Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока
Церковный диспут теперь казался мне мрачным, угрюмым бредом озлобленных людей, а мысли о поисках Книги потерялись в глубине сознания.
Так начались лучшие дни в моей жизни, дни счастья, любви и покоя…
***Примерно через месяц де Кастр попросил меня зайти к нему в комнату. До этого я никогда не бывал у него, мы встречались только за столом или на улице, и мне было интересно посмотреть, как живёт глава общины Тулузы. С другой же стороны, я не ожидал от этого приглашения ничего хорошего и терялся в неприятных догадках. Что от меня нужно епископу? Может быть, он хочет, чтобы мы с Альдой покинули его дом? А может, мои пациенты мешают ему? В общем, я шёл, полный дурных предчувствий.
Вести и впрямь оказались скверными, но совсем не теми, что я ожидал услышать.
Де Кастр занимал примерно такую же комнату, как наша с Альдой, только окно выходило на другую сторону. Она была бедно, если не сказать, скудно обставлена. У окна стоял пюпитр для чтения и письма, на полке громоздились свитки пергамента и книги, в алькове за полуотодвинутым пологом виднелось ложе. На вбитых в стену деревянных колышках висела сменная одежда. В комнате не было вещей, которые обычно называют безделушками и которые окружают человека, долго живущего в одном месте. Казалось, де Кастр сознательно изгнал из своего жилья всё, что, так или иначе, напоминало о личности хозяина.
Дав мне время осмотреться, епископ указал на табурет, а сам остался стоять, облокотившись на пюпитр.
– Ты говорил об одном из ближайших помощников Монфора именем де Контр, память не изменяет мне?
– Да, отец мой, де Контр – это тот самый крестоносец, с которым мы оказались вместе на галере по пути из Константинополя. Он был болен, но я сумел исцелить его. В Массилии мы расстались, и Господний промысел снова свёл нас в лагере Монфора.
– Ну, значит, я не ошибся, – удовлетворённо кивнул де Кастр, – что-то ещё помню.
Мне показалось, что он слегка хвастается своей памятью, вообще-то исключительной для человека его возраста.
– Так вот, должен сообщить тебе, что де Контр изменил Монфору.
– Как изменил? – изумился я, – этого не может быть!
– Да уж вот так. Изменил, предал – выбирай любое слово по вкусу. Я не знал, обрадует тебя эта весть или огорчит, но был обязан сообщить её. Вижу, ты расстроен.
– Конечно, расстроен! Не могу поверить… Гильом – человек слова. Как такое могло случиться?
– Давай я расскажу тебе всё с самого начала, – ответил епископ, – так, наверное, будет проще. Тебя не ожидают пациенты? Располагаешь временем?
– На сегодня приём окончен. Альда с Иаковом ушли в город, а у меня нет никаких дел.
– Это хорошо, потому что рассказ будет длинным. Я, видишь ли, друг мой Павел, стараюсь быть в курсе событий в нашей части страны. Ну и вчера меня навестил человек, который в своё время принял крест в отряде Монфора.
– То есть крестоносец?
– Наружно да. А на самом деле, это соглядатай общины. Мы должны знать, что замышляет Монфор. Так вот, он и рассказал мне, как обстоят дела у крестоносцев.
После взятия Каркассона в их стане начались раздоры и неурядицы.
После того, как аббат Сито поставил Монфора командовать войском, герцог Бургундский, граф Неверский и многие другие сеньоры сочли себя оскорблёнными, узрев своим начальником свежеиспечённого худородного графа. Они объявили, что их карантен окончен, поэтому сеньоры оставляют лагерь и уводят свои отряды. Монфор с трудом упросил остаться ещё на некоторое время лишь бургундского герцога. С одной стороны, силы крестоносцев значительно уменьшились; но с другой – войско выиграло в единодушии. Герцог Бургундский поступил великодушно и благородно, скрепя сердце признав начальство Монфора. Но и Монфор почтительно прислушивался к советам опытного полководца, которые отличались благоразумием и знанием всех обстоятельств. Но вскоре лагерь покинул и он, таким образом, граф остался один. Он избрал свой столицей Каркассон и, не обладая крупными силами, стал беспокоить нападениями мелкие и слабо укреплённые замки. В отсутствие Монфора гарнизоном крепости командовала его супруга, Алиса де Монморанси. По дороге Монфор встречал пустые села и покинутые замки, поскольку его войско наводило на людей смертельный страх. Вдобавок, он взял обыкновение опустошать страну, сжигая селения, вырубая сады и виноградники, вытаптывая поля.
Напуганные грозящим разорением и голодом, жители Кастра и Ломбера прислали к Монфору послов с изъявлением покорности. Он принял её на весьма мягких условиях, потребовав лишь выдачи Совершенных. Граф оставил в Кастре небольшой гарнизон, а в Ломбер даже и не заехал, приняв покорность города на словах. Вскоре Монфору покорились Мирпуа, Памьер и Савердюн.
Вскоре, однако, оказалось, что недавно покорённые замки отлагаются от него, а католические гарнизоны или спасаются бегством или гибнут под мечами лангедокских отрядов. Началась игра в кошки-мышки. В короткое время Монфор потерял сорок замков.
Граф со своим войском метался по стране, пытаясь сохранить завоёванное, но тут его настигла весть о том, де Контр, назначенный комендантом Безье, изменил. Говорят, что Монфор доверял ему как себе, поэтому чёрная весть привела его в ярость, и граф поклялся всем святым отомстить изменнику.
Не знаю, что стало толчком к измене, но рассказывают, что было это так. Однажды Монфор отправил де Контра в рейд. Дорога шла через замок Пюисергье, занятый крестоносным отрядом. Де Контр, въехав в замок со своей небольшой свитой, внезапно захватил этот отряд в плен. Узнав об этом, жители, ненавидевшие северян, восстали. Рыцари Монфора сдались на том условии, что им будет сохранена жизнь. Де Контр сдержал слово, но по-своему: он сохранил жизнь двум самым важным пленникам, но приказал обрезать им уши, нос и верхнюю губу. Потом, раздев до исподнего, отпустил изуродованных рыцарей. Было уже холодно, и один из них по пути замёрз, а другой, едва живой, на своё счастье повстречался с нищим, который и привёл его в Каркассон. Остальных же пленников де Контр приказал убить, а трупы сбросить в замковый ров. Узнав об этом, Монфор поспешил к Пюисергье, но де Контр уже покинул замок и, по слухам, укрылся в замке Терм.
Тогда Монфор бросился в Безье и увидел, что его боевые машины сожжены, склады уничтожены, а караулы перерезаны. Но это уже было делом рук местных жителей, которые после ухода де Контра восстали, вооружились и отомстили за свои страдания.
То ли измена де Контра так подействовала на графа, то ли верх взяло присущее ему зверство, только война стала особенно отвратительной. Так, овладев городком Бром, Монфор приказал изувечить более ста человек, которым обрезали носы и выкололи по одному глазу, чтобы калеки смогли всё же добраться до своих. Вид этих несчастных вызвал в Лангедоке такую бурю горя и ярости, что примирение стало невозможным. Началась война на уничтожение.
Де Кастр пододвинул табурет, сел напротив меня и, помолчав, спросил:
– Как ты думаешь, почему де Контр изменил своему военному вождю?
– Один Господь точно знает это… – пожал я плечами. – Мы, целители, едва умеем излечивать тело, а душевные недуги нам и вовсе неподвластны.
– Ты хочешь сказать, что он безумен? – прищурился епископ. – Но крестоносец ведёт себя как разумный человек, да и люди из его отряда не стали бы подчиняться сумасшедшему.
– Я мог бы ответить, что безумцы – это вовсе не обязательно буйно помешанные, которых держат на цепи. Люди с душевными изъянами часто бывают своеобразно логичны, и их безумие проявляется только в определённых условиях. Во всех прочих случаях они выглядят абсолютно нормальными. Я не думаю, что де Контр помешался. Скорее, он человек, душа которого в клочья изорвана совестью. Мы беседовали в лагере под Каркассоном. Де Контр полагает, что он проклят.
– Проклят? Почему? – удивился епископ.
– Ну, потому, что Крестовые походы, в которых он принимал участие, неизменно приводили не к сражениям с маврами, а к избиению христиан. В Заре его руки не были запятнаны христианской кровью, но взятие Константинополя – другое дело. Де Контр надеялся очиститься от этого греха, приняв крест по зову папы Иннокентия, но оказался в Безье, а там было вырезано всё местное население, причём опять-таки христианское.
– Допустим, что это так, – сказал де Кастр, – но я всё равно не понимаю. Если крестоносец считает, что его руки запятнаны невинной кровью, не разумнее ли вложить меч в ножны? Получается, что он продолжает убивать, только уже на другой стороне. В чём же различие?
– Де Контр – человек войны. Он вырос с мечом в руке, и ничего другого в жизни не умеет. Монах не может пересилить себя и взять в руки оружие, а крестоносец не может отказаться от него.
– Значит ли это, что де Контр может стать нашим союзником? – спросил епископ.
