Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды
Таймас прищурился и воскликнул:
— Кто же именно ставит нам эти требования?
— Мы, бии родов Младшего жуза.
— Мы, однако, не слышали, чтобы башкиры нападали на улусы Младшего жуза. Или, может, мы не осведомлены? Тем родам, которые добровольно приняли русское подданство, не нанесено никакого ущерба или урона. Ведь так? Ну, а за покой и благоденствие улусов Самеке посол ответственности не несет. Они не являются подданными Российской империи. На каком основании хотите вы сделать его заложником? Это беззаконие! И вы, как подписавшие присягу на верность России, будете нести перед царицей ответственность за любое насилие или даже неуважение к ее послу. Ваше поведение мы будем — в соответствии с нашими законами — расценивать как предательство...
Бии затаили дыхание. Кисточка на камче бия Танирберды мелко задрожала.
— Что же, русская царица, выходит, может заставить нас отречься от наших соплеменников? — пробормотал батыр Бахтыбай.
— Вот именно, вот именно! — пришли в движение, заволновались остальные. — Неужто же мы ради прихоти царицы должны отказаться от наших единокровных братьев? Они попали в беду, и мы не можем наблюдать безучастно, как они, бедняги, страдают!
— Это что же получается? Голова одного посла стоит дороже, чем сорок мертвых и сто пленных казахов?
— Остальным мы препятствовать не будем, пусть себе убираются! Но посла оставим заложником. Ради того, чтобы белая царица пресекла разбой башкир!
Таймас дал выговориться всем и при этом наблюдал за каждым. Не все были настроены враждебно, многие приехали сюда, чтобы посмотреть, как поведут себя обе стороны.
— Лично я без господина посла и полшага отсюда не сделаю. Другие башкиры, уверен, поступят так же! — заявил Таймас. — Вместе приехали, вместе и уедем! — Он сделал паузу и в полной тишине продолжал: — Вы тут подавали голоса, что мы заставляем вас отказаться от ваших соплеменников. Если вы так дорожите родством, то и собратья ваши из улусов Самеке тоже небось дорожат... Почему вы не внушили им, чтобы они жили мирно, не трогали, не задевали страну, подданство которой они приняли? Кто начал барымту — ваши кровные братья или башкиры? То-то же! Сколько всего они натворили против русского государства? Против нас, грешных, пожаловавших сюда с самыми мирными целями? Кто совсем недавно ограбил русский караван? Кто кому причинил больше зла? Ваши братья расплачиваются теперь за свои грехи! Если хотите избежать кары русской царицы и смягчить ее гнев, не задерживайте ее посла! Предупреждаю вас!
— Мы не имеем возможности возвратить на родину посла! — раздался из толпы робковатый голос. — Как мы можем отпустить его без даров и подношений?
Боясь рассмеяться над этой явной отговоркой, Таймас ответил:
— Лучшие дары и подношения — это ваша честность и преданность. Верность слову.
В разговор ввязался Бактыбай:
— Как же его отпустить? Вы там все вашей царице распишете, она с нами расправится, как волчица с ягнятами...
Таймас всем телом повернулся к нему:
— Не перестанете задираться — держитесь! Императрица вам не бабушка по матери, чтобы гладить по головке каждого строптивого задиру. Она не то что уши, головы отсечет за ваши «шалости»!
— Эй ты, не пугай нас, не больно-то мы испугались. Тебе что за дело до наших голов?
— Ты, башкир, поосторожнее, поосторожнее! Выбирай слова! Ишь, как распетушился этот евнух!
— Щелкает нас по лбу каждым своим словом, будто бы он любимец самой белой царицы!
— Если всякий, кто начал есть русский хлеб раньше, чем мы, будет на нас покрикивать, то нам уж точно житья не будет под русскими!
Призывая всех к порядку и молчанию, Танирберды поднял вверх камчу.
— Мы сказали, что хотели сказать. Услышали, что хотел сказать нам посол. Все... Теперь у нас будет разговор с ханом Абулхаиром. Но и тебе полезно будет посидеть здесь, — бросил он на Таймаса взгляд исподлобья. — Хан, мы предупреждаем тебя: пока башкиры не возместят Среднему жузу потери, ты не дашь послу и шагу ступить. Если ослушаешься, то пеняй на себя!
Абулхаир даже бровью не повел.
— Не распускай хвост, Танирберды! — властно оборвал он бия. — Убери свой скорпионий хвост, который тебе долго удавалось прятать в подштанниках. Передай тем, кто тебя, знатного бия, использовал в своих целях и послал сюда: клятва русской царице останется неизменной. Для меня клятва есть клятва. Я не имею привычки, как иные, сегодня превращаться в хвост кобылы, а завтра в хвост верблюда. Сегодня ваши брови грозно нахмурены, но я подожду — хочу посмотреть, как вы будете выглядеть завтра, — хан провел ладонью по усам, распрямил плечи. — Я тоже не ищу смерти. Потому и не возьму на себя грех за чужие подлости. Хотите сделать посла заложником — что ж... Но ответ будете держать сами. Для меня посол — почетный гость, и я отправлю его на родину по первому же его слову. Более того, пошлю с ним своего сына Ерали. Если вы вырежете меня со всей моей семьей, со всеми моими домочадцами, не радуйтесь попусту, не считайте, что спроса за это с вас не будет! Просчитаетесь! Не думайте, что безнаказанным окажется и легкомыслие ваше — вчера клялись, а сегодня отреклись! Подумайте, крепко подумайте, прежде чем творить глупости. — Абулхаир легко поднялся с места, давая понять, что считает разговор оконченным.
Бии сели на коней и, не простившись, уехали. Абулхаир знал — опасность и ненависть достигли зенита. Но он находился в состоянии какого-то странного возбуждения, когда, кажется, ничто не страшно, ничто не способно испугать... Набег? Полный разгром и уничтожение его аула? Его близких? Посольства? Это еще неизвестно, решатся ли они на разбой.
Хан не заметил, как удалился от аула. И увидел вдруг всадников на гребне высокого холма. Возбуждение прошло, он почувствовал, что дрожит. То была не дрожь гнева, сожаления или страха. Абулхаир почувствовал опустошенность и горечь. Наверное, те же чувства испытывает годами прикованный к постели, безнадежно больной человек, когда наступает его смертный час: знал, что не жилец на этом свете, и все же лелеял надежду...
Абулхаир испытал самые отчаянные муки, но такой, как сейчас, казалось ему, он не испытывал никогда. Словно ступал голыми ступнями по горячим углям — нигде не было ни пяди живой земли, прохладной и родной... Северный ветер обдавал его страшным, будто из тандыра, жаром...
«Что же это, что же это такое? За что? За что?» — вопрошал Абулхаир всевышнего и ровную, голую степь. И этот вопрос как гвоздь засел в голове, мучил, не давал покоя...
На гребне было десять всадников. «Не войско, слава аллаху! Однако выглядят они довольно зловеще на своих вороных конях. Двинулись к юрте Зердебая. Э-э, так это и есть, видимо, жених, будущий зять. Странно все это, не по-людски как-то! Такой поздний час выбрать для первой встречи с невестой!» — Абулхаир пытался и никак не мог уловить связи между этими событиями. Но она была!
***Аул, выдающий девушку замуж, всегда выглядит оживленно и празднично.
Люди в ханском ауле устали от тревог и страха. И поэтому они были рады тою, возможности хоть немного отвлечься, сосредоточиться на событии счастливом.
Все взоры аулчан были в юрте Зердебая. Разговоры велись только о предстоящей свадьбе и о том, какая удача привалила ювелиру и его дочке.
Женщины судачили не переставая.
— Зять-то, зять-то будущий, оказывается, родня самому султану Бараку.
— О аллах! У всякого, кто правит улусом, всегда найдется родня. Каждый не прочь похвалиться, что он сват или брат султана или бия... Пес и тот брешет без устали, что его мать из одного гнезда с сукой, что обитает при доме мырзы!
— Если жених такой высокородный, что понуждает его жениться на глухонемой?
— Говорят, они обручены еще с колыбели. Кто знал, что она будет глухонемой? Младенцы все на одно лицо...
— Значит, и калым был уплачен?
— Это никому не известно...
— Наверное, брак этот сулит какую-то выгоду Бараку.
Он без расчета ничего не делает, даже пальцем не пошевелит.
— Чего говорить о женихе? Что, по-вашему, Торгын единственная у него будет? Эта — немая, а другие жены будут разговорчивыми.
— Даром что немая, а так ведь красавица писаная, пери райская...
— А жених? Интересно, какой он? Часто красавицы нарываются на сопливых да мокрогубых...
— Э-э-э, для этой бедняжки любой жених будет хорош!
— Потому, ясное дело, Зердебай и ног под собой от радости не чует. И то сказать, как же ему не радоваться?
Люди все теснее и теснее обступали юрту, где принимали жениха. Женщины чуть ли не вовнутрь готовы были влезть, мешали, путались под ногами джигитов, обслуживавших гостей.
Родственники Зердебая, поначалу державшиеся скромно, теперь стали покрикивать на любопытных:
— Эй, баба, посторонись, а не то оболью сурпой твой подол.
