Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
– Отче, нет боле моих человеческих сил… Не могу я нести сию ношу!.. Отпусти, сними с меня силу волховскую, чувствительность кудесную, оставь лишь печать Перунову, что в битве нужна!
Старый волхв медлил с ответом, не меняя даже положения, в котором сидел, но князь знал, что его просьба услышана, и ждал ответа.
Когда же наконец Верховный жрец обернулся к Святославу, тот на какое-то время просто онемел от неожиданности. Вместо могучего волхва он увидел перед собой старого измученного человека, с опущенными плечами и почти потухшими глазами, из которых струились такая душевная боль и страдания, такая невыносимая тень горя, что Святослав невольно отшатнулся. Могун отрешённым взглядом глядел куда-то сквозь него и шептал что-то, почти беззвучно шевеля губами. Святослав весь напрягся, стараясь уловить слова, и вначале услышал, а потом, кажется, даже увидел то, о чём говорил кудесник.
– Пылает Русь кострами страшных, невиданных междоусобиц… Чужая, вражья вера царствует над ней, низвергая в пламень костров кумиров деревянных и волхвов живых… И горят в тех кострах кудесные книги, и русы убивают русов… Обезумевшие уничтожают корни веры своей и знаний, пращурами за многие тысячи лет накопленные и выстраданные, превращаясь оттого в жалких рабов чужой веры, погружаясь в темень невежества… И тот чёрный мрак будет царить над Русью не сто и не триста лет…
Святослав узрел отблеск пожарищ, увидел неясные тени, но более всего в краткий миг волховского прозрения он ощутил, что его личное горе – только кусочек, малая толика того вселенского краха, что узрел Великий Могун. Страх, не испытанный никогда прежде, охватил грозного князя.
– Выходит, смерть моей Овсены и Мечислава – только знак?… – почти прошептал Святослав.
– Да, Знак Мары – начало долгой Ночи Сварога…
– Что ж это, Русь, за которую столько жизней положено, подобно нашей Молотилихе, погрузится в марево забытья? – Святослав вперил в волхва страшный немигающий взгляд, в котором начинал разгораться чудный огонь, как отблеск грядущих пожарищ. – Не бывать тому! – стукнул он кулаком по столешнице. – Пока я жив, сделаю всё, дабы упрочить Русь и сделать её могучей! Не хочу боле быть ни провидцем, ни вещим. Хочу быть только воином, которому бы достало сил и ловкости избавить Русь от беды!
Верховный кудесник, будто очнувшись от видений, поглядел на князя и тяжело молвил:
– Будь по-твоему, княже… Сниму с тебя чутьё волховское… Только обещай мне свидеться потом с отцом Чернигой…
– Чёрным кудесником? Зачем?
– Затем, княже, что тебе предстоит столько испытаний, что вынести их не под силу обычному человеческому сердцу. Доселе волховская прозорливость – дар Светлых Сил – хранила тебя. Но в час Мары ты должен иметь в себе толику Тёмной Силы, дабы уметь преодолевать боль и людские страдания. Потому и нужна встреча с отцом Чернигой.
– Мне следует ехать в Черниговские леса?
– Нет, он сам будет в Киеве. Уже скоро…
Могун с трудом встал, Святослав подошёл к нему. Кудесник простёр над его головою руки. Тепло, струящееся из рук волхва, подобно струе горячей воды из большого ковша, полилось на голову Святослава, в висках застучало. А когда ладони старца описали плавный круг, как бы приглаживая несуществующие пышные волосы, в глазах на миг и вовсе померкло. Князь едва удержался на ногах, а когда просветлело, то увидел кудесника снова сидящим. Волхв был вконец обессилен, его руки тряслись мелкой дрожью, и голова, казалось, едва держалась на ослабевшей шее. Весь его лик и стать были непривычны для Святослава, но теперь он знал, отчего вмиг постарел, будто угас старый кудесник.
Через седмицу Великого Могуна не стало.
Проводить его в последний путь почти со всей Киевской земли собрались кудесники, волхвы и жрецы. Святослав отыскал глазами Добросвета-Степко, который по велению Могуна стал после смерти Велесдара хранителем его книг.
«Как мало осталось тех, с кем свела меня жизнь в детстве, таком далёком, таком счастливом и чистом», – с тоскою подумал князь и, подойдя к Добросвету, крепко обнял его.
После поминок, сидя вдвоем в тереме у Святослава, они вспоминали тех, кого уже нет рядом и кому они обязаны своими знаниями и умением.
– Немочно мне теперь в Киеве, тяжко… – вздохнул Святослав и помолчал, задумавшись.
Потом выложил на дубовую столешницу старую медную чашу и нож с костяной надломанной ручкой.
– Возьми себе память Велесдарову, не хочу, чтобы она вместе со мной где-то в чужих краях мыкалась. А ещё прошу, брат, напиши о деяниях наших, о походах, сражениях, об отце Велесдаре, о Могуне Великом, о богах наших славянских, о пращурах славных. Напиши, чтобы память о них сохранилась на долгие века, ибо страшное зрел я о будущем Руси нашей…
– Я слышал о таком пророчестве. И о том, что будет потом расцвет Руси небывалый, как не однажды уже случалось в прошлом, ибо таков закон коло Сварожьего, когда День сменяется Ночью. Верно речёшь, княже, надобно потомкам для преодоления Ночи Сварожьей силу Вед наших оставить. Я сам писать буду и ученикам накажу пуще жизни своей те письмена и все книги славянские беречь…
– Возьми всё, что Варяжко мой в походах на пергамент и бересту писал. Там что славянским письмом, а что рунами писано, ты ведь руны варяжские разумеешь?
– Разумею, а что не пойму, то есть у кого спросить. Нынче же и заберу, – ответил Степко, улыбнувшись по-доброму, а очи глядели при этом так глубоко-глубоко, как умеют только те, кто постиг науку звездочтения.
Проводив Добросвета, Святослав надел кожух и, закутавшись в него, вышел чёрным ходом из терема и направился в конец теремного двора, прошёл мимо конюшен, амбаров и других строений, а потом, оглядевшись, неслышно выскользнул через небольшую потайную калитку, сразу оказавшись в глубоком непротоптанном снегу.
Святослав спешил на встречу с кудесником Чернобога.
Князь немало подивился тому, как быстро и неслышно двигалась ему навстречу знакомая стать в чёрном, будто нечто невесомое, но неотвратимое.
– Здрав будь, княже. – Голос старого жреца был точно таким, как тогда в Кудесном лесу, когда юный княжич держал ответ пред волхвами.
– Здравия и тебе, отец Чернига. – Святослав, как и во время недавних поминок по Великому Могуну, поразился ещё более, увидев, что не только статью, но и ликом чёрный жрец не постарел за прошедшие годы. Напротив, бездонные очи его и сухощавая фигура источали такую неведомую силу, какой не было тогда в Кудесном лесу, где ещё совсем юный князь впервые увидел его. – Знать, Боги, коим ты служишь, отче, в силу нынче входят, – непроизвольно вырвалось у Святослава, – Великий Могун перед смертью…
– Знаю, княже, ведомо мне о последнем разговоре твоём с Верховным кудесником, да пошлёт ему Велес благие дни в Нави, он достоин того по праву. – Отец Чернига помолчал, огляделся вокруг, ещё помолчал, будто прислушивался к чему-то в вечерней тишине, и кратко бросил: – Пошли!
Святослав едва поспевал за чёрным жрецом, и если бы не полная луна в серебристом венце от крепкого мороза, всё выше поднимающаяся на густо-фиолетовом пологе неба, то можно было подумать, что не живой человек, а сама бестелесная ночная темень беззвучно скользит впереди. Тропинка, по которой шли, стала прерываться, теряться в лесных сугробах и наконец вовсе исчезла. Однако это никак не сказалось на стремительности движения чёрной фигуры впереди. Святослав тоже умел ходить по лесу беззвучно и мягко, но лететь сквозь заснеженные кусты и овраги не мог, поэтому прилагал все усилия, чтобы не отстать от кудесника. Это напомнило ему самый первый ночной поход по Кудесному лесу вслед за отцом Велесдаром.
Наконец они вышли на странную поляну почти правильной круглой формы, обрамлённую корявыми деревьями с причудливо изогнутыми стволами и ветками. Успокаивая дыхание, князь огляделся. Он узнал это место. Люди избегали бывать здесь, называя его «гиблым» или «чёрным». Говорили, что побывавшего на этой поляне начинают преследовать несчастья, а кое-кто и вовсе пропадал куда неведомо. Летом даже трава почти не росла на злосчастной поляне. А сейчас на ней не было снега, – голое чёрное место посреди леса. Над головой пронеслась одна, потом другая крылатые тени, похожие на летучих мышей.
– Верно рекут, что мыши летучие – слуги чёрных сил, – проронил Святослав.
Жрец покривил губы и досадливо хмыкнул:
– Люди, а не летучие мыши, – слуги и хранители чёрных сил. Эх, как мы любим на кого-то вину свою повесить, будто рваную онучу на сухой сук…
– Разве не волей богов посланы беды на нас, разве вопреки этой воле наступает над Русью Ночь Сварога?
– Мы, люди, и есть боги на земле, и за всё на ней сущее перед Отцами ответственны. Ладно, не за тем пришли сюда, чтобы разговоры вести, луна уж место своё заняла, глядит на нас сверху оком своим серебряным. Пора, княже, иди за мной. – С этими словами он поправил висевший на плече плетённый из лыка небольшой короб.
