Сергей Мосияш - Александр Невский
Свита у него оказалась немалая, русские князья, бывало, с таким числом людей на рать хаживали. А тут «гость» целый полк привел.
И, глядя из дворца туда, вниз за Клязьму, на скопище кибиток татарских, хмурился Александр Ярославич, мрачнел от предчувствий недобрых. Еще в Каракоруме говорил ему русский пленник Кузьма, что татары уж Китай переписали и другие страны, как бы на Русь с тем же не явились. Перепись сия нужна им, дабы обложить каждого живого человека данью, будь старец он дряхлый или младенец новорожденный. Не с тем ли и Китат пожаловал?
Вскоре еще посыльный от Китата явился, предупредив, что гость высокий едет через Золотые ворота ко дворцу великокняжескому.
«Эк его пучит от спеси-то, — подумал Александр. — Не в ближние Волжские, а в Золотые ему захотелось въехать, эдакий крюк дать. Думает, у Золотых встречу его обязательно. Ничего, и без меня доедешь до сеней».
Все же Светозару велел встретить татарина у крыльца и пригласить в сени с возможным уважением и почетом.
Китат явился в сени со своей свитой, взглянул испытующе на Александра, сидевшего на стольце, прошел к лавке, сел, шумно вздохнув.
— Как доехал? — спросил Александр, блюдя восточный обычай.
— Доехали хорошо, князь, — отвечал Китат. — Вот встретили нас… — И умолк многозначительно.
Но Александр, словно не поняв намека, сказал:
— Для встречи посланца великого хана приготовили мы подарки. — И указал в угол, где горкой высились меха. — Прими и не держи сердца на нас.
Китат даже не взглянул на подарки и не поблагодарил князя — привык к подношениям.
— Ты знаешь, князь Александр, с чем я прибыл к тебе?
— Скажешь — узнаю, — отвечал князь, слабо надеясь услышать другую причину, а не ту, что ему в голову пришла.
— Великий хан, — начал торжественно Китат, — поручил мне переписать весь твой народ.
«Так и есть, — подумал Александр. — Начинается худшее. Господи, укрепи нас».
— Тебе, князь, надлежит дать нам людей твоих, — продолжал Китат, — которые бы не только указывали города и веси, но и жизни наши берегли. И наказать людям твоим ты должен, что того, кто на нас меч подымет, смерти предавать. Только так и мы и ты сможем исполнить волю великого хана.
Александр кивнул утвердительно, но прикрыл ненадолго глаза, дабы татарин не прочел в них истинного настроения князя.
— Ну что ж, — заговорил, собравшись с силами. — Веление великого хана исполнять будем.
Как исполнять, он не знал еще, но что Русь будет противиться переписи — в этом был уверен.
— Налагать дань будем на каждого человека, — продолжал разъяснять Китат. — То немного, за год гривна всего. Обложим и каждый дым, ловчие будут платить с лука, смерды с каждой сохи и от снопа все десятое, и от меда, и от коров, и от коней. Все десятое, разве это много, князь?
— Немного, если на пальцах честь, Китат. А в жизни будет разор моему народу.
— Это почему же? — усмехнулся татарин.
— Ежели у смерда семеро по лавкам, да за каждый рот по гривне, да с дыма, да с сохи, да десятое… Ему от такой дани лучше себя в рабство продать. А еще ж и мне платить надо.
— Хе-хе, — засмеялся Китат. — Заставляй их хорошо работать, будет и великому хану, и тебе останется.
— А смерду? Смерду что останется?
— Смерду — его рало и пашня, каждому бог свое дает. Одному меч, другому власть, третьему рало. Разве я тебя учить должен, князь? — спросил Китат с раздражением. — Разве мне легкая работа впереди, — переписать весь твой народ, обложить и исчислить дань?
— Хорошо, Китат, — нахмурился Александр. — Когда начать думаешь?
— Сразу же как дашь мне людей.
— А у тебя разве мало?
— То мои численники. Их дело счет вести, а твои станут охранять их. И еще одно дело, князь. Ты помнишь, когда в Каракорум ехал, где коней менял?
— Помню. В ямах.
— Вот это ж будем и на Руси устраивать. На дорогах промеж городов построим ямы, коней станешь держать на них, смердов, чтоб ямскую службу правили.
— А разве ты не видел, Китат, едучи по Руси, что стало с ней? Некому ни поле орать, ни по ямам службу править.
— Ничего, князь. Народ — трава, дождь польет, солнце взойдет, нарастет другой. Хе-хе.
«Всё, как у хана, и приговорка даже», — подумал с горечью Александр.
И началось исчисление русского народа, дабы никто не был обойден данью, от которой теперь спасти человека могла лишь смерть одна. Впрочем, священнослужители данью не облагались. Великий хан знал, что делал, отрывая церковь от народа. Теперь, ежели мизинные люди против Орды поднимутся, церковь не поддержит их. А ведь верующие без благословения и на рать не пойдут: неосвященный меч да не сечет. Нет, хитер Менгу оказался, хитрей, чем думал о нем Александр Ярославич.
И баскаки, прозвище получившие от татарского слова «баска» — что «дави» означало, начали рьяно давить Русь, выжимая из нее все возможное ее достояние, высасывая пот и кровь, обращенные в золото и серебро, дабы в далекой ханской столице елось и пилось слаще, спалось мягче, высилось выше неба бездонного.
И всем тогда невдомек было — и русским и татарам, что излишеству сему предел грядет, ибо неправедное само в себе погибель таит. Лишь своим потом сотворенное всегда живо и бессмертно.
И народ русский творил себе бессмертие, терпеливо и долго копая глубокую могилу Золотой Орде. А она в том сама ему поспешествовала. Но провидеть сие никто не мог, даже Александр Ярославич, у которого цель одна была — не дать умереть Руси…
XXX
ЛАНИТЫ ОГНЕМ ГОРЯТ
Ордынский хан Улагчи требовал приезда ко двору всех братьев Ярославичей. Это его веление передал Александру ростовский князь Борис, только что воротившийся из Орды.
— Ты не знаешь, зачем он зовет нас? — спросил Александр Бориса.
— Нет. Разве у них узнаешь?
— Но все-таки. Ведь ты ж видел хана Улагчи.
— Видел. Отрок он еще, молоко на губах не обсохло.
— Если отрок, значит, не свою волю кажет, кто-то за ним стоит.
— Известно кто, великий хан.
Отпустив Бориса, Александр послал гонца в Тверь к Ярославу, наказав приезжать немедленно, «многие подарки Орде имея».
Послал гонца и к Андрею в Городец с предупреждением, чтоб готовился к отъезду в Орду и ждал к себе их с Ярославом.
Ярослав приехал во Владимир, исполнив все, как велел старший брат. Теперь, после позорного бегства из Новгорода, он стал послушен и тих. Но Александр не верил в искренность такого смирения и потому, воротив на прежний стол — в Тверь, зорко следил за поведением Ярослава.
Когда однажды Александр на правах старшего в семье заговорил о новой женитьбе Ярослава, предлагая ему свою помощь, тот ответил смиренно:
— На ком велишь, на той и женюсь.
— Неужто у тебя никого на примете нет?
— Нет, — вздохнул постно Ярослав.
Именно этот разговор убедил Александра — брат по-прежнему лукавит с ним. Великий князь знал от верных ему новгородцев, что Ярослав, сидючи недолго в Новгороде, увлекся дочерью боярина Юрия Михайловича и, если б не бегство, женился б на ней.
«Ну лукавь, лукавь, — подумал с горечью Александр. — Токмо далеко ль на сем ускачешь? Видно, черного кобеля и впрямь не вымоешь добела».
Нет, не ладилось между братьями, и это более всего огорчало Александра. Их союз был шаток и ненадежен. Даже с ханом Сартаком они лучше понимали друг друга, умели быстро договориться, а главное, положиться один на другого, хотя цели обоих были прямо противоположны. И это с врагом.
А здесь — братья единокровные, но довериться некому, положиться не на кого.
Вот и встреча с Андреем не обрадовала. Когда Александр с Ярославом приехали в Городец, то нашли князя Андрея в дальней горнице мертвецки пьяного. Княгиня Устинья Даниловна оправдывала мужа: «То он с горя горького, батюшко».
Удалив княгиню из горницы, великий князь велел подать холодной воды и, окатив ею брата, поднял его за грудки, встряхнул как грушу.
— Ты что творишь, свинья?! А? Что я велел тебе делать? А?
— М-мол-ица, — промямлил Андрей, с великим трудом открывая мутные глаза.
Большего от него в тот день не добились. А назавтра, помятого и мрачного, усадили на коня и отправились далее.
В пути многодневном немного обвыклись братья. Спали в одном шатре, ели едва ль не с одной тарели, пили из одной корчаги, поневоле сблизились. А когда великий князь намекнул, что, возможно, это их последний совместный путь, что от татар всего можно ждать, братья сплотились около старшего — водой не разлить.
Александр радовался в душе, но вслух ничего не высказывал, боясь сглазить милых братцев.
Только уже в Орде, когда шли к ханскому дворцу, предупредил:
— Языки не распускайте. С ханом я стану говорить. Ваше дело поддакивать.
