не больно. Точнее говоря, почти не больно. Я читала об этой процедуре и в общих чертах знала, в чем она заключается. Вводят в кровеносную систему микроскопический фотоаппарат, который обнаруживает сужения и закупорки в сосудах, ведущих к сердцу. Затем вводят внутрь сосуда баллон, который способен (не всегда, но во многих случаях) открыть закупорку. В сосуд, в котором имеется сужение, вводят распорку (на медицинском языке стент), которая держит сосуд расширенным и не дает ему закрыться.
Я не особенно боялась. Ну ладно, так у меня есть какая-то закупорка, сейчас ее откроют с помощью баллона, и все будет в порядке. Раздражала только мысль, почему надо это делать так срочно, в три часа ночи.
У меня было мало времени для размышлений, так как группа прибыла через несколько минут и меня перевели в кабинет шунтирования. Процедура оказалась тяжелой и болезненной и продолжалась долго, может быть, час, а то и больше. Я потеряла ощущение времени, думала, что это никогда не кончится. А мой брат говорил, что это пустяк… Может быть, это пустяк, когда находишься в нормальном состоянии. Когда у тебя инфаркт, это очень тяжело.
По коротким фразам, которыми врач обменивался со своей ассистенткой, я чувствовала, что он недоволен. Когда это в конце концов кончилось (ведь все когда-нибудь кончается), я спросила его, удалось ли открыть закупорку. Он сказал, что не смог ее открыть, так как она расположена в месте, куда сложно добраться. По его словам, он ввел в артерию временный стент.
– Вы ведь не хотите сказать, что мне нужна операция…
– Именно это я хотел сказать, – ответил он и распорядился вернуть меня в палату.
Когда меня вывозили из кабинета шунтирования, я увидела, что мои дети сидят в коридоре напротив двери.
– Что вы делаете здесь? – спросила я слабым голосом. – Разве вы не уехали домой?
– Врач отделения вызвал нас, – сказали они.
Только позднее я поняла, что, по-видимому, врачи опасались, что я не выйду живой из кабинета шунтирования. Когда я уже была в палате, дети вошли. Оказалось, что врач уже сказал им о предстоящей операции.
Операция байпасов, или обводов – это, по сути дела, облегченное выражение. Раньше говорили «операция на открытом сердце», и это звучало устрашающе. Байпасы – у кого есть силы вдумываться, что это такое, но звучит не так страшно.
– Я очень устала, – сказала я детям. – Мне трудно говорить. Обсудим это завтра.
Несмотря на пережитое волнение, я крепко уснула.
Проснулась с мыслью об операции. В памяти всплыла картина, когда я видела брата в послеоперационной палате: он лежал в холодном помещении, почти голый, не в кровати, а на жестком ложе, и из разных мест его тела торчали трубки. Я тогда думала, что он очень страдает, но позднее он мне сказал, что спал и ничего не чувствовал. Чтобы я лежала так же? Нет и нет!
До обхода врачей ко мне никто не приставал, но во время обхода я слышала, как врачи говорят между собой о результатах шунтирования. Один из них сказал другому:
– Эта пациентка идет на операцию. Дадим ей отдохнуть несколько дней и переведем в отделение грудной хирургии.
Только после этого обратились ко мне:
– Ну, как вы себя чувствуете?
– Хорошо, – сказала я. – Я слышала, что вы уже решили мою судьбу. А меня вы спросили, согласна ли я?
– На что вы не согласны? – спросил заведующий отделением.
– На операцию, – ответила я.
Он присел на край моей койки. Возле него стоял молодой врач – по-видимому, стажер.
– Вы не согласны пройти операцию? Но это вам необходимо! Чего же вы хотите?
– Хочу домой, – ответила я.
– Все хотят домой, и я тоже, и все же я здесь. Послушайте, госпожа, вы думаете, мы здесь играем? Нам просто так захотелось сделать операцию, в которой нет нужды?
Я была немного пристыжена. Сказала:
– Мне семьдесят четыре года. Видимо, настал мой час. Я слаба и не перенесу этого. Жаль вашего времени и моего страдания.
– Извините, но вы говорите глупости. Вы перенесете, и как еще перенесете! Кроме нескольких дефектов в кровеносных сосудах, вас нельзя считать больным человеком. О нашем времени не беспокойтесь – для этого мы здесь.
Я провела еще два дня в отделении, и затем давление на меня возобновилось. Я умоляла, чтобы меня выписали домой, чтобы я могла немного окрепнуть. Пусть мне назначат очередь на операцию дней через десять или через две недели.
Они посовещались между собой, и я видела, что они склонны согласиться. Молодой врач сказал мне:
– Ладно, пойдете домой. Приготовим вам письмо о выписке и согласуем вопрос об очереди в отделении грудной хирургии. После этого сможете пойти домой.
Я была очень рада. Позвонила детям, что выписываюсь, и попросила, чтобы кто-нибудь приехал за мной.
Операция через две недели – это уже казалось менее устрашающим. Кроме того, я могу и не явиться. Что, они потащат меня из дому силой?
Было 2 января 2006 года. Я подумала, что, возможно, наступивший год является последним в моей жизни.
В то время как я ожидала получения письма о выписке, в палату вошли Миха и Ада. Я улыбнулась:
– Что случилось? Вы оба хотите везти меня домой?
– Профессор, заведующий отделением грудной хирургии, срочно вызвал нас, – сказал мой сын. – Он говорил с нами. Ты не идешь домой.
– Что? Не может быть!
– Профессор Шехнер должен был подписать письмо о твоей выписке и назначить дату операции. Когда ему принесли письмо и папку с твоей историей болезни, он возмутился: «Что, эту женщину вы хотите отпустить домой? Ни в коем случае! Она не выйдет из стен больницы даже на минуту. Завтра я буду ее оперировать!» Врач, пришедший с письмом, сказал: «Она не соглашается на операцию». «Не соглашается? Это что еще за фокусы? Вызовите ко мне срочно ее детей!»
