Том Холт - Александр у края света
— Ужасно, — ответил он. — Поэтому я и здесь. Куда угодно, лишь бы из города, где-нибудь на месяцок.
— В каком смысле ужасно? — спросил я.
Он ответил каким-то смутным жестом, обведя рукой все вокруг, и получилось гораздо лучше, чем на сцене, где он блистал стилем и естественностью плужного лемеха.
— В любом смысле, какой может придти тебе на ум, — сказал он. — Урожаи смехотворные, цены до небес, проклятые македонцы повсюду, в лавках голяк, в Собрании все вцепляются друг другу в глотки...
— Прекрасно, — сказал я. — Приятно видеть, что некоторые вещи никогда не меняются. Так ты, значит, теперь актер? С каких это пор?
Он вздохнул.
— С тех пор, как я отдал Оресту свою долю земли. Нет смысла нам обоим умирать с голоду.
— Понятно, — ответил я. — А как твой брат? Женился он на той шлюхе из Мезогайи, по которой все сходил с ума? Как там ее звали? Каллипига, вроде так.
Сострат посмотрел на меня.
— Нет, — сказал он, — это я на ней женился.
— О. И как она поживает?
— Умерла в прошлом году.
— А. Беда-то какая.
— Да нет, — сказал Сострат, снова вздохнув. — Она была злобной сукой. — Он изучающе осмотрел меня с головы до ног. — Так и что? — сказал он, — как оно, работать на македонцев?
— Не так уж и плохо, — ответил я. — Работа как работа.
— Ты, наверное, правильно поступил, когда смылся, — сказал Сострат. — Дела с тех пор шли все хуже и хуже. О, кстати.
— Да?
— Помнишь Мегасфена? Он был в нашей компании.
Я улыбнулся.
— Конечно, помню. Никто не мог так здорово изобразить блюющую собаку, как Мегасфен. Как дела у старого сукиного...
— Он тоже мертв, — сказал Сострат. — Забит до смерти грабителями по дороге из города. Среди бела дня!
Ты не представляешь, как меня порадовала встреча с Состратом. Как правило, дурные новости о других людях оказывают на меня оздоравливающий эффект; ознакомившись с каталогом жалоб, ты сравниваешь их со своими собственными проблемами и уходишь повеселевший и взбодрившийся. Что мне действительно воодушевило, так это мысль о том, что останься я в Афинах и получи свою долю наследства, то вполне бы уже мог докатиться до такого же жалкого состояния, как Сострат. Он до того улучшил мое самочувствие, что мне захотелось сделать что-нибудь и для него.
— Что это? — спросил он, когда сунул подарок ему в руки.
— Просто сушеные листья, — сказал я. — Просто кинь их в костер, и в комнате хорошо запахнет.
— О.
— Прямо из Скифии, — подчеркнул я.
— О. Много стоят?
Я пожал плечами.
— Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Если ты спрашиваешь, можно ли их продать за деньги, то, наверное, нет. С другой стороны, как оценить счастье?
Он некоторое время смотрел на листья так, будто подозревал их в попытке стащить деньги у него изо рта.
— Мне они, пожалуй, и правда пригодятся, — сказал он. — Этот ублюдок Койн устроил дубильню прямо через дорогу от моего дома, можешь представить, какая вонь теперь стоит кругом...
— Попробуй листья, — сказал я. — Как раз для таких случаев.
Он еще немного подумал и сказал спасибо. Кажется, он был удивлен не меньше моего, услышав это слово из собственных уст.
— Ну что ж, значит это путешествие в конце концов оказалось не полной тратой времени. Почти, — добавил он, — но не совсем.
Я нахмурился.
— Тебе что, не платят? — спросил я.
— О, платят. Немного, так, кое что. Проблема в том, что большую часть уплаченного я уже потратил на то, что считал выгодным товаром, и что оказалось дерьмом. — Он печально ухмыльнулся. — Вечное мое везение, — добавил он.
— Похоже на то, — сказал я. — Что случилось-то?
— О, я зашел на рынок в Эфесе, мы останавливались там на день или около того по дороге сюда, и увидел целую стойку амфор с медом. Продавали дешево, и будь у меня хоть крупица здравого смысла, я бы заподозрил неладное. В общем, я купил всю партию, двенадцать амфор, и засунул под свою скамью на корабле. Позже выяснилось — конечно же, уже после того, как мы отплыли, когда ничего уже поделать было нельзя — что мед этот сделан пчелами, кормившимися на особом кустарнике, который только там и растет — густыми зарослями с блестящими листьями и пурпурными цветами. Не помню уж, как он называется. Короче, штука в том, что мед, сделанный из пыльцы этого кустарника — смертельный яд. Достаточно облизать палец, и ты мертвец. Представь себе только: кабы я не узнал вовремя, мог бы половину населения Аттики стереть с лица земли. С другой стороны, — добавил он, — если подумать, как там сейчас обстоят дела, то может, это было бы только милосердно.
Я выждал несколько мгновений, прежде чем открыть рот.
— Этот мед, — сказал я. — Где он сейчас?
— Все еще на судне, — ответил он. — Когда будет время, вылью его за борт и вымою амфоры. Может и выручу за них несколько оболов, кто знает.
— Все в порядке, — сказал я. — Я беру его.
— Зачем?
— Прости?
Он скорчил рожу.
— Что ты собираешься сделать с двенадцатью амфорами смертельного яда?
Ну, тут он меня подловил.
— Я дам тебе за него столько, сколько ты заплатил, — сказал я.
— Проклятье, отвечай на вопрос. Что ты будешь...
— Мыши, — сказал я. — И осы. Тут, в пустыне, это сущее наказание.
— Ну, не знаю, — пробормотал он, глядя в сторону. — А что, если кто-нибудь попробует его по ошибке и умрет? Разве не будут говорить, что это моя вина?
— Сомневаюсь, — ответил я. — В любом случае, вся ответственность ляжет на меня. Но никто не умрет, обещаю. Отныне — никто.
— В каком смысле — отныне?
— Так ты хочешь избавиться от этой дряни или нет?
— О, конечно. Но обещай мне, что ты не...
— Обещаю.
В общем, мы погрузили это дело на телегу. Затем я распрощался с Состратом и пошел искать Пифона.
— Отравленный мед? — сказал он.
— Точно.
Он задумчиво закусил губу.
— Откуда ты знаешь, что он действует? — спросил он.
Я нахмурился.
— Ну, не пытался же он мне его втюхать. С чего бы ему говорить, что это смертельный яд, если это не смертельный яд?
— Может, он преувеличил, — сказал Пифон. — Может быть, от него только заболеваешь и все.
Я обдумал эту возможность.
— И что же ты предлагаешь? — спросил я. — Хочешь сперва проверить его на ком-нибудь, что ли?
Он посмотрел на меня странным взглядом.
— Нет, конечно же, нет. Во всяком случае, не на человеке. На животном. Что в этом плохого?
— Например, на каком? — спросил я.
— Ну, не знаю. Оно должно быть большое, — продолжал он. — Если мы возьмем собаку или овцу, это будет хорошим доказательством.
У меня возникла блестящая идея.
— Я знаю, — сказал я. — Верблюд.
— Верблюд подойдет, — ответил он. — А где мы возьмем верблюда?
Я в нетерпении прищелкнул языком.
— Это же Египет, — сказал я. — Куда ни глянь, везде чертовы верблюды.
— Хорошо, — сказал он. — Иди и найди верблюда.
Так я и сделал. Я направился прямо к нашим загонам, поймал самого маленького и самого несчастного египетского писца, какой мне попался и начал на него орать, надеясь на то, что он не из тех египтян-космополитов, которые понимают по-гречески. К счастью, так оно и оказалось, так что мне удалось застращать его до того, что верблюда я получил без необходимости воровать его. Этот трюк срабатывает всегда; если ты старше по званию и пребываешь в раздражении, а они не понимают ни слова из того, что ты говоришь, то сделают что угодно, лишь бы ты убрался. Вполне понятный эффект, конечно; репутация македонцев как законченных говнюков вполне заслужена.
Верблюд полетел на землю, что твое осеннее яблочко с яблони; клянусь, падая замертво, он еще не перестал жевать. Не думаю, чтобы со времен моей первой компании в Иллирии, когда человека рядом с мной пробило копье из катапульты, на моих глазах кто-нибудь умирал в таком темпе.
— Значит, работает, — сказал Пифон.
— Похоже на то, — ответил я.
Он потыкал верблюда сапогом в морду.
— А с ним мы что будем делать? — спросил он.
Об этом я не подумал. В нормальных обстоятельствах я бы подозвал пару подвернувшихся новобранцев и приказал им прибраться; в данном случае этого делать не стоило. Ну, ты понимаешь: люди могут запомнить и потом сложить два и два. И если это звучит паранояльно, то так оно и есть. Чем глубже ты погружаешься в такие серьезные вещи, как измена и цареубийство, тем более полезным инструментом выживания становится паранойя.
— Закопаем его? — предложил я.
Пифон посмотрел на меня с горечью.
— Сам закапывай эту тварь, — пробурчал он. — Да ты посмотри, какой он здоровый.
Я покачал головой.
— Не такой уж и большой, — сказал я. — В хорошем темпе, без спешки, ты управишься не больше, чем за пару часов.
