Александр Артищев - Гибель Византии
— Не сейчас, — звенел в его ушах насмешливый голос. — Я убью тебя позже. А пока отправляйся с полученным ответом к своему хозяину.
— Я отомщу за свой позор, — шептал Ибрагим, глядя вслед удаляющимся византийцам. — Клянусь бородой Пророка, месть моя будет страшна.
К нему возвращался оруженосец, ведя под уздцы пойманного коня. Ибрагим сел в седло и пристально взглянул юноше в глаза. Тот покраснел и потупил взор.
— Я отомщу, — с тоской в голосе выкрикнул тысяцкий и что есть мочи вытянул коня плетью.
ГЛАВА XLII
Звуки сигнальных рожков вновь подняли горожан на ноги. Без счета посылая проклятия в адрес врага (не дали даже отдохнуть и подкрепиться пищей!) защитники разобрали сложенное было оружие и разошлись по своим местам.
К уцелевшему от пожара проходу через ров вновь приближались толпы аккынджи. Перейдя на другую сторону рва, они не бросились как обычно, к стенам вверх по склону вала, а принялись издалека осыпать сруб стрелами. Заминка объяснялась просто: вскоре нестройные толпы азиатов раздались в стороны, уступая место длинной, тянущейся на протяжении целой мили счетверенной колонне солдат.
Горожане во все глаза смотрели на мерно шагающих, до зубов вооруженных воинов в роскошных одеждах и доспехах. Голову каждого из них покрывал блестящий, похожий на луковицу шлем с пышным венчиком перьев на макушке; от основания шлема спускалась на плечи мелкая кольчужная сетка для предохранения шеи от косых ударов сабли или меча; более крупная кольчуга мягко облегала тело почти до колен; грудь была защищена железной бляхой величиной с большую тарелку; ноги были обуты в красные сафьяновые сапоги, выше которых пестрели шаровары из яркой расцветки ситца; за плечами развевался в такт шагам просторный плащ зелено-красного цвета. Каждый воин держал в руке короткое копье с широким острием на конце, левый бок прикрывался круглым деревянным щитом, пёстро раскрашенным и обитым по краям железными полосами. У правого бока покачивался колчан с луком и стрелами, с пояса свисали нож и короткий меч, лезвие которого плавно загибалось вовнутрь, что делало его похожим на саблю, заточенную с обратной стороны клинка.
— Янычары! — пробежал среди защитников тревожный шепоток.
— Янычары идут!
Мало кто из горожан не был наслышан о свирепости и бесстрашии этих воинов, составляющих наиболее привилегированную часть османской армии. Сызмальства вырванные из своих семей чудовищным даже по тем жестоким временам налогом «на кровь», они воспитывались и росли в фанатичной преданности исламу и воле своих владык, турецких султанов, и со временем пополняли ряды дворцовой гвардии.
Если не принимать во внимание редкие, немногочисленные стычки, в которых участвовали янычары, большинство горожан и их итальянские союзники впервые видели перед собой в таком количестве этих знаменитых, прославленных своей жестокостью и воинской выучкой солдат.
— Молодцы! Смело шагают, — одобрительно крякнул Лонг и потёр свои узловатые руки.
— Вот бы вызвать на поединок их командира!
Кондотеру возразил Альберто, длинноволосый наемник со сморщенным старушечьим лицом и неблагозвучным прозвищем:
— Смелости у них хоть отбавляй, да только вот потому, что еще не познакомились с моей милашкой.
Он многозначительно похлопал рукой по заострённому бревну, уложенному в желоб баллисты.
— Ну что ж, попробуй, — согласился кондотьер. — А мы посмотрим и сделаем выводы.
Наемник выверил прицел, затем деревянным молотком сбил в сторону пусковой крючок. Метательная машина дёрнулась и отпрыгнула назад; огромное бревно взмыло в воздух и пролетев по дуге, упало прямо в середину строя гвардейцев.
— Попал! — взвыл от радости Альберто.
Порядок янычар на мгновение смешался. Но только на мгновение.
Пронзительная музыка загремела с новой силой, убитых и изувеченных тотчас же отволокли в сторону и колонна, так и не замедлив движения, вновь сомкнула свои ряды.
— Еще? — трясясь от возбуждения, спросил Альберто.
Лонг отрицательно мотнул головой.
— Нет. Пусть подойдут поближе.
— Своих не жалеют! — вскричал один из горожан, глядя, как онбаши добивают покалеченных воинов.
— Они никого не жалеют, — пробурчал седой, как лунь старик, по виду — бывший солдат. — Тут, брат Никифор, не зевай и не подставляй понапрасну шею.
Он сплюнул наземь и пальцем проверил натяжку тетивы самострела.
Подойдя вплотную ко рву, колонна разделилась. Сдвоенные ряды янычар направились в противоположные стороны и стали строиться там по сотням, вдоль почти всего крепостного вала.
— Как только пойдут в атаку, сталкивайте на них бочонки пороха, — приказал своим бойцам Контарини.
— Но бочки-то не покатятся, застрянут, — возразил один из наемников. — Вон сколько мертвецов навалили, чуть ли не в пару слоев!
— Делай что велено! — рявкнул Контарини, в глубине души понимая правоту ландскнехта.
— Хотя нет, — тут же изменил он своё решение. — Будем метать их катапультами.
— Ну всё, построились! — громко произнес кто-то. — Сейчас начнется потеха!
— Посмотрим, какого цвета у них кровь!
Горожане высовывались из-за проломов в частоколе, грозили врагу оружием, сыпали насмешками и оскорблениями.
— Сыны воронов!
— Шакалье семя!
— Подойдите ближе, мы вам всыплем!
— Вобьем железо в ваши глотки!
Некоторые смельчаки в полный рост выходили на край протейхизмы и тщательно прицелившись, стреляли из луков. Хотя многие стрелы падали в середину шеренг янычар, те не отвечали горожанам, спешно выравнивая свой боевой порядок. Постепенно насмешки стихали, стих и дикий восточный марш, сопровождавший до того перемещение янычар.
Тягостное ожидание подобно вязкому предгрозовому воздуху зависло над обеими неприятельскими сторонами. Горожане не сводили глаз с ровного строя вышколенных солдат, янычары же стояли неподвижно, как на параде, хмуро меряя взглядами укрепления города, который им предстояло положить к ногам султана. Все замерло; даже время, казалось, приостановило свое движение. Только ветер нес пыль и чуть поигрывал полотнищами знамен.
Длинноволосому Альберто первому изменила выдержка. Громко выкрикнув проклятие, он дернул крюк пускового механизма баллисты. Заранее нацеленное бревно, как и первый раз, обрушилось прямо в центр построения вражеской сотни. Послышались крики ярости и боли. Заглушая их взревели сурры и под грохот больших барабанов печатая шаг, янычары двинулись вверх по склону.
Они шли, топча как землю тела убитых единоверцев; на вскинутых над головами щитах дробно грохотал град камней из катапульт; некоторые снаряды были так велики, что давили людей своей тяжестью, как виноград. Пушечные ядра и картечь пробивали бреши в рядах янычар; навстречу атакующим летели из метательных механизмов бревна, железные стрелы, горшки с зажигательной смесью. Струи горящей нефти прокладывали себе путь между тел мертвецов; казалось, сама земля пылает под ногами захватчиков. Но янычар ничто не могло остановить. Они шли вперед, как одержимые.
Византийцы не стали долго удерживать сруб. Когда первые ряды неприятеля вплотную приблизились к стене, прозвучал сигнал отхода. Выпустив напоследок залп стрел из луков, горожане укрылись за воротами.
Воинская элита не собиралась впустую растрачивать себя. Остановившись на безопасном расстоянии от укреплений, янычары выжидали, пока носильщики осадных лестниц, уворачиваясь от града летящих в них стрел и камней, приставят свою громоздкую ношу к стенам. Когда наконец крючья на верхних перекладинах лестниц намертво вцепились в кладку, прозвучал сигнал к атаке. Дружный вопль вылетел из десятка тысяч глоток, янычары разом ударили ятаганами плашмя по щитам и бросились в атаку.
Началось решающе сражение за Константинополь. Битва, в которую обе стороны вложили все свое воинское мастерство, выдержку и отвагу, и о которой впоследствии никто из выживших не мог вспоминать без содрогания.
Грохотали пушки и бомбарды, выли сурры и сигнальные рожки, ритмично били огромные, в рост человека, барабаны. Вспыхивали розовые языки огня, клочьями вилась нефтяная гарь, белыми облаками плыл над землей пушистый пороховой дым. Янычары плотно, как муравьи, ползли по лестницам; срывались, падали, сбитые вражескими стрелами, но не отступали. Вскоре на стенах разгорелась упорная рукопашная схватка, в которой ни одна сторона долго не могла одолеть другую.
Воины сшибались щитами, теснили неприятеля всей массой тел, скользили в лужах крови, падали и тут же погибали под ударами. Сброшенные со стен летели вниз с головокружительной высоты и их истошные крики резко стихали, когда соприкоснувшись с землей, они растягивались на ней сплющенным комком одежд и доспехов. Порой густой дым застилал сражающихся и они, не в силах разглядеть в зловонном тумане врага, вслепую продолжали наносить удары. Хриплое дыхание и звон железа оглушали бойцов не менее, чем рев орудий; в глазах рябило от напряжения, от ярких солнечных бликов на оружии и доспехах. Под ноги летели изрубленные в крошево щиты, с противным скрежетом застревали в прямых клинках христиан изогнутые лезвия ятаганов. Извиваясь угрями, раненые ползали между ног бойцов и не имея сил подняться, кололи мечами снизу вверх, хватали за ноги, пытались поглубже запустить зубы в плоть врага. Порой, не выдержав напряжения, воины выскакивали из гущи сражающихся и отходили в сторону, стараясь отдышаться перед тем, как вновь окунуться в жестокую сечу.
