Александр Артищев - Гибель Византии
— Говори! — потребовал султан.
— Прости меня, повелитель! Я хотел лишь сказать, что если янычары, проявив чудеса храбрости, все как один полягут под стенами, никакие в мире силы не помогут сохранить тебе армию, а тем более — овладеть городом.
— Ты прав! — султан взволнованно заходил по зале.
— Мой господин! — громко произнес Саган-паша, неприязненно меряя взглядом Торгут-бея. — Войска измотаны, число воинов оскудело на треть. Нужны новые, свежие силы, способные вести за собой в атаку изнуренных в предыдущих сражениях солдат. Или ты принимаешь нелегкое и весьма рискованное решение и тогда полки янычар, за исключением немногих, специально отобранных тобой для защиты твоей святейшей особы, идут на приступ впереди всех, или….
Он на мгновение смолк и со вздохом продолжил:
— …. или, что еще более тяжко, надо отдавать приказ войскам об отступлении от стен.
Мехмед изумленно воззрился на зятя.
— И это говоришь мне ты? Ты, который всегда ратовал за войну?
Саган-паша уныло развел руками.
— Повелитель, мы балансируем на лезвии ножа. Если мы всеми силами не начнем новый штурм, то вынуждены будем в скором времени признать свое поражение.
Мехмед отвернулся, чтобы скрыть растерянность. Медленными шагами приблизился к курильнице и провел пальцем по круглым отверстиям дымоходов.
— Великий визирь, — окликнул он, не оборачиваясь. — Почему не слышно твоего голоса?
Халиль-паша коротко откашлялся.
— Мой повелитель, я молчал лишь потому, что всем присутствующим известно мое мнение.
— Я желаю не догадываться, а слышать его своими ушами.
— Еще не поздно, повелитель, вновь отправить к византийцам парламентера с выгодными предложениями мира.
Мехмед щелкнул пальцем по выпуклому боку серебряного сосуда. Послышался резкий дребезжащий звук.
— Нет, — пробурчал он себе под нос. — Поздно. Уже поздно.
Но вслух, повернувшись к сатрапам, произнес другое:
— Пусть будет так! Мы сделаем еще одну попытку. Но если и в этот раз враг ответит высокомерным отказом, пощады ему не будет!
Голос султана задрожал от еле сдерживаемой ярости.
— Я повторяю вам, сатрапы — поражения для меня не существует! Отступить от стен я не позволю никому и никогда. Если византийцы не примут условия мира, я буду кидать войска на штурм вновь и вновь, всех, до последнего солдата! Либо все лягут здесь костьми, либо мы будем пировать на черепах врагов.
Он замолчал, кидая исподлобья мрачные и подозрительные взгляды на пашей.
— Вы поняли меня, сатрапы? Такова моя воля и воля Аллаха! А теперь ступайте и готовьтесь к новому штурму. Торгут-бей, выводи и строй своих янычар. Если через час выбранный мною парламентер не возвратится или вернется с пустыми руками, янычары поведут войска в атаку!
— Говори, — кивнул он шагнувшему вперед Саган-паше.
— Великий султан, я давно собирался сказать тебе. Перебежчики из лагеря греков поведали мне, что в в стенах города, на левом фланге, есть небольшая калитка….
— Там много калиток! — возразил Мехмед. — И византийцы весьма умело пользуются ими.
— Да, господин. Но эта калитка, по их уговору со мной должна в полдень каждого дня на короткий срок отпираться.
— Вот как? — заинтересовался султан. — Почему же ты раньше молчал?
Военачальники замерли, с нетерпением ожидая ответа. Караджа-бей побледнел и волком уставился на на зятя султана.
— Я держал это в тайне только потому, что нашим воинам ни разу не удавалось именно в это время приблизиться к стенам.
— Ты лжешь! — рассвирипел Караджа-бей. — Ты хочешь сказать, твоим воинам. Сколько раз мои храбрецы штурмовали эти стены, но ты молчал о тайном ходе, чтобы приписать всю заслугу себе. Ты повинен в смерти тысяч, десятков тысяч солдат!
— Это действительно моя заслуга, — запальчиво отвечал паша. — А что касается тех тысяч смертей…..
Мехмед остановил его.
— Ваши споры затягивают время. Я же добавлю к уже обещанному: первому, кто поднимется и водрузит османский флаг на одной из башен, я пожалую не только титул санджак-бея, но и столько золота, сколько он сможет взвалить на свои плечи.
— Проваливайте отсюда! — заорал он во внезапном приступе бешенства.
— И не возвращайтесь до тех пор, пока город не будет взят!
Побоченясь в седле, тысяцкий Ибрагим успокаивающе поглаживал по шее коня. Животное пугалось мертвых тел, ловило ноздрями тревожный запах крови, пятилось, храпело и делало попытки вскинуться на дыбы. Но опытный наездник без труда справлялся с жеребцом.
Тысяцкий смотрел на городские ворота и его губы против воли растягивались в улыбке. Он был счастлив и преисполнен гордыни. Еще достаточно молодой — два месяца назад минула тридцатая его зима — он не раз выделялся среди прочих блестящим полководцем, советником и другом султана, Саган-пашой. Вот и сейчас, хотя бея окружает немало проныр и хитрых льстецов, не по годам мудрый зять султана сделал правильный выбор: доверил начальнику своей охраны передать засевшим в городе гяурам повеление наместника Алллаха на земле. А еще ранее, в беседе с глазу на глаз, прозрачно намекнул об ожидающем Ибрагима великом подвиге. По словам бея, этот подвиг может закончиться смертью смельчака, но может и возвести его на вершину славы, дав титул санджак-бея в придачу к прочим милостям султана.
Ибрагим был счастлив от подобного выбора. Это правильно, так и должно быть, таков удел каждого воина. По одну сторону — почёт, богатство и власть, по другую — овеянная славой смерть в бою и последующая загробная вечная жизнь среди блаженства плотских утех.
Тысяцкий нетерпеливо пошевелился в седле.
— Кричи еще, — приказал он оруженосцу, держащему в руке древко с белым полотнищем.
Юноша повиновался. Едва ли стоящие на стенах могли разобрать приглушенные расстоянием слова, но сам вид белого флага в пояснениях не нуждался. Спустя некоторое время створы ворот чуть приоткрылись и на валу показались двое всадников. Даже издали было видно, что это воины знатного рода: на панцирях седоков блестели золотые насечки, а кони под ними были укрыты кожаными попонами с нашитыми на них металлическими пластинами.
Когда всадники приблизились, тысяцкий признал одного из них: о нем, как о непобедимом бойце, уже слагались в османском лагере легенды. Ибрагиму тут же захотелось померяться с ним силами, сбить островерхий рогатый шлем с его макушки. Но вспомнив о еще невыполненном поручении, сдержал себя.
— Кто из вас царь? — дерзко спросил он.
Византийцы переглянулись.
— Тебя послал султан? — произнес тот, чьи черты лица были непривычно мягки для воина.
— Я буду говорить только с царем! — упрямо гнул свое Ибрагим.
— Кто ты таков, что желаешь предстать перед василевсом? — лицо Кантакузина побагровело от гнева.
— Или передай послание султана, или говори, если оно должно излагаться на словах. Но не испытывай наше терпение, пока белый флаг еще служит тебе защитой.
Ибрагим подавил в себе злость. Как и всякий наглец, он знал границы, которые опасно переступать. Он молча извлек из сумы пергаментный свиток и передал его ромеям. Протостратор развернул его и углубился в чтение.
— Что предлагается нам на этот раз? — нетерпеливо спросил стратег, перегибаясь с седла.
— Суть требований осталась прежней, — ответил Палеолог.
Он дал пергаменту свернуться и пренебрежительно бросил его под копыта своего коня.
— Несмотря на недавний разгром?
— Вот именно. В целом тон предложений даже более категоричен, чем в прошлом ультиматуме.
— Вернемся в город, Димитрий. У нас не так много времени, чтобы бестолку тратить его.
Византийцы поворотили лошадей. Ибрагим растерянно смотрел им вслед.
— Какой ответ мне передать своему господину? — крикнул он димархам.
Кантакузин обернулся и попридержал коня.
— Передай ему, что если бы его мать знала, какое чудовище она порождает на свет, она свернула бы ему голову еще в колыбели.
— Что ты сказал, презренный? Я убью тебя!
Ибрагим выхватил саблю и помчался на ромея. Что произошло потом, он не сразу успел осознать. Очнувшись, он понял, что лежит на земле и перекатившись на живот, с трудом поднялся на ноги. Поискал глазами обороненную саблю, еле удержав равновесие нагнулся и поднял её.
В ста шагах от него оруженосец ловил сбежавшую лошадь. Ибрагим приложил руку к горящей огнем щеке и громко застонал. Он стонал не от боли, хотя весь правый бок онемел от удара об землю — ему на глазах воинов обоих лагерей было нанесено страшное, смываемое лишь кровью врага оскорбление. Христианин, небрежно отклонив налокотником сабельный удар, другой рукой наотмашь хватил его по лицу. Оплеуха получилась знатной — Ибрагим был выбит из седла и в падении едва не сломал себе шею.
