Скала альбатросов - Альберони Роза Джанетта

Спускалась ночь, и вокруг становилось все темнее. Какое-то время они ехали в полной тишине, нарушаемой иногда стонами Марко и голосом Антониетты, успокаивавшей мальчика. Наконец лес поредел, и дорога стала шире, ровнее. Вдали показались силуэты крестьянских домов, засветились обнадеживающие огоньки.

Но Арианна проехала мимо, они снова двинулись по густому лесу, как вдруг она натянула поводья и остановила лошадь.

— Теперь мы уже далеко от Милана. — проговорила она, — и я хочу немного осмотреться.

— Нет, не надо останавливаться, Бога ради! Не надо, поехали дальше. Чем раньше приедем туда, тем лучше, — просила Марта.

— Надо дать передохнуть нашему несчастному животному, — возразила Арианна. — Это ведь ты настояла, ты уговорила уехать на озеро. А теперь паникуешь.

— Да, ты права, прости меня, дорогая.

Графиня понимала, что Марта ужасно испугана. Кто не знал ее хорошо, не догадался бы об этом. Марта и в самом деле отлично владела своими чувствами, умела скрыть даже страх, который не давал заснуть по ночам. Это она внушала всем спокойствие. В последнее время, однако, она стала вздрагивать от каждого неожиданного звука, наверное, оттого, что всякий шум связан у нее теперь с австрийцами или французами, с любым, кто пришел в дом нарушить покой.

Арианна прикрикнула на лошадь, и они двинулись дальше, только теперь уже не торопясь. Графиня опасалась, что лошадь не дотянет до Бьяндронно. Некоторое время ехали молча, однако тишина и ночная темень и для нее тоже становились тягостными — превратились в нечто жуткое, пугающее.

— Страшно? — спросила она Марту.

— Немножко, но не так, как раньше.

— Дома, что мы видели издали, — это, наверное, Леньяно. Думаю, мы на верном пути.

— Не сомневаюсь, даже уверена, что ты едешь правильно. Помню, еще когда ты была маленькая, мы уходили далеко в лес и я спрашивала, как вернуться домой, куда идти, ты всегда показывала верную дорогу. Не знаю почему. Наверное, ты, как собака, всегда чувствовала направление домой и полагалась на…

— На что?

— Ну не знаю. На свое чутье, наверное. И в самом деле, только Богу известно, как такое получается у собак. Так или иначе, если оставить собаку в незнакомом месте, она всегда найдет дорогу домой. Так и ты ведешь нас ночью к дому.

— Скоро луна появится из-за туч, — ответила Арианна. — Если она только не испугается французов.

— Ах, у тебя еще хватает сил шутить!

Вскоре и впрямь выглянула луна, осветив лес и дорогу скупым призрачным сиянием.

Лошадь по-прежнему двигалась медленно, и Арианна не погоняла ее. Так лучше. Может быть, не торопясь, и дотянет до озера. Но тут послышался цокот копыт — кто-то резво мчался по дороге. Женщины насторожились. Даже Антониетта тревожно приподнялась в повозке. Лошадь явно приближалась, и вскоре на повороте из тени раскидистого дерева возник всадник. Он скакал, наклонившись вперед.

Увидев повозку и силуэты женщин, остановился и стал ждать, пока те подъедут. Арианна решила, что лучше как ни в чем не бывало двигаться дальше. Надо ли поздороваться, когда встретимся, размышляла она. Но сомнения оказались ни к чему. Когда они сблизились, всадник поставил свою лошадь поперек дороги, преградив путь, и схватил лошадь Арианны за уздцы.

Графиня поднялась.

— Что вам нужно? — осведомилась она по-французски, поскольку распознала форму на мужчине.

Ей показалось, он ранен и его никто не сопровождает. Всадник тоже по-французски попросил хлеба и воды. Но Арианна ответила, что у них ничего нет. Они тоже голодны и едут на этой старой и больной кобыле к родственникам в деревню, так как там, откуда они уехали, есть нечего, все забрали солдаты.

— Нет; — ответил человек, — не верю. Женщины никогда не отправятся в путь, не захватив еды и питья.

Тут Арианна незаметно передала Марте поводья и хлыст и осторожно опустила одну руку на сиденье, а другую в карман. Всадник сошел с лошади и направился к повозке. Антониетта приподнялась, дети заплакали. Человек, встав на ступицу колеса, заглянул в повозку и принялся шарить в ней. Его дрожащая рука наткнулась на узелок с едой.

— Вот, я же знал, что врете, — рассердился он и, схватив узелок, вернулся к своей лошади.

Арианна не шелохнулась. Она молча смотрела на него. Марта тоже ничего не говорила, но вся дрожала. Дети прижались к Антониетте и перестали плакать. Вдруг француз остановился.

— А у меня неплохая мысль. Я ранен и устал ехать верхом. Заберу-ка я у вас эту колымагу. Мне будет удобнее добираться до города на повозке, по крайней мере, смогу спокойно поесть, — и он встал перед ними, ожидая, пока все слезут.

Арианна начала было объяснять, что с ними больной ребенок — у него сломана нога, а они вдовы, потерявшие мужей на этой войне. У них впереди еще немалый путь до деревни. Ему же вполне хватит своей лошади и еды.

— Глупости! Слезайте живо! Все итальянки уверяют, будто потеряли мужей на войне. Даже если в их краях сто лет не происходило никаких сражений. А еще продлится война, божатся они, так останутся одни дети! А ну кончайте балаган! — француз отошел от повозки и принялся развязывать узелок. — Живо! А я пока посмотрю, что тут у вас хорошенького припасено. Слезайте! Да поживее!

Арианна с трудом слезла с повозки. Сильно болела нога. Воспользовавшись тем, что француз склонился над узелком, она выхватила из кармана пистолет и нацелила его прямо в лицо солдата. И прежде чем тот успел поднести руку к ремню, нажала на курок. Сраженный пулей француз опрокинулся навзничь, раскинув руки. Арианна, прихрамывая, подошла к нему и, видя, что тот стонет, выстрелила еще раз — в голову. Человек затих, и она тоже не двигалась с места, перепугавшись и даже не соображая толком, что же произошло.

Она смотрела, не веря своим глазам, на лежащего у ее ног человека. Он получил еду, но ему показалось мало. Отчего не довольствовался ею, подумала она.

Француз лежал с раскрытым ртом, словно хотел глотнуть воздуха, но замер в тщетном усилии. Ужасен был этот широко открытый рот.

— Поехали, дорогая, поехали быстрее! Застанут нас возле трупа, всех перебьют!

Арианна обернулась на зов Марты и медленно направилась к повозке. Хотела уже подняться в нее, но передумала. Вернулась и, подобрав узелок, забросила его подальше в кусты.

— Он больше не нужен тебе, — сказала Арианна трупу и возвратилась к повозке. — Да что же это они возомнили о себе, проклятые французы! — воскликнула она, со злостью хлестнув лошадь. — Думают, все позволят им спокойно грабить себя? Ведь они должны были принести нам свободу и равенство. Таковы, значит, эти братья? А Серпьери еще ждал их с таким нетерпением и предпочитал австрийцам. Какой глупец! Австрийцы не отнимали последний кусок хлеба у женщин, заблудившихся ночью в лесу. И не грабили, словно разбойники, дома, не отнимали у нас детей, заставляя их воевать, но эти похуже гуннов. А фанатик Серпьери еще восхвалял их! «Это народ, который создаст новые ценности и установит братство и равенство между всеми людьми!» — без конца твердил он. Но ошибался. Это грабители, которые пошли в солдаты, не ведая о воинских правилах, не зная долга и чести!

Марта сидела, съежившись, не произнося ни звука. Арианна не должна видеть ее слез. Она сдержала их и сказала:

— Может, со временем они и поймут, что есть правила, которым должен следовать солдат.

— Но прежде чем поймут, — возразила Арианна, — мы погибнем. Немало времени требуется, чтобы сделать народ цивилизованным. На войне действует одно правило: «Убей врага, или убьют тебя!» И для нас лучше, что француз сдох.

— Это же дети, — дрожащим голосом произнесла Марта. — Они тоже хотят есть. Кто знает, сколько суток тащатся они по дорогам в дождь и холод или под палящим солнцем. Они следуют своему инстинкту.

— Может, и следуют, только это жестокий инстинкт. Война высвобождает все свирепые инстинкты, и у меня тоже! Поехали, — она хлестнула лошадь, но вскоре опять передала поводья Марте.

— Что ты делаешь, дорогая? — испугалась та.