Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
Во всех работах по немецкой литературе последних десятилетий, изданных в нашей стране, роман Тика или не упоминался вовсе, или в ряде случаев рассматривался как нечто слабое и неудачное. В «Краткой литературной энциклопедии», в довольно большой статье о Тике (кстати, изобилующей ошибками в хронологии), сухо указано: «Последний роман Тика, затрагивающий вопрос женской эмансипации, малоинтересен»[83]. Не повезло роману и в академической «Истории немецкой литературы». В третьем томе ему вынесен суровый приговор: «Роман не удался Тику»[84]. Надо надеяться, что полный текст романа, впервые публикуемый, даст возможность оценить последнее произведение писателя более справедливо.
Т. Н. Потницева
ДРАМА ДЖ. УЭБСТЕРА «БЕЛЫЙ ДЬЯВОЛ»
Джона Уэбстера называют одним из самых загадочных писателей английской литературы рубежа XVI—XVII вв.[85] Все, что связано с его творчеством и биографией, окутано некоей тайной, необъяснимыми странностями, ставящими исследователей в тупик. Ни в одном из источников, где упомянуто имя драматурга, нет даже точного указания дат его жизни и смерти[86]. Называют разные и всегда со знаком вопроса, как бы обозначающего завязку нового сюжета жизни человека, как бы приглашающего к еще одному путешествию по «темной аллее, ведущей в никуда». Именно так определил безуспешный процесс исследования творчества Уэбстера автор докторской диссертации о нем, авторитетный скандинавский ученый Андерс Дэлби[87].
Изощренная повествовательная манера, смешение разнородных начал в стиле, поэтике драм Уэбстера обусловили, по мнению А. Дэлби, то, что на протяжении вот уже «300 лет критики как бы плутают по тупиковой (blind) аллее, такой мрачной и загадочной, что никто из последователей Уэбстера так и не отважился по ней пройти»[88]. В конечном итоге возникает своеобразный «уэбстеровский вопрос»: существовал ли на самом деле драматург с таким именем? Ведь нет ни портрета[89], ни достоверных фактов его биографии[90]. Да и большинство своих произведений Уэбстер писал в соавторстве с Деккером, Хейвудом, Миддлтоном. По утверждению всех тех, кто занимается драматургией младшего современника Шекспира[91], лишь две пьесы были написаны им самим. К их числу принадлежит и драма «Белый дьявол», написанная в 1611 либо в 1612 г. и поставленная впервые в феврале 1612 г.
Современники не поняли и не приняли замысел Уэбстера. Все постановки драмы[92] на протяжении XVII в. вызывали негативные отклики, включая и запись в знаменитом Дневнике Сэмюэля Пипса. Любопытно, что по-настоящему интерес западноевропейского театра к уэбстеровской драматургии возник лишь через два столетия, если не считать единственную попытку в 1707 г. Королевского театра поставить «Белый дьявол» как мелодраму с соответствующими изменениями даже в названии — «Оскорбленная любовь, или Жестокий муж» (Injured Love, or the Cruel Husband).
Потребовалась длительная пауза, временная дистанция, с которой, как это часто случается, многое видится иначе, то, что пугало и отвергалось, начинает привлекать и вызывать интерес. На протяжении всего XX в. «Белый дьявол» представал в разнообразии и многоцветье театральных интерпретаций[93]. Поразительным образом мироощущение, философия, нравы человека далекой эпохи оказались созвучными духовно-нравственным исканиям человека XX в. Быть может, в этом одна из загадок Уэбстера — в его «выпадении» из своего времени, в его даре видеть дальше и чувствовать глубже, чем его современники? Все это снова лишь предположения, гипотезы, которые манят в «таинственную аллею». Попробуем пройтись по ней еще раз не без тайного опасения вновь оказаться в тупике.
О чем эта пьеса? В ее основе история, которая потрясла Италию в 1585 г., когда было совершено зверское убийство Виттории Аккорамбоны — то ли куртизанки, то ли некоей поэтессы, скрывшейся под именем «Virginia N». Воображение драматурга скорее всего привлекли загадочность и эффектность «кровавой истории», а толчком к написанию пьесы, как считает Гуннар Боклунд[94], стало прибытие ко двору Елизаветы I спустя двадцать лет после события одного из представителей влиятельного рода Орсини, замешанного в истории Виттории Аккорамбоны. Г. Боклунд не сомневается в том, что сюжет о драматичной любви, злодеяниях и убийстве был досочинен Уэбстером[95]. Сюда были включены эпизоды и факты из жизни других людей. По сути, нет никаких документальных подтверждений исторической точности того, что изображено в «Белом дьяволе»[96].
Мы, кажется, достигли тупика, из которого пытаются выбраться исследователи. Ведь загадка истории итальянской куртизанки ведет дальше к загадке «неуловимого жанра», в котором эта история находит свое воплощение. Сомнения в исторической подлинности всего происшедшего вызывают многочисленные споры о жанровой природе «Белого дьявола». Определение «историческая хроника», возникающее по аналогии с шекспировскими произведениями на историческую тему, отвергается по мере того, как сомнения в уэбстеровском «историзме» перерастают в убеждение в его «вторичности», функциональной зависимости от другой, более существенной, жанровой приметы.
Да, в «Белом дьяволе» есть нечто, что можно принять за характерные для исторической хроники черты. Здесь есть видимая определенность исторического фона, есть и некий хронологический порядок развертывания события. Но и фон, и хронология столь нечётки (obscure), столь соподчинены иному, что требуется целый ряд поправок, оговорок, уточнений литературоведов, которые еще больше сбивают с толку, ведут исследование в очередной тупик. Как только не определяют драму Уэбстера: «негероическая трагедия», «мелодрама поры Якова I» (Г. Боклунд), «многочастная историческая драма» (И. Аксёнов), «эффектная трагедия, в центре которой образ падшей и беспощадной женщины» (Р. Самарин), «пьеса о мщении» (Дж. Джамп), «кровавая трагедия» (Г. Н. Толова) и т. д. Каждая попытка добиться определенности терпит крах, разрушаются все логически выстроенные конструкции. Ясно одно: творчество Уэбстера и его «Белый дьявол» — явления уникальные для своего времени, вне-(над-?)стилевые. В этом смысле верны догадки ученых о близости Уэбстера даже не Шекспиру или Бену Джонсону как создателям одного с ним жанра, а поэзии Джона Донна, творчеству тех писателей, которых называют «молодым и принципиально новым поколением в литературе»[97]. В связи с этим Дж. Уэбстера воспринимают как одного из «внестилевых писателей, появившихся на рубеже XVI—XVII вв.»[98], времени, которое является неизученным до сих пор[99].
В «Белом дьяволе» на самом деле видят парадоксальное «смешение всего» (А. Дэлби). Здесь очевиднее несходство с кем-то и чем-то, нежели аналогия («…это — не пьеса мести макиавеллиевого типа, не «Гамлет» с его погруженностью в размышления, спровоцированные каждым новым речевым высказыванием»). Что же делает произведение целостным, завершенным, уникальным? Где та «пружина» («power»[100], по определению А. Смита), которая управляет движением на разных его уровнях?
Ответ на этот вопрос был бы ключом к разгадке многого в этом зашифрованном произведении. Но ответа по сути нет ни в исследовании А. Смита, который ставил перед собой задачу найти этот ключ (power), ни у Андерса Дэлби, который считает, что цельность и уникальность драмы — в цельности и «единстве настроения» (unity of mood). Тем более что осмыслить это «единство настроения», считает ученый, можно только «импрессионистически» (impressionistically)[101]. Идти по «темной аллее», полагаясь только на интуицию, воображение или импрессионистичность восприятия, — довольно рискованно и вряд ли с научной точки зрения такое «путешествие» может вызвать доверие. Однако к творчеству Уэбстера все это имеет отношение. Хотя почему только к Уэбстеру? Любое значительное явление художественного творчества всегда требует соучастия воображения, фантазии и интуиции исследователя. Но при этом принцип научной объективности не должен быть отброшен абсолютно.
Попробуем начать с римской, вернее итальянской, темы, к которой автор помимо «Белого дьявола» обращался и в других произведениях: в «Аппиусе и Вирджинии» (Appius and Virginia, 1608), в «Герцогине Мальфи» (The Duchess of Malfi, написана — 1614, опубликована — 1623). Последняя драма, как и шекспировская «Ромео и Джульетта», была написана по сюжету одной из историй известного итальянского писателя-гуманиста Маттео Банделло (1485—1561).
Очевидно, что итальянский фон у Уэбстера, как и в английской драматургии конца XVI — начала XVII в., иносказателен, многозначен. Через изображение истории, нравов другого народа осмысливались собственные проблемы, в сопоставлении своего и чужого отчетливее обнажались пороки и достоинства государства, времени, общества, в котором жил человек. Как верно отмечает Джон Джамп, у Уэбстера предстанет Италия последнего периода творчества Шекспира, а не то «идеализированное место действия, где встречались юные, романтичные влюбленные»[102].
