Роже дю Гар - Семья Тибо (Том 3)
Антуан сделал уклончивый жест.
- Ты не знаешь нашего малыша, - продолжала Жиз. - Это натура страстная, ему будет нужна вера!.. - Она вздохнула и вдруг добавила уже другим, страдальческим тоном: - Совсем как Жак! Ничего не случилось бы, если бы Жак не утратил веры! - И снова лицо ее, удивительно подвижное, преобразилось, смягчилось, и восхищенная улыбка все ярче светилась в ее глазах. - Он так похож на Жака, наш мальчик! Такой же темно-рыжий, как и Жак! Его глаза, его руки! И в три года - такой своевольный! Такой норовистый, а иногда хитрый. В голосе ее не осталось и следа прежней злобы. Она рассмеялась от всего сердца. - Он зовет меня "тетя Жи".
- Ты говоришь, своевольный?
- Совсем как Жак. Те же вспышки гнева, помнишь? Глухого гнева... И тогда он убегает в самый дальний конец сада и что-то там обдумывает свое.
- Умный?
- Очень. Все понимает, угадывает. И какая чуткость! От него всего можно добиться лаской. Но если ему противоречить, если что-нибудь запретить, он хмурит брови, сжимает кулачки, себя не помнит. Настоящий Жак. - Она помолчала, задумалась о чем-то. - Даниэль очень удачно его снял. Кажется, Женни послала тебе карточку?
- Нет. Женни никогда не посылала мне ни одной фотографии своего сына.
Жиз удивленно подняла на Антуана глаза, как бы спрашивая о чем-то, хотела что-то сказать, но удержалась.
- У меня в сумочке есть его карточка... Хочешь посмотреть?
- Конечно.
Жиз притащила сумочку и вынула оттуда две маленькие любительские фотографии.
На одной, очевидно прошлогодней, Жан-Поль был снят со своей матерью: это была прежняя, но немного пополневшая Женни, лицо стало круглей, черты спокойные, даже строгие. "Она будет похожа на госпожу де Фонтанен", подумал Антуан. Женни была в черном платье; она сидела на ступеньке террасы, прижав к себе сына.
На другой, очевидно, более поздней карточке Жан-Поль был снят один: на нем было полосатое джерси, плотно облегавшее его маленькое, на редкость крепкое тельце; он стоял, весь напрягшись, сердито нагнув головенку.
Антуан долго смотрел на обе карточки. Вторая особенно напомнила ему Жака; та же форма головы, тот же проницательный взгляд исподлобья, тот же рот, челюсть, крупная челюсть, как у всех Тибо.
- Видишь, - поясняла Жиз; она стояла, наклонившись, за плечом Антуана, - он тут играл песком. Видишь, вот тут его лопатка; он бросил ее, рассердился, потому что прервали его игру, и отошел к стене...
Антуан поднял голову и улыбнулся.
- Значит, ты очень любишь малыша, да?
Жиз ничего не ответила, но улыбнулась, и ничто не могло быть красноречивее этой открытой улыбки, полной восхищения и нежности.
И вдруг - Антуан ничего и не заметил - она смутилась, как смущалась каждый раз, вспоминая тот свой бессмысленный поступок... (Случилось это два года назад, нет, даже больше: Жан-Поль был совсем крошка, его еще не отняли от груди... Жиз очень любила держать его на руках, баюкать, смотреть, как он засыпает у нее на коленях; и когда она видела, как Женни кормит ребенка, яростное чувство отчаяния, зависти овладевало ею. Однажды вечером Женни оставила ребенка под ее присмотром, в воздухе висела предгрозовая гнетущая духота, и Жиз, повинуясь безотчетному искушению, унесла малыша к себе в комнату, заперлась там и дала ему грудь. Ох, как жадно он припал к соску крошечным ротиком; он сосал ее грудь, кусал, тискал... Жиз страдала несколько дней: больше от синяков, чем от угрызений совести. Совершила ли она грех? Она немножко успокоилась лишь после того, как полунамеками призналась в своем проступке на исповеди и сама наложила на себя длительное покаяние. И уже никогда не повторяла этого больше...)
- А часто у него так бывает? Вот, что он не хочет слушаться? - спросил Антуан.
- О да, очень часто! Но Даниэль с ним справляется. Он больше всех слушается Даниэля. Должно быть, потому, что Даниэль - мужчина. Да, да. Он обожает мать; и меня тоже очень любит. Но мы женщины. Как бы тебе объяснить? Он уже и сейчас ясно сознает свое мужское превосходство. Не смейся, пожалуйста. Поверь мне. Это чувствуется в десятках мелочей.
- Я склонен думать, что ваш авторитет слабее в его глазах потому, что вы всегда с ним; а с дядей он бывает реже...
- Как реже? Но ведь он чаще бывает с дядей, чем с нами, потому что мы в госпитале. Даниэль, наоборот, сидит с ним почти целый день.
- Даниэль?
Жиз сняла руку с плеча Антуана, слегка отодвинулась и села.
- Ну да. Почему это тебя удивляет?
- Я что-то плохо представляю себе Даниэля в роли няньки...
Жиз не поняла его слов; она узнала Даниэля уже после ампутации.
- Наоборот. Малыш составляет ему компанию. Дни у нас в Мезоне длинные.
- Но теперь, когда Даниэля освободили от военной службы, он ведь может начать работать?
- В госпитале?
- Нет, рисовать, как прежде?
- Рисовать? Я никогда не видала, чтобы он рисовал...
- А часто он ездит в Париж?
- Никогда не ездит. Он все время или на даче, или в саду.
- Ему действительно так трудно ходить?
- О нет, вовсе не потому. Надо приглядеться, чтобы заметить его хромоту, особенно теперь, с новым протезом... Ему просто никуда не хочется выезжать. Он читает газеты. Присматривает за Жан-Полем, играет с ним, гуляет с ним около дома. Иногда помогает Клотильде почистить горошек или ягоды для варенья. Иногда разравнивает граблями песок перед террасой. Но редко... Мне кажется, что он просто такой человек - спокойный, безразличный, немного сонный...
- Это Даниэль-то?
- Ну да.
- Никогда он не был таким, как ты говоришь... Он, должно быть, очень несчастлив.
- Да что ты. Он, по-моему, даже никогда не скучает. Во всяком случае, никогда не жалуется. Если он и бывает иной раз угрюмым, - только не со мной, а с другими, - так это потому, что к нему не умеют подойти. Николь его дразнит, подзадоривает, и зря; Женни тоже не умеет к нему подступиться, она оскорбляет его своим молчанием, жестокостью. Женни добрая, очень добрая, но она не умеет это показать; никогда у нее не находится слова, жеста, от которого становится легко на душе.
Антуан уже смирился и молчал. Но вид у него был такой ошеломленный, что Жиз рассмеялась.
- Ты, должно быть, просто не знаешь Даниэля. Он всегда был немного избалован... И ужасно ленивый!
Они давно кончили завтрак. Жиз взглянула на часы и быстро поднялась.
- Сейчас уберу со стола, а потом поеду.
Она стояла перед ним и не спускала с него нежного взора. Ей было тяжело оставлять Антуана в пустой квартире одного, больного. Она хотела сказать ему что-то, но не решилась. Дружеская, робкая улыбка мелькнула в ее глазах, потом улыбнулись и губы.
- А если я к концу дня заеду за тобой? И если ты проведешь вечер с нами в Мезоне, все лучше, чем оставаться здесь одному!
Он отрицательно покачал головой.
- Во всяком случав, не сегодня. Вечером я должен повидаться с Рюмелем. А завтра я у Филипа. И потом, здесь у меня разные дела, надо найти выписки...
Он размышлял. Вполне можно возвратиться в Мускье в пятницу вечером. Следовательно, ничто не помешает провести два дня в Мезон-Лаффите.
- А куда вы меня поместите?
Прежде чем ответить, Жиз быстро наклонилась к нему и поцеловала с сияющим радостью лицом:
- Где? Ну конечно, на даче! Там есть две свободные комнаты.
Он все еще держал в руке фотографию Жан-Поля и время от времени бросал на нее взгляд.
- Ладно, постараюсь продлить отпуск... И завтра к концу дня... - Он протянул руку, в которой была карточка Жак-Поля. - Можно взять себе?
V. Рюмель приглашает Антуана к "Максиму"
Хотя было воскресенье, Рюмель сидел в своем кабинете на Кэ-д'Орсе, куда и позвонил ему Антуан, оставшись один после ухода Жиз. Дипломат выразил сожаление, что не располагает свободным временем, и попросил Антуана заехать за ним, чтобы вместе поужинать.
В восемь часов Антуан подъехал к зданию министерства. Рюмель поджидал его внизу у лестницы, где горела синяя лампочка. В полумраке, предусмотренном правилами военного времени, бесшумно сновали запоздалые посетители и чиновники, расходившиеся по домам; вестибюль казался полным странных, таинственных теней.
- Поедем к "Максиму", вам нужно немного встряхнуться после лазаретной жизни, - предложил Рюмель, с любезной и покровительственной улыбкой подводя Антуана к автомобилю с флажком на радиаторе.
- Ну какой из меня сотрапезник, - признался Антуан, - вечером я пью только молоко.
- У них замечательное молоко - ледяное! - сказал Рюмель, решивший во что бы то ни стало пообедать у "Максима".
Антуан согласился. Он был разбит после целого дня, проведенного за разборкой книг, и не без трепета ждал бесконечных разговоров за столиком ресторана. Поэтому он поспешил предупредить Рюмеля, что говорить ему трудно и приходится щадить свои голосовые связки.
- Вот удача для такого болтуна, как я! - воскликнул дипломат. Он с умыслом взял этот шутливый то", желая скрыть тяжелое впечатление, которое произвели на него заострившиеся черты Антуана, его глухой и сдавленный голос.
