Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов
На сей раз, рано поутру выйдя из собственного дома на углу Малой Садовой, облачённый, как всегда, в свой маскарадный убор, Иван Иванович двигался неторопливо меж торговых рядов. Он то останавливался, пробуя, к примеру, упругость кочана и заговаривая с хозяином воза, то переходил на сторону старьёвщиков, вдруг отыскав там заинтересовавший его предмет, то заглядывался на какой-либо привлёкший его внимание человеческий тип, по большей части, скажем, на цыганку, бойко предсказывающую каждому желающему его судьбу.
Так он дошёл до разложенных на рогожах книг и увидел, как молодой крестьянский парень торгуется с продавцом. В руках у парня был пяток уже отобранных книг, и Иван Иванович, к своему немалому удивлению, прочёл на одной из обложек написанное по-латыни имя — Тацит.
«Не обознался ли я?» — мелькнула у Шувалова мысль, и он подошёл поближе.
Парень к этому времени расплатился с продавцом и связывал бечёвкою свою покупку, чтобы её удобно было нести в руках. На сей раз Иван Иванович воочию убедился в том, что первое впечатление его не обмануло: все книги были латинские — тот же Тацит, Ливий и Курций. И успел глянуть на физиономию покупателя. Открытое лицо, нос чуть-чуть вздёрнут кверху, глаза — чистой небесной голубизны и мягкая рыжеватая, чуть курчавящаяся бородка, так хорошо идущая к его общему здоровому виду.
«Кто ж он такой — гимназист, студент? Не похоже, — размышлял про себя Иван Иванович. — Может, дьячок? И этого не может быть, — тогда бы он оказался в рясе, а на парне — кафтан, какие носят средней руки землепашцы. Однако сего незнакомца никак нельзя упустить».
Но пока Шувалов так рассуждал, покупатель с книгами уже готов был скрыться с глаз за крайними возами, и оставалось теперь его догнать и пойти за ним следом, пока не предоставится возможность его остановить и разговориться.
Случай представился вскоре, когда парень свернул в один из переулков, выводящий прямым путём к Фонтанке.
— Простите, господин хороший, — остановил его Иван Иванович. — Я оказался нечаянным свидетелем того, как вы выбирали на Щукином дворе книги. А у меня вот какая незадача — мой покойный батюшка, учитель латинского языка, оставил мне немало собственных книг. Да куда мне они, ежели и я ныне не у дел, да к тому же мой предмет был — преподавание математики. Не освободите ли вы меня, мил человек, от сего батюшкиного наследства? Уступлю по самой бросовой цене.
В глазах парня проявилось любопытство:
— А далеко вы живете?
— Да тут рядом. Как раз на углу Садовой.
Пока шли к дому, парень рассказал, что он сам из-под Торжка, торгует в столице хлебом и содержит большую семью. И теперь прибыл в Петербург по торговым делам. Что же касается книг, то читает их между делом. Научился латыни у местного священника да у бедного студента, коий в поисках пропитания как-то забрёл в их края.
— И с понятием разбираете латынь? — осведомился Шувалов. — Я к тому, что всё ли вам ведомо на сём чужом языке.
Парень слегка передёрнул плечами.
— Вы, господин хороший, видно, меня не за того принимаете. Я не бахвал, но скажу, что, кроме латыни, знаю греческий, могу читать, писать и говорить также по-французски и по-немецки. Тут дело не в моём происхождении. Просто Господу было угодно наделить меня таким разумом, что всё новое даётся мне легко и быстро. Впрочем, я вам не назвался ещё. Прозвание моё — Свешников. Зовут Иваном, а по отцу Евстратьевичем.
— В таком случае и я назовусь: Шувалов Иван Иванович.
— А вы шутник, господин хороший! — не скрыл усмешки новый знакомец. — Хорошо, что Михайлом Васильевичем не назвались. То-то была бы потеха! Но вы, я чаю, скромнее — всего лишь меценатом и сподвижником русского гения решили предо мною предстать. Но — была не была! Вижу, вы человек тем не менее образованный, да и книги вашего батюшки меня заинтересовали, — поднимемся к вам.
Они стояли как раз у парадного подъезда. И когда двери пред Шуваловым отворились, его спутник вдруг пришёл в неописуемое смущение.
— Так что ж сие означает? — с трудом проговорил он. — Вы и вправду тот самый господин Шувалов, ваше высокопревосходительство?
— Не надо, не надо так, милейший Иван Евстратьевич. Без превосходительств и без чинов обойдёмся. А что я к вам доподлинный интерес проявил с самого начала и что не обманул вас, называясь своим подлинным именем, в том проявилось, повторяю, моё к вам искреннее почтение и уважение. Проходите смелее. Вот по этой лестнице вверх — там в моём кабинете и продолжим так хорошо начавшуюся нашу беседу.
Нет, никогда не бывал Иван Свешников в таких домах, чтобы кругом ковры, мрамор, бронза и настоящее золото на каждом шагу! Да ещё всюду, во все стены — картины или книжные шкафы с такими фолиантами, которые ему и не снились.
Первые же шаги по вощёному паркету, казалось, отняли все силы, ноги едва повиновались. А тут ещё подошли слуги в ливреях — один принял кафтан, другой связку книг и узелок. Но хозяин был улыбчив, и весь его вид как бы ободрял: «Не трусь! Ты ведь не робкого десятка, коли до всякого дошёл своим умом».
— Поначалу, Иван Евстратьевич, я приглашаю тебя к столу. И ты и я встали нынче рано, посему необходимо подкрепиться. Ибо соловья, как известно, баснями не кормят.
Стол был прост и в то же время изыскан. Наряду с печёным картофелем подали овсяный кисель, затем кофий и невиданный заморский фрукт — ананас.
Свешников уже освоился и деловито спросил:
— Из ваших же оранжерей?
— Растут под стеклом и лимоны с апельсинами, — так же попросту пояснил хозяин. — Что ж делать, коли наши края Господь не наделил знойным солнцем, тепло которого только и способно одарять человека вкусными плодами. Но мы, русские, и тут нашли выход — печным теплом заменили солнечную энергию. Так что народ наш зело талантлив и умён. И сие — тож не бахвальство. Много я поездил по разным странам, много повидал. И скажу: человеческий разум ничем нельзя ограничить, его пределы — непостижимы. Вот и вы сие с лихвой подтвердили.
Видно было, что и сам хозяин несколько скован и не уверен в том, как лучше далее продолжить разговор, начатый ещё на улице. Это почувствовал и гость, потому что первый предложил:
— Давайте, любезный Иван Иванович, условимся: вы старее меня, потому и обращайтесь ко мне соответствующим образом. И не церемоньтесь с тем, что вам надлежит у меня выведать. Хотите, я предложу вам такой фокус. Вы достаёте из шкапа любую книгу на иноземном языке, открываете в ней первую попавшуюся страницу, даёте мне прочесть из неё хотя бы половину, и я ручаюсь её слово в слово вам повторить.
Так и поступили. Свешников быстро проглядел полстраницы из французского романа, затем захлопнул переплёт и наизусть, нигде не запинаясь, воспроизвёл написанное.
— У тебя же восхитительная память! — не сдержался Шувалов. — Вот почему и языки тебе так даются.
— Эх, Иван Иванович, к моей бы памяти да всю вашу библиотеку! — вздохнул гость.
— Так оставайся в моём дому сколько захочешь! — обрадованно предложил Шувалов. — Будешь жить у меня и читать всё, что найдёшь для себя полезным и увлекательным.
И, дёрнув за сонетку звонка, вызвал камердинера:
— Подготовьте Ивану Евстратьевичу комнату.
К концу дня, прежде чем перейти к себе, Свешников, облазив шкапы, набрал целую охапку книг и удалился. Когда же на следующее утро камердинер вошёл к нему, то остолбенел. Постель не была разобрана, а гость, свернувшись калачиком, одетый, спал на полу, постелив под себя какой-то кусок старого войлока. А вокруг громоздились книги с открытыми страницами — должно быть, читал всю ночь напролёт.
Первой, кому Иван Иванович сообщил о своём необыкновенном госте, оказалась княгиня Дашкова, приехавшая по делам «Собеседника».
— Что — полиглот? — вспыхнула она. — Да к тому же — обыкновенный мужик? Тут что-то не так, простите меня, милейший Иван Иванович. Вы, очевидно, по своему обыкновению, увлеклись новым знакомцем и приняли его не более и не менее как за второго Ломоносова.
— Ну, положим, княгиня, не за Ломоносова, — возразил он. — Но то, что феномен, — в том нет сомнений.
Любопытство княгини оказалось настолько сильным, что она не преминула тут же провести испытание.
— Говорят, ты бойко читаешь на всех языках? — обратилась она к Свешникову, вызванному для неё из его каморки, откуда он не выходил целый день, общаясь лишь с книгами.
— Ну не на всех — на некоторых, — ответил он с достоинством.
— Тогда вот тебе сочинение Руссо. Сможешь ли его перевести и к тому же понять?
— Извольте, коли вам сие необходимо. — И Иван Евстратьевич, читая с листа вслух, будто перед ним не французский, а русский текст, стал отпускать свои замечания, и каждое — по делу.
