Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
– Почто явился без зова? – набросился Филипп на Вышату. Вышата покорно склонил голову, но ухмылку спрятал в пышных усах. Он знал, что Филиппу нужно излить гнев; выругавшись, он поостынет, и тогда сказывай ему любые речи.
Так и есть, Филипп задумался, будто спрашивая себя: «А всю ли я досаду выплеснул на Вышату?», затем озабоченно спросил:
– Али татары объявились?
Хотя в опочивальне не было более никого (Кощей вышел вон), Вышата зашептал на ухо Филиппу:
– Шатание учинилось в людях. Вчера Федор, сын Ярослава, выставил на дворе мед и зелено вино, да принялся черных людишек спаивать. Ребята мои того Федора повязали, а питухов со двора выбили. Что прикажешь делать с этим Федором?
– В поруб его! – наказал Филипп. Он покручинился, что Вышата потревожил ради такого пустячного дела, но гневаться не стал, только подумал, что не дано ему более понежиться. Он вновь ощутил на своих плечах неимоверную тяжесть, и нервный зуд вновь стал терзать душу.
– От сторожи нет вестей? – спросил Филипп.
– В обеденную пору от сторожей гонец прискакал…
– Я про то знаю, – прервал Вышату Филипп.
Вышата осмотрел опочивальню. Он даже пытался, вывернув шею, заглянуть себе за спину и оттого покраснел от натуги.
– Боярин Акиндин да Гаврило Иванович подбивают князя бежать из Москвы, – одним духом выпалил он.
– Кто о том поведал? – Филипп встрепенулся и схватил холопа за руку.
– Евсейка Кривой.
– А князь?
– Князь бежать не захотел.
Филипп одобрительно кивнул головой, а про себя подумал: «Коли Акиндин с Гаврилкой собрались бежать, то побегут и без князя».
– Еще, господин, некая весть: среди питухов и шпыней, что лакали на дворе Федора мед, видели Василька. Сказывают про него, что он мало о Москве радеет. Как ушел после обеда с прясла, так до полуночи не объявлялся на стене. Боюсь я, как бы не сговорились с ним Акиндин да Гаврила.
– Дивлюсь я на тебя. Поседел уже, а ума не набрался. С Васильком теперь ни один боярин в думе ходить не будет. Татарина боятся, а великого князя – поболее. Что видели Василька среди питухов, то для меня не ново. Василько смел и дерзок с мордвой был, а татар загодя испугался. Ну да ладно, и такой сгодится, на безрыбье и рак рыба. Ты Василька из головы выбрось! Поезжай тотчас за Акиндиным и Гаврилкой.
– Куда их? – спросил Вышата, заметно волнуясь.
– Нечто не знаешь? – лукаво прищурившись, сказал Филипп.
– Боязно.
– Дурак!.. Помоги лучше одеться.
Глава 45
Под утро разбушевалась метель. Она сыпала снега на притихший, заждавшийся недругов город, билась о стены тугим обжигающим ветром, вызывала кого-то на смертный бой, а то жалобно, будто потрясенная от горя мать, причитала по русской земле, ее сыновьям и дочерям.
В середь непогодья учинился в Кремле шум немал. Он всколыхнул засыпанный город, повис над утонувшими в сугробах улочками, просыпающейся Маковицей и затем стал медленно затихать. Поутру все только и говорили о приключившейся замятие.
Дрон, Копыто и иные крестьяне еще затемно принялись разметывать тын. Тын огораживал осадный двор загородного монастыря и так близко подступал к крепостной стене, что Василько повелел его снести. «Как полезут на приступ татары, так будет нам от этого тына теснота великая и препоны многие», – рассуждал Василько.
Работающим досаждали морозец и монахи, но особенно мерзлая земля. Крестьяне разложили подле тына костры, отогревали землю. Костры стали испускать такой дым и чад, что нельзя было видеть стены. Монахи заголосили, запричитали и стали угрожать, что призовут воеводу. И впрямь, вскоре наехал Вышага, который принялся бранить крестьян, отходил плеткой Карпа, наказал погасить костры, а менее чем наполовину разметанный тын оставить в покое.
Крестьяне, загасив костры, решили поотдохнуть. Они не тронули только один костер, подле которого сели греться.
– И что это наш господин будто взбеленился? Дома сколько мучились, когда его тын метали, и здесь не успели дух перевести после тяжкой дороги, как он опять за свое, – пожаловался Копыто.
– Нелепицу задумал, – было охотно присоединился к товарищу Дрон. Но спохватился, поджал губы и настороженно посмотрел на Павшу.
Павша тяжело вздохнул и стал палкой ворошить уголья в костре. Костер зачадил и выпустил сноп искр.
– Зачем ворошишь? – проворчал Дрон и отворотил лицо.
– А по мне хоть тын разметать, хоть новый град городить – все едино, только бы от татар уберечься! – признался Павша.
Дрон шумно сплюнул и выругался.
– Я, как ударили затемно в колоколы, порешил, что татары пришли, – поведал Копыто и после некоторого раздумья признался: – А страх меня какой обуял, аж сейчас поджилки трясутся!
– И с чего это такой шум подняли? – спросил Павша.
– Нечто не ведаешь? – живо спросил Карп. Сам он не только знал причину переполоха, но уже успел побывать на месте, откуда разносился шум. Ему не терпелось рассказать, что увидел; он был доволен, что многие крестьяне не знают, отчего шумели. – Ночью переветников ловили! А как поймали, вздернули на деревах! Висят те переветники высоко. Я уже хотел сапоги с них снять, да куда там… А всего переветников двое, сами из бояр, собою зело страшны. Один, такой тучный, рот так раскрыл, что твой кулак войдет, и наружу язык вывалился.
Карп посчитал, что его слова не передали крестьянам тех чувств, которые испытал он, рассматривая повешенных. Потому он выпучил глаза, свесил голову набок, раскрыл рот, высунул к углу губ розовый кончик языка и застыл в таком положении, не догадываясь, что вид его не столько страшен, сколько смешон. Крестьяне заулыбались.
– Что рожи-то скалите? – обиделся Карп. – Славные родом мужи висят, словно тати, а вы насмехаетесь!
– Да что… я так, – смутился Копыто и отодвинулся от Карпа.
– И поделом тем боярам! – молвил Дрон. – Как стоит на земле тишина – проходу от них нет: то одному дай, то другому; а как рать встала – не у кого обороны поискать!
– Я тех бояр знавал: лихоимцы и нечестивцы, – подал голос дьячок. Он сидел на корточках ближе всех к огню и потому морщился и часто вытирал выступавшие слезы.
– Лихоимцы и нечестивцы! – передразнил дьячка Карп. Он уже хотел было распалиться, но желание дорассказать увиденное пересилило досаду: – А подворья тех бояр людишки вчистую разграбили, – пылко продолжил он. – И клети, и погреба, и подклет – все опустошили. А на дворе жита, сена понасыпано… Хотели было хоромы пограбить, но воевода не дал. Теперь в этих боярских хоромах кучковские поживают.
– Повезло им, – с завистью рек один из крестьян. – Теперь кучковцам и осада всласть.
– Как это мы проспали, – потужил Павша.
– Чья бы корова мычала, а твоя молчала! Мои чада в холодной стрельнице зябнут, а твои подле печи сидят! – раздраженно упрекнул Карп.
Павша покраснел. Аглаю с чадами приютил в своих тесных хоромишках приворотный сторож, что вызвало зависть крестьян.
– Да разве я один такой? – робко стал оправдываться Павша и невольно посмотрел на Дрона, которому за меха удалось найти для семьи теплый угол.
Дрон удрученно покачал головой и сказал:
– Беды, беды… как в осаде сидеть будем? Жито вздорожало сверх меры. На Маковице кадь ржи продают за двенадцать гривен! Видано ли такое?
– Соли нетути, – добавил Копыто.
– Глядишь, изомрем и без татар от глада, – тяжело вздохнув, продолжил Дрон.
– И мороз донимает так, что моченьки нет, – поежился дьячок. – Когда только это осадное сидение кончится?
– Погоди, придут татары – не так запоешь! – зло сказал Карп.
– А может, не придут татары? – Копыто затронул сокровенную, еще теплившуюся у многих крестьян надежду.
– Спаси, Перун-громовержец! – воскликнул крестьянин. Его звали Киянин, потому что он несколько лет назад пришел в село из Киева.
– Ей-ей, я бы тогда избенку добрую поставил! – размечтался Копыто.
– Вестимо, не придут! Уже другой день на стороже сидим, а их все нет и нет, – встрял в беседу Евсейка и тут же осекся, заметив гневный взгляд отца.
Подле костра повисла тишина. Верно, крестьяне размечтались, что и впрямь татары поворотят в свои степи, и тогда они поедут всем миром домой, и путь в село покажется им скорым и веселым, и по-доброму они заживут на земле. Но Дрон разом отрезвил односельчан:
– Нет, придут татары! Коли бы поворотили они прочь, не стали бы тогда бояр вешать.
– Пусть только объявятся, я из того Батыги черева выпущу! – расхрабрился Карп. Здесь Микулка, стоявший поодаль от гревшихся, всхлипнул и убежал.
– Чего это он? – удивился Копыто.
– Отец его пропал этой ночью, – объяснил тихо Карп.
– Как? – насторожился Киянин.
– Стоял в сторожах и пропал, – поведал Карп.
– Удивительно мне это исчезновение, – сказал Дрон.
Копыто, щурясь, посмотрел на стену и произнес:
– Может, с заборал свалился?
– Пьяный он, что ли, был? – молвил Дрон.
