Евгений Федоров - Наследники
«У-ха-ха!» — заухал в лесной чащобе филин. Псы вскочили, насторожились. Мужики не шелохнулись. Прошла минута-другая напряженной тишины, рассказчик досадливо махнул рукой.
— Пустое! Полунощник беса тешит. Слухай, сударь, дале! — обратился он к Демидову и снова, как тонкую пряжу, потянул рассказ: — Сказано — сделано! Навалил тот человечина камней в реку, хворостом реку-быстрину переплел, землей-глиной обмазал. Запрудил реку. Такую он хитрую плотину возвел, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Стоит человечина на плотине, глядит, как вода возмущается, да и говорит: «Ничего, обойдешься!..» И гуляет по плотине пузо с картузом, брюхо свое нагуленное поглаживает, картуз на маковку заложил…
— А ты скажи, путевый, кто сей человек-пузо? — не утерпел и спросил сказочника кучер. Глаза его плутовски забегали по лицу хозяина.
— Ты не перебивай, супостат-заноза! — насупил густые брови мужик. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается!
Медленно течет вода в речке, а еще того медленней прибывает она у плотины. Одначе прибывает. Набухает русло водой, собирается у плотины воды больше да выше. Стала вода напор на плотину давать. А плотина стоит, хоть бы что…
— Знать, крепко сроблена, — вставил слово Демидов.
Огневщик ухом не повел.
— А той порой набежало воды в речке богато. И в добрый час ее собралось столь, что невмоготу ей стало мыкаться у плотины. Задыхается она в запруде. Бьется о плотину. Как живая стонет.
Прошли денечки-часочки, видит вода: нету ей жизни. Стала она тогда выхода искать. Стала всей своей силой на плотину нажимать, то туда, то сюда. И вот нашла в плотине слабое место и прососала ее.
Видит человечина, что делу туго! — Тут рассказчик завращал белками глаз, заторопил свой сказ. — Живей давай латать плотину. То камней подбросит, то хворосту наворочает, то земли поднавалит. Эх-ма, ничего не помогает! В одном месте заделает, а вода в другом прососала. Бегает человечина по плотине, кричит, суетится.
А вода в речке поднимается. Всей своей силушкой давит на плотину… Ветер с верховьев налетел, буря разгулялась, забурлила вода, волны захлестали. Э-эх!.. Скоро-скоро прорвет вода плотину. Сметет она с лица земли и человечину-пузо и всю его хитрую выдумку… А ты смекай, хозяин, что тут и к чему!
Лохматый мужик, словно леший, ощеря белые как кипень зубы, захохотал.
Демидов опустил плечи.
— Не пойму, что к чему сказано, невдомек мне, — схитрил Никита.
— А ты, слышь-ко, хозяин, покормил бы добрых людей! Небось в дорожной укладке есть чем утробу насытить, — настойчиво попросил огневщик. — Мы не варнаки, не тати, не грабим, не режем дорожных, милостыню просим.
Хмурые мужики оживились, в ожидании разглядывали заводчика. Никита поежился, однако пересохшим голосом бросил кучеру:
— Выворачивай, что припасено. Накорми их! — Демидов встал от костра и круто пошел к тележке. Пока кучер выкладывал перед полунощниками припасы, хозяин завернулся в дорожный кафтан и закрыл глаза…
Месяц высоко поднялся над Уреньгинскими горами, плыл к Таганаю, вздымавшему к темному звездному небу свою высокую главу. Ветер шебаршил в чащобе, псы подползли к огневщикам и просяще глядели в их глаза, угодливо виляя хвостами. Изголодавшиеся в лесу мужики алчно пожирали демидовские припасы.
Под утро месяц укрылся за окоемом. Как туман, растаяла колдовская лунная муть. И вместе с ней, словно и не были, исчезли лесные мужики.
Разбудив хозяина, кучер загадочно посмотрел ему в глаза и перекрестился:
— Ну, хозяин, славь господа! Великая беда нас миновала.
— Как так? — удивился Демидов.
— А так, сударь, не признали варнаки тебя, а кабы знали да ведали…
Ямщик осекся под грозным взглядом Никиты.
— Поехали дале! — сухо сказал он и велел запрягать коня.
Снова пошла-завиляла среди леса и гор дальняя дорога. Миновали Миасс-озеро, оставили влево Ильменские гребни. Нигде не дымили заводы. Глубокое молчание простиралось кругом. Нарушали его изредка конные воинские команды, спешившие в городки. Под самым Кыштымом Никита нагнал толпу горемычных кандальников. Брели они устало, но в ногу, в тяжкий шаг, под звон железа уныло тянули песню. Демидов насторожил ухо, велел придержать коней и, следуя поодаль, прислушался к грубым голосам. Кандальники пели:
У Демидова в заводе
Работушка тяжела,
Ах, работушка тяжела…
Более всего не по нутру было заводчику то, что старый капрал с пыльной косичкой и гарнизонные инвалиды — казенная стража — с усердием подпевали кандальникам:
…Уж вы, горы, да горы высокие,
Уж леса на горах, да дремучие,
Вы укройте работничков бедныих,
Ах, людей, да от Демидовых…
— Ах, разбойники! Ах, каторжные, сколь великий позор на меня разносят по земле! — в огорчении вскричал Никита. — Гони!..
Заклубилась пыль под колесами, кони с храпом рванулись вперед и живо нагнали ватагу. Демидов поднялся в телеге и крикнул капралу:
— Почему орешь, пес, воровские песни? Кто ты? Царский солдат? Кого оборонять должен? Рачителей государства: дворян, заводчиков. А ты?..
— Батюшка! — вытянулся старенький капрал, но Никита перебил его.
— Молчать! — заревел он. — Ныне же генералу будет доведено о твоем заворуйстве!
Пыльные старики инвалиды утирали пот, лица их обгорели на солнце, казались медными. Грязные мокрые парички у многих съехали набок, треуголки изношены. Демидов спросил строго:
— Куда гонишь беглых?
— В Кыштым, батюшка! В Кыштым, к Демиду…
Никита кашлянул, махнул рукой:
— Коли так, гони с богом! Хозяин, чай, рад будет!
— Известное дело, батюшка, каждой живой твари ноне обрадуешься…
Заводчик не дослушал капрала, погнал коней. Стихло на дороге, повеяло прохладой. Почуяв ее, кони резвей понесли, обогнули сумрачную гору и вынесли на простор. Впереди блеснуло раздольное озеро.
— Кыштым! — возрадовался Никита. — Вот он, долгожданный Кыштым!
Завод безмолвствовал. Черное пожарище простиралось там, где недавно клокотала жизнь. Работный поселок сгорел весь до основания. От заводских зданий остались задымленные, грязные стены с провалами изуродованных окон и дверей. Заплоты растасканы, сожжены. Мост через Кыштымку как ветром сдуло. Река обмелела, хозяин переехал ее вброд. Тут и встретил его с радостным восклицанием старший приказчик Иван Селезень.
— Батюшка, приехали! А мы-то давно поджидали! — всплеснул он руками и бросился к хозяйскому возку, стал ссаживать Никиту.
Демидов обнял приказчика и по старинке трижды облобызался с ним. Он внимательно вгляделся в его сухое лицо. Постарел, сильно постарел Селезень. Густые пряди седых волос серебрились в его поблекшей черной бороде лицо вытянулось, его избороздили морщины. И все тело когда-то бравого цыганского мужика подсохло, походил он теперь на поджарого голодного зимогора-волка.
— Что, укатали сивку крутые горки? — соболезнующе спросил Никита, разглядывая холопа.
— Укатали, — покорно согласился Селезень. — Насилу сбег, все искали на расправу. В Нижнем Тагиле пребывал, Уткинский завод ваш оберегал…
Хозяин угрюмо посмотрел на приказчика.
— Плохо уберег, коли огню предали строения на Утке.
— Что ж поделаешь, Никита Акинфиевич, на то божья воля, — развел руками Селезень. — Отслужу еще я вам, батюшка. Раньше силой брал, теперь, вижу, нам доведется жить хитростью и лукавством. Больно злы заводские…
«Проныра-льстец!» — похвалил про себя Демидов холопа и спросил:
— Ну, как завод? Как людишки? Чую, наладил дело?
— Худо, — протяжно вздохнул Селезень. — Ой, худо, хозяин! Сами видели: камень да стены, вода и та утекла. Людишек помалу сыскиваю, к работе ставлю. С народом ныне приходится осторожно…
— Н-да! — закручинясь, процедил сквозь зубы Никита и кивнул: — Веди да сказывай!..
От брода они прошли на плотинный вал. Все деревянное было восстановлено. Демидов удивленно посмотрел на приказчика.
— Да отколе ты отыскал мастерка, чтобы вододействующие колеса пустить? — изумленно спросил он.
Селезень стоял перед господином без шапки, склонив голову. Знал он, что обрадовал хозяина.
— Нашелся паренек один, талант-простолюдин, и все обладил! — потеплевшим голосом вымолвил он.
— Ох, и добро! Покажи мне этого молодца, — похвалил Никита.
У ног хозяина серебристой лентой медленно лилась струйка. За валом, в косогоре, словно барсучьи норы, темнели землянки.
— Работное жилье! — кивнул в их сторону приказчик.
Мрачный, молчаливый Никита в сопровождении Селезня обошел завод.
Развалины, укрытые густой полынью, успевшей уже овладеть пожарищем, кругом железный лом, битый кирпич, горы пепла, остатки угольных запасов. С гор сорвался шалый ветер и поднял тучи золы. Демидову стало не по себе: зола лезла в глаза, в уши, хрустела на зубах. Он тихо побрел к домнам. И тут ждало горькое разочарование. Хоть с виду и уцелели доменные печи, но они надолго выбыли из строя.
