Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
— Ах, как мне хочется снова увидеть море! — мечтательно проговорила Ювентина.
На последнем подъеме дороги, неподалеку от виллы, глазам их открылась покрытая зеленью всхолмленная равнина с блестевшими вдали полосками воды от разлива реки. Ближе к Тифатской горе темнели живописные рощи.
Солнце еще не спряталось в тяжелых серых тучах, медленно, но неотвратимо наползающих с юга, со стороны моря, и ярко озаряло весь этот роскошный изумрудный простор.
Управляющий Гиппий встретил их с искренним радушием. Присутствие обоих на вилле было для него крайне желательно и действовало на него успокоительно. Хотя Минуций строго предупредил всех своих воинов, чтобы они не причиняли вреда имению его возлюбленной и обходили его стороной, Гиппий пребывал в постоянном страхе перед появлением непрошеных гостей. Ювентина и особенно Мемнон представлялись ему надежным залогом неприкосновенности виллы и ее обитателей. Про Ювентину он знал, что она была провозглашена героиней в лагере восставших, а Мемнон считался одним из ближайших друзей Минуция.
Пока Мемнон ставил своего коня в конюшню, а рабы выпрягали из двуколки Адаманта, Ювентина отнесла в свою комнату привезенные с собой вещи и вскоре вернулась, потребовав, чтобы Мемнон снял с себя лорику[431] и остальное боевое снаряжение, так как им предстоит искупаться.
— Но где? — удивленно спросил александриец, сразу представив себе слишком прохладные для купания воды Вултурна.
— Увидишь, — с улыбкой отвечала Ювентина.
Вскоре они в одних туниках покинули виллу и пошли по чуть приметной тропинке, протоптанной в густой и мягкой молодой траве вдоль берега реки.
Через три сотни шагов путь им преградила залитая водой глубокая ложбина. Вода в ней была удивительно прозрачной и просматривалась до самого дна.
Они спустились вниз. Ювентина, скинув сандалии, по щиколотку вошла в воду.
— Попробуй-ка! — сказала она Мемнону.
Тот, разувшись, шагнул следом за ней.
— Как парное молоко! — воскликнул он и поцеловал ее долгим поцелуем.
Отстоявшаяся и прогретая весенним солнцем паводковая вода в ложбине была теплой, как в тепидарии. Ювентина уже не один раз ходила сюда купаться.
Сбросив туники, они весело плескались в воде, пока не заметили, что тучи совсем обложили небо и солнце, клонившееся к горизонту, в последний раз сверкнуло и погасло.
Они поспешили в имение.
Сильнейший ливень настиг их у самых ворот. Они вымокли до нитки, прежде чем оказались в комнате.
Ювентина, посмеиваясь, быстро переоделась в сухое платье.
— А как же я? — жалобным голосом пропел Мемнон, снимая через голову прилипавшую к телу мокрую тунику.
Ювентина нашла для него в своих вещах просторный палий[432], подаренный ей Минуцием в самый день ее приезда в лагерь под Капуей.
Ночью они то и дело просыпались от чудовищных раскатов грома. Ювентина, прижимаясь к любимому, уговаривала его не ехать утром в лагерь, если гроза не прекратится.
Весь следующий день дождь лил не переставая. Мемнону пришлось задержаться в имении еще на одну ночь.
Днем к ним прибегал Гиппий. Он сообщил, что вода в реке поднялась и в сотне шагов от ограды подмыло берег, который рухнул вместе с громадным тополем.
На третье утро дождь наконец прекратился, хотя небо еще было затянуто тучами. Мемнон заторопился к отъезду.
— Надо ехать, — сказал он, — а то мои товарищи смотрят на меня как на избалованного любимца Минуция, не обремененного никакими обязанностями… И еще, — он улыбнулся Ювентине и нежно привлек ее к себе, — еще все завидуют мне, что у меня есть ты… особенно Астианакс, который недавно назвал меня счастливчиком и с сожалением вспомнил твою хорошенькую подружку Акте с альбанской виллы. Я заметил, что они полюбились друг другу с первого взгляда.
При упоминании об Акте в глазах Ювентины промелькнула искорка печали. Она глубоко вздохнула и стала помогать Мемнону застегивать лорику.
— До нового лагеря теперь совсем близко, — сказала она, подавая ему перевязь с мечом. — Если завтра ты будешь очень занят, я сама смогу тебя навестить.
— Завтра вечером я обязательно буду у тебя, — пообещал он.
Вместе с ним она пришла на конюшню. Пока Мемнон взнуздывал своего коня, Ювентина задала корма Адаманту.
Потом она проводила Мемнона за ворота и сказала ему на прощанье, снова вспомнив о близости нового лагеря под Казилином:
— Теперь я не так сильно буду тревожиться за тебя, но все равно — будь осторожен, милый.
Мемнон поцеловал ее коротким нежным поцелуем, совершенно уверенный в скорой встрече с ней.
Вскочив на коня, он поскакал по затопленному водой лугу напрямик к старой дороге, соединяющей Казилин с Беневентом, и перед тем как исчезнуть за холмом, оглянулся.
Увидев, что она еще стоит у ворот, всадник издали помахал ей рукой.
В этот день у нее было удивительно покойно на душе. После разгрома преторского войска можно было вздохнуть свободнее. Она считала, что теперь главная угроза для восставших исходит только из Рима, и по меньшей мере дней десять они могут чувствовать себя полными хозяевами в Кампании.
С тех пор как Ювентина обосновалась в имении, ее основными занятиями были верховая езда и чтение книг, которые она обнаружила, заглянув как-то в одну из комнат хозяйки виллы.
Ездить верхом она начала под руководством Мемнона. Она очень быстро стала смелой наездницей, ежедневно совершая прогулки по окрестностям на своем Адаманте, что доставляло ей истинное удовольствие.
Библиотека в имении была небольшая. Все свитки были в прекрасном состоянии, свидетельствуя о том, что их разворачивали всего лишь однажды. В основном это были сочинения греческих философов, что в первую очередь наводило на мысль о необычайной образованности прекрасной гречанки.
Мать Ювентины выучила ее греческой грамоте, заставляя читать и заучивать наизусть стихи Гесиода[433] из его деревенской поэмы «Труды и дни», которая хранилась у виллика Эсхриона вместе с земледельческим трактатом Марка Порция Катона. Ювентина на радость матери оказалась прилежной и способной ученицей, к десятилетнему возрасту назубок знавшей всю поэму Гесиода. А старик Мелампод, человек особенно образованный, научил ее разбирать и латинские буквы. Вместе с ней училась и маленькая Акте. Эсхрион часто с удовольствием слушал обеих девочек, заставляя их по очереди читать ему катоновский трактат[434].
Из книг Никтимены она выбрала «Всеобщую историю» Полибия, написанную на греческом языке, и добросовестно прочитала ее от начала до конца, потом взялась за «Анналы» Квинта Энния[435], которого в Риме называли «латинским Гомером».
Мемнон, узнав, чем она занимается на досуге, загорелся желанием обучить ее письму — этим искусством Ювентина совершенно не владела (на альбанской вилле Аврелия не было ни навощенных табличек, ни тем более папируса или пергамента — мать учила ее писать палочкой на песке).
Мемнон как-то привез с собой и таблички, и стиль, и несколько чистых листов папируса. Чернила он выпросил у Гиппия. Ювентина за время пребывания на вилле Никтимены значительно восполнила пробелы в своем образовании по истории и географии. Под наблюдением Мемнона она каждый день упражнялась со стилем, старательно вырисовывая на воске греческие или латинские буквы. Александриец, проверяя начертанные ею каракули, поначалу украдкой вздыхал, затем скрепя сердце позволил ученице испортить чернилами один лист папируса, после чего убедился, что ускоренное обучение дает слабые результаты, а сам он оказался слишком нетерпеливым наставником в таком нелегком деле…
Пока было светло, Ювентина, сидя в своей комнате, продолжала чтение «Анналов». Она уже дошла до третьей книги, в которой рассказывалось о войне римлян с Пирром.
Она читала речь Пирра во время переговоров с римским послом о размене пленными:
Злата не требую я, и выкупа мне не давайте:
Мы не торгуем, войну мы ведем, и жребий о жизни
Нам подобает железом решать, а не златом презренным.
Вас ли владыка-Судьба, меня ль пожелает возвысить,
Храбростью нашей решим. Теперь мое слово послушай:
Ваших героев, кого и счастье войны пощадило,
Должно и мне пощадить — я решил даровать им свободу:
В дар их примите, того и великие боги желают…
На этом месте Ювентина прервала чтение.
Со двора до нее донеслись конский топот и шум многих голосов, среди которых отчетливо прозвучал чей-то женский голос. Но в имении, кроме Ювентины, не было других женщин.
Она поспешно свернула папирус и вложила его в футляр.
