Евгений Федоров - Наследники
Подле дороги тянулось унылое серое пепелище. На тропах и среди обгорелых бревен валялись обезображенные, полусгнившие трупы людей. Одичавшие, разжиревшие от мертвечины псы рылись в золе… Крикливая воронья стая снялась с шумом с черных, опаленных огнем берез и понеслась над пустынным полем.
С тревожным сердцем Никита взирал на запустение и разорение.
«Неужели и на Каменном Поясе то же самое? — подумал он, и на его широком лбу выступил холодный пот. — Добро сделал, что в свое время убрался подальше от сих мест!» — похвалил он свою предусмотрительность.
На пятые сутки после волжской переправы перед Демидовым засинели знакомые гребни Уральских гор. Немного полегчало на сердце. Великая тишина лежала тут по лесам и увалам. Обугленными остатками чернели разоренные заводы и деревни русских посельников.
«Трудное дело, трудное будет дело, дабы воскресить все порушенное…» — озабоченно подумал Демидов и тронулся дальше.
И чем больше он углублялся в горы, тем тяжелее становилось на сердце.
В умете, где удалось Никите Акинфиевичу пристроиться на ночлег, встретились ему заводские приказчики, ехавшие к хозяевам с донесениями о разорениях.
Правитель Архангельского завода, владельца Твердышева, скорбно пожаловался Демидову:
— Людишки заводские скопом передались пугачевскому полковнику, а я еле свою душу уберег, скитаючись в горах. Добро, раскольничьи старцы сокрыли в молельне. В петров день в прошлом годе на заводишко налетели башкиришки и пожгли все: и крестьянские строения и плотину, остались печи, и те покалечены разором…
— Знаю ваш заводишко, — откликнулся Никита и ободряюще оглядел приказчика. — Строен он немного ранее моего Кыштымского. Бывал я на речке Аксынке, добрый заводишко!
Твердышевский приказчик в долгополом азяме весьма походил на раскольничьего начетчика.
«Видать, силен духом мужик. Строг!» — определил Никита и спросил:
— Куда путь держишь?
— Сперва к хозяину, а потом в леса подамся, ловить беглых надо да приставлять к делу. Будет, отгуляли свое!
— Добро удумал! — похвалил приказчика Никита. — Только, гляди, под злую руку моих шатунов не загреби! Сам доберусь до них!
— Ни-ни, сударь, — степенно поклонился мужик. — Мы в чужое добро нос не суем.
— Всяко бывает! — усмехнулся Никита и возвысил голос: — Помни, радетель, и другим приказчикам поведай, указ есть! Утайщикам беглых заводских крестьян объявлено, что с ними будет поступлено как с держателями людишек, пребывающих в нетях.
Приказчик зевнул, истово перекрестился.
— Помилуй бог нас переступить закон! — смиренно отозвался он и стал прилаживаться на отдых.
За окном темнело, в заводи на реке погасли последние блики заката. Отходя ко сну, Никита Акинфиевич спросил твердышевского приказчика:
— А на Кагинском что?..
— И не узнать, где какое строение находилось. Все предали пламени! — сонно отозвался приказчик.
— Ишь ты, заворуи! — вздохнул Никита. — А на Вознесенском как?
— Башкиры пожгли! — сомкнул глаза приказчик и смолк.
— Что наделали! Что наделали! — заохал Демидов.
В избе сгустилась тьма, раздавался могучий храп, а Никита Акинфиевич все ворочался на своем жестком ложе, не мог уснуть. Нетерпение его гнало дальше, к себе домой, в Кыштым…
На зорьке он покинул умет и продолжал путь. Над рекой колебался редкий туман, где-то в заводи перекликались лебеди. Из-за синего ельника брызнули первые лучи солнца, и на травах, на листве придорожного кустарника робкими манящими огоньками заиграли голубоватые капли росы.
В полдень в туманном мареве жаркого дня встал двуглавый Таганай, а через несколько часов пути перед глазами Никиты поднялся ощетинившийся хвойными лесами Косотур.
«Там, на реке Ае, годов более двадцати тому назад Мосолов ставил заводишко! — вспомнил Демидов. — Ныне отошел он заводчику Лариону Лугинину. Жаль, упустил я тогда прибрать его!»
Все казалось близким, рукой подать, но ехать пришлось долго. Путь горный, каменистый, и обманчиво близки горы.
Только к вечеру добрался Никита Акинфиевич до Златоустовского завода. Тонкой змейкой извивались воды обмелевшего Ая. Впереди лежала черная падь, зажатая каменистыми горами, илистый опустевший пруд.
Демидов ахнул:
— Варнаки, разбойники! Лари да стояки плотинные пожгли, пруд изошел водою!..
Златоустовский завод лежал в грудах развалин. Все строения истребил всесокрушающий огонь. Плотина покрылась пеплом. Старые доменные печи развалились. Никита ходил по заводу в сопровождении уставщика, одетого в поношенный жалованный кафтан. Подслеповатыми глазами он пристально вглядывался в Демидова и печалился:
— Хозяин далеко, приказчика удушили заводские людишки, один тут я! Два года уже, как стал завод. Как его поднять?..
Над Косотуром клубился сизый туман. Не шелохнувшись, стояли на склонах гор сосны, окрашенные в грустный брусничный цвет. А под ними в долине поблескивала струйка Ая.
Никита в раздумье разглядывал развороченные камни, успевшие порасти диким малинником. Над ними кружились большие мохнатые медуницы, собирая дань. Крупная перезрелая малина падала в каменистую россыпь при легком дуновении ветерка. Все возвращалось к своему исходу, все надо было начинать сначала.
Словно угадывая мысль Демидова, уставщик покручинился:
— По лесам да по взлобкам гор подоспели грибы, ягоды, а собирать некому…
При виде опустошения Никите стало невыносимо тоскливо, он повернулся и быстро пошел к своей тележке.
— Да куда ж вы, сударь? — засуетился уставщик. — Вы бы переночевали, а там и в дорогу.
— Неколи, дело не терпит! — угрюмо отозвался Демидов и минуту спустя выехал из одичавшего завода.
Отъехав версты три, он приказал остановить коней и в лесу, под маячными соснами, готовить ночлег. Ямщик разложил костер и пристроил на жердочке котелок с водой. Из-за Уреньгинских гор величественно выплывала луна, мертвенно-бледные блики легли на землю и леса.
— Отчего, сударь, не изволили в Косотуре заночевать? — удивленно допытывался у хозяина ямщик.
Никита задумчиво посмотрел на синее пламя костра и отозвался тихо:
— Запустение томит, вот и сбежал!
На огонек в глухую пору с гор спустились огневщики.[17] Бородатые нелюдимые мужики, несмотря на летнюю пору одетые в лохматые овчины, без приглашения уселись к огню и с любопытством разглядывали Демидова. С ними прибрели отощавшие псы-волкодавы и легли поодаль, зорко следя своими желтыми огнистыми зрачками за людьми.
Никита многозначительно переглянулся с ямщиком. Вихрастый, почерневший от сажи и грязи мужик усмехнулся в бороду.
— Ты, хозяин, не трусь! Мы не разбойники! — успокоил он Никиту. — Мы огневщики!
Демидов осмелел, спокойным голосом отозвался:
— Я и то вижу. Какого беса вы лес бережете от огневой напасти, когда тут пожарище людей корежило?
— А мы и не сходим отсюда! — мирно отозвался мужик. — Емельяновы войска стороной прошли, меж гор. Не пришлось смануться, а теперь уж поздно, — признался он.
— Угадали, тем и спаслись! — утробно засмеялся заводчик. — Пугачу головушку оттяпали топором да на острый кол насадили. Вот тебе и царствие! И тех, кто против законных владетелей шел, того под кнут положат да ноздри урвут.
Огневщики сидели не шелохнувшись. В костре плясал веселый пламень, румянил их угрюмые обросшие лица. Демидов самодовольно подбоченился и, наклонясь к вихрастому мужику, сказал весело:
— Кончено, навек кончено с великой порухой! Не выйти ныне речке из берегов, не смыть плотину, возведенную мудрым хозяином…
— Эх-хе-хе! — тяжко вздохнул чумазый огневщик и перебил Никиту: — Не так все гладко бывает, как думают, сударь. Трудно держать воду в плотине. Разные поры приходят. Вешняя вода камень рвет, сударь. Хочешь, ваша милость, одну притчу тебе поведаю? Ась?
Демидов совсем ожил, ободрился. Пригляделся к лохматым полунощникам — не так страшны стали, сказал им подобревшим голосом:
— Страсть люблю побаски! Сказывай, человече!
Мужик перемигнулся с товарищами, скинул с лохматой головы баранью шапку, почесался и, глядя в синеватый огонь, начал свою притчу:
— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был человечина один. С виду невзрачный, ростом незавидный, умом нетороватый, а просто так: пузо с картузом…
— Ловко! — поддакнул Никита и хитро прищурил глаза.
— А в том царстве-государстве текла река, — торжественно, размеренной речью продолжал огневщик. — Издали текла она, за тридевять земель, из тридесятого царства. Разлилась вода в речке, спокойная, тихая. Медленно и мирно течет она, поля да луга питает. Посмотрел тот человечина на речку и думает: «И чего это она течет? И куда она течет? Зачем она течет? Сем-ка, запружу я ее да заставлю на себя робить!..»
«У-ха-ха!» — заухал в лесной чащобе филин. Псы вскочили, насторожились. Мужики не шелохнулись. Прошла минута-другая напряженной тишины, рассказчик досадливо махнул рукой.
