Гюг Вестбери - Актея. Последние римляне
— Ты догадываешься, воевода, что: только очень важное дело заставило меня переступить твой порог.
— Я в твоем распоряжении, префект, — ответил Фабриций. И он указал рукой на софу, но Флавиан не воспользовался его любезностью.
Стоя, он заговорил, устремив свой взор на лицо хозяина:
— Траур Рима не может быть чужд тебе, ты с неусыпной бдительностью врага следишь за каждым нашим шагом. Ты, наверно, знаешь, что несчастье, которое постигло Фаусту Авзонию, повергло в глубокую печаль всех поклонников народных богов.
Эти слова были так неожиданны для Фабриция, что разрушили его деланное спокойствие. Он почувствовал, что горячая кровь заливает его лицо, быстро подошел к двери и позвал слугу.
Долго отстегивал он меч, медленно снимал с шеи золотую цепь и отдал оружие и знаки отличия невольнику только тогда, когда совершенно пришел в себя.
Обернувшись к префекту, он отвечал:
— Охрана весталок не принадлежит к числу моих обязанностей.
И хотя он уже владел собой, голос его все-таки дрожал.
— Кай Юлий пишет мне из Виенны, — продолжал Флавиан, — что ты один только можешь назвать святотатственных похитителей весталки. Не знаю, на чем претор основывает свой соображения, но его догадки обыкновенно бывают верны.
Воевода напряг все усилие воли, чтобы выдержать испытующий взор префекта.
Он пожал плечами и ответил:
— Я не понимаю, почему догадки Кая Юлия остановились именно на мне. В Риме всем известно, что меня с атриумом Весты никогда не связывали близкие отношения. Я разделяю ваше горе…
Но он не мог дальше лгать. Его остановил стыд. Солдат убивал без рассуждения, но предательство было противно его душе.
— Кай Юлий также извещает меня, — продолжал Флавиан, — о существовании какой-то виллы в горах Ведиандии, в которой могут скрываться подозрительные люди.
Он приблизился прямо к Фабрицию и спросил его холодным голосом, в котором слышалась язвительная насмешка:
— Ты ничего не слыхал об этой вилле? По-видимому, это довольно укромный уголок. Мне говорили, что твой отец когда-то долго жил у берегов Средиземного моря, чтоб без свидетелей наслаждаться любовью похищенной дочери иберийского жреца.
Фабриций молчал. Ошеломленный внезапным нападением, он искал выхода из западни. Из того, что он слышал, он понял, что префект или уже все знал, или угадал в нем виновника насилия. Но кто выдал эту тайну?
— Присягни на кресте твоего Бога, что ты ничего не знаешь о злодеях, которые так тяжко оскорбили римский народ, — продолжал Флавиан. — Я поверю присяге христианина и аллемана.
В душе Фабриция страх перед местью римлян боролся с честью варвара и совестью христианина. Если бы он присягнул, то выиграл бы время и мог бы спрятать Фаусту в другом месте.
— Присягай! — настаивал Флавиан.
Но клятвопреступничество закрыло бы перед христианином врата Царства Небесного.
Фабриций гордо поднял голову. Он не предаст своего Бога язычникам, хотя бы за верность Ему должен поплатиться своей жизнью.
— Только император или король Арбогаст имеют право требовать от меня присяги, — отвечал он. — Ты мне не судья. Если Кай Юлий нашел место, где скрыта Фауста Авзония, пошли туда своих шпионов и вскоре узнаешь, не обманула ли претора его прозорливость.
— Невинные не боятся присяги.
— Ищи виновного.
— Я уже нашел его.
— В таком случае делай, что нужно.
Фабриций глядел префекту прямо в лицо со спокойствием отважного солдата, которому большая опасность возвращает присутствие духа.
Флавиан ответил:
— Я мог бы стать на главном рынке и бросить народу имя святотатца. Римляне побили бы его камнями как бешеную собаку. Я мог бы обратиться к помощи войска. Начальники римского гарнизона выдали бы в мои руки виновного, хотя бы даже это был их воевода. Понимаешь ли ты меня, воевода Италии?
На титуле Фабриция он сделал особое ударение.
— Я понимаю римскую речь, — равнодушно отвечал Фабриций.
— Я не брошу толпе имени святотатца, я не хочу, чтобы Феодосий мстил римскому народу за его справедливый гнев, но если Фауста Авзония не вернется в течение двадцати дней в атриум Весты, я тебя, воевода Италии, прикажу твоим же трибунам заковать в цепи и отвести к Арбогасту.
С этими словами Флавиан вышел из залы.
Фабриций долго стоял на том же самом месте, на котором оставил его префект.
Только перед одним человеком содрогалась его молодая отвага. Ни за что на свете он не хотел бы предстать пред лицом Арбогаста.
Как сторонник Валентиниана, он не признавал претензий короля франков, но питал к нему чувства солдата, уважающего вождя, поседевшего в победоносных боях.
Приняв из рук императора воеводство Италии, он поступил против обычаев, которые время сделало законом. Более ста лет главный предводитель военной силы в государстве был вместе с тем высшим начальником и судьей над легионами.
Арбогаст не пощадил бы гордости строптивого вельможи. Он перед всем войском сорвал бы с него знаки его достоинства, он приказал бы невольникам высечь его и повесить на сухом дереве как шпиона.
Фабриций уже был когда-то свидетелем такой позорной казни. При одной мысли о том, что могло бы его постичь, если б он попался в руки Арбогаста, лицо его побледнело.
Не без причины Флавиан ему грозил его подначальными. Эти закоренелые язычники, узнав, что он похитил их весталку, без колебания отдали бы его под суд Арбогаста. Аллеманская стража и горсть легионеров-христиан не защитили бы его от язычников.
Фабриций понял, что он стоит над пропастью. Внутри, в тайниках его совести, бушевала буря, устрашающая его гневом Бога, Которого он любил; снаружи со всех сторон ему грозила месть оскорбленных римлян. Неужели ему предстоит погибнуть, не примирившись с Христом?
Он схватился руками за голову.
Жизнь была еще ему нужна. Он не хотел уйти из этого мира без уверенности, что врата Небесного Царства будут открыты для него.
Он выбежал в переднюю… Здесь всегда дежурил один из солдат аллеманской стражи.
— Оседлай сейчас же мне и себе коней, — приказал он. — Приготовься к дальней дороге. Скажи конюшему, что мы едем в лагерь в Остию.
Он надел меч, заткнул за пояс стилет, пошел в свою канцелярию, взял со стола восковую табличку, написал дрожащей рукой несколько слов и прикрепил печать воеводы Италии.
Этим документом он на время своего отсутствия передавал команду над легионами начальнику палатинского гарнизона. После этого он пошел в спальню, надел на себя теплую тунику, набросил плащ с капюшоном и взял большой кожаный мешок с золотом.
Лошадей на дворе еще не было… Фабриций побежал в конюшню, разбудил прислугу и сам оседлал своего коня. Он так спешил, что у него все валилось из рук. Медлить ему было некогда; Флавиан мог одуматься и подбить язычников к мести.
Спустя четверть часа Фабриций мчался по Фламинской дороге.
Он бежал из города, который ему предстояло покорить, бежал ночью, без свиты, как изгнанник, осужденный людьми и законом.
Пригнувшись к коню, он мчался среди ночной темноты, наполненный роем черных мыслей. Ему не удалось сломить упорство язычников, закрыть их храмы, он обманул доверие императора — убил в себе христианина…
Со стороны Рима его преследовал свист вихря, а ему казалось, что его преследует язвительный хохот толпы.
— Я еще возвращусь к вам! — шептал он сквозь стиснутые зубы.
Со времени похищения Фаусты он не имел о ней никаких сведений. Не желая возбуждать подозрения шпионов Флавиана, он не послал в свою виллу курьера. О том, что Теодорих добрался до места, свидетельствовало его молчание. Если бы его встретило какое-нибудь препятствие, то верный слуга непременно уведомил бы об этом своего господина.
Он страшно тосковал по Фаусте, терпеливо ожидая письма Прокопия. Дьякон должен был ему донести о результатах своего красноречия. Фабриций не сомневался, что весталка проникнется величием христианской веры и пожелает сама креститься. И только тогда он хотел предстать пред своей возлюбленной и отдать себя и ее под защиту императора.
Но неожиданные происшествия ускорили эту торжественную минуту. Он увидит Фаусту через несколько дней, прижмет ее к своему бьющемуся сердцу и получит награду за пережитые невзгоды. Только ради нее ой навлек на себя месть язычников. Для нее он забыл об обязанностях цезарского наместника.
За столько жертв, которые он принес из любви к ней, может же он рассчитывать на ласки любимой женщины.
Глухо раздавался в ночной тишине конский топот. Временами слышался громкий окрик Фабриция, которым он предупреждал встречных:
— С дороги, с дороги!
Жители Италии, привыкшие к бешеной скачке правительственных курьеров, беспрекословно сторонились.
