Ольга Елисеева - Потемкин
Косвенным подтверждением того, что именно австрийская сторона высказывала недовольство вступлением Польши в альянс, являлась попытка Станислава Августа лично рассеять сомнения Иосифа II. «По отъезде из Канева Станислав Август поспешил на встречу с императором, надеясь снискать его расположение и отвратить опасность, грозившую ему со стороны могучего и честолюбивого соседа, уже обнаружившего желание свое распространить пределы Галиции, — сообщал вездесущий Сепор. — Император принял его ласково и уверял, что не только не замышляет гибели Польши, но что будет противиться другим державам в случае покушения их на эту страну. Тщетные обещания!…Одна лишь сила упрочивает независимость; она уже потеряна, когда вся надежда возложена на чужое покровительство. Только в случае готовности к борьбе можно внушать уважение к себе и найти союзников вместо покровителей»37.
«ПОТЕМКИНСКИЕ ДЕРЕВНИ»
В Каневе Потемкин получил тяжелую политическую пощечину, которая была тем больнее, что императрица поддалась влиянию его противников — группировки Воронцова. Однако впереди Григория Александровича ждала клевета пострашнее, чем выдумки о польской короне.
Практически все авторы, писавшие о путешествии Екатерины, согласны во мнении, что творцом легенды о «потемкинских деревнях», то есть о том, что на Юге императрице были показаны декорации вместо реальных городов и деревень, был саксонский дипломат Г. А. В. Гельбиг. Он служил в России секретарем посольства в 1787–1796 годах и лично не участвовал в поездке38. Фактически исполняя роль резидента, Гельбиг собирал в России информацию о жизни императрицы и двора, пользовался разного рода слухами и сплетнями. Вскоре его деятельность привлекла внимание правительства, однако выставить секретаря из Петербурга оказалось не так-то легко — дипломат имел влиятельных друзей в окружении великого князя Павла Петровича. Удалить Гельбига удалось только в 1796 году, незадолго до смерти императрицы.
Вернувшись на родину, он начал анонимную публикацию в гамбургском журнале «Минерва»39 книги «Потемкин Таврический». Это сочинение пользовалось большой популярностью в Европе и в первой четверти XIX века было переиздано шесть раз в Голландии, Англии и Франции. Сам Гельбиг назвал свой труд сборником анекдотов. Сильное предубеждение против России, откровенно высказанная автором ненависть к Екатерине и ее ближайшему сподвижнику превращают книгу в политический памфлет.
Изучая текст Гельбига, советская исследовательница Е. И. Дружинина пришла к выводу, что именно он познакомил европейскую публику с феноменом «потемкинских деревень»: «Гельбиг объявляет несостоятельными все военно-административные и экономические мероприятия Потемкина в Северном Причерноморье. Саму идею освоения южных степей он пытается представить как нелепую и вредную авантюру… Изображение всего, что было построено на юге страны в виде бутафории — пресловутых "потемкинских деревень" преследовало задачу предотвратить переселение в Россию новых колонистов…. Описываются мнимые "деревни", жители которых призваны были с лишком за 200 верст "по наряду". "Стада скотов, — говорится далее, — перегоняли ночью из места в место, и нередко одно стадо имело счастье предстать монархине от пяти до шести раз". По поводу построек в Херсоне, понравившихся императрице, сказано: "Только ближние здания были настоящие; прочие же написаны на щитах из тростника, связанных и прекрасно размалеванных". Даже военный флот, показанный императрице в Севастополе, "состоял из купеческих кораблей и старых барок, кои отовсюду согнали и приправили в вид военных кораблей"»40.
Саксонский дипломат заложил краеугольный камень трактовки деятельности светлейшего князя как бутафории, нереального, феерического видения, созданного «каким-то злым волшебством» и развеявшегося сразу после кончины Потемкина, как падают и рассыпаются в прах сказочные замки после гибели колдунов.
Однако не следует приписывать все лавры в создании этой легенды одному Гельбигу. В. С. Лопатин справедливо указывает, что дипломат застал в Петербурге уже имевшиеся слухи, которые появились перед самой поездкой императрицы в Крым41. Гельбиг только собрал их воедино и представил европейской публике. Письма Екатерины к разным корреспондентам, отправленные с дороги во время путешествия, пронизаны полемикой с недоброжелателями светлейшего князя, объявлявшими всю его деятельность в Причерноморье мистификацией. Так, 1 мая она писала Н. И. Салтыкову: «Легкоконные полки, про которые покойный Панин и многие иные старушонки говорили, что они только на бумаге, но вчерась я видела своими глазами, что те полки не картонные, но в самом деле прекрасные». «Чтобы видеть, что я не попусту имею доверенность к способностям фельдмаршала князя Потемкина, — продолжала она 3 мая, — надлежит приехать в его губернии, где все части устроены как возможно лучше и порядочнее: войска, которые здесь, таковы, что даже чужестранные оные хвалят; города строятся, недоимок нет»42.
Важно отметить, что среди столичных «старушонок», распускавших сплетни, императрица называет Никиту Панина, умершего еще в 1783 году. Это означает, что слухи о выброшенных на ветер миллионах и «картонной» коннице циркулировали уже тогда. Упоминание Панина указывает на партию Павла Петровича, именно из этих кругов вышли россказни о колоссальном спектакле, устроенном на Юге, чтобы скрыть несостоятельность наместника. Кроме присных наследника, нашлись и другие вельможи, заинтересованные в циркуляции мифа об игрушечных крепостях из песка.
Одним из главных обвинений против Потемкина было то, что он якобы не построил флота. Переписка Семена Воронцова и Безбородко пестрит подобными замечаниями. В некоторых случаях Безбородко держал сторону светлейшего князя. 4 апреля 1788 года он писал в Лондон: «Ваше сиятельство не верит, что флот наш на Черном море в 40 судах. Прилагаю записку оному»43. Одним из эпицентров слухов о картонных избах и игрушечном флоте был дом Воронцова на Английской набережной.
Недоброжелатели светлейшего князя рассказывали, будто Потемкин перед путешествием Екатерины специально выслал из Новороссии и Тавриды чиновников и генералов, особенно потрудившихся для развития края, чтоб вся слава досталась только ему. Любопытно, что в реальности дела обстояли совершенно иначе. Именно во время этой поездки Григорий Александрович представил императрице донского войскового атамана А. Н. Иловайского и капитана А. В. Го-ловатого, много сделавшего для обустройства бывших запорожцев на новых землях, а также будущего адмирала Ф. Ф. Ушакова и многих других сотрудников.
Легенда о «потемкинских деревнях» превратилась в важный русский культурно-исторический феномен. Эта реалистически обставленная история зародилась, казалось бы, на основе здравых рассуждений, будто за короткий срок невозможно добиться таких впечатляющих результатов. Однако у нее есть изнанка мистического свойства. В донесениях из Петербурга июля 1787 года М. А. Гарновский пересказывал ходившие по столице слухи о достижениях Потемкина: «Уж не духи ли какие-нибудь ему прислуживаются?»
Оказывается, перед глазами путешественников прошли не картонные домики, а видения, созданные подвластными Потемкину духами. Они трудились на него, творя волшебную, противоестественную реальность, которая в любой момент могла исчезнуть. В этом таилась разгадка и фантастически быстрого развития края, и огромных успехов наместника, и объяснение, почему, несмотря на наличие городов, флота и крепостей, которые можно пощупать руками, в Крыму все же на самом деле ничего нет.
Образ Потемкина — злого гения России, а в сниженной трактовке — авантюриста, лентяя, присваивавшего себе чужие победы, сластолюбца и хитрого царедворца, умело игравшего на слабостях императрицы, — создавался в литературе, выходившей из розенкрейцерских кругов. Он отражал восприятие светлейшего князя как «князя тьмы», существовавшее в русских и прусских масонских братствах, поддерживавших цесаревича Павла. Именно эта антитеза: светлейший князь — князь тьмы — раскрыта в немецком мистическом романе-памфлете, опубликованном в 1794 году. Феерическая сказка «Пансалвин и Миранда», наполненная перетрактованной в розенкрейцерском духе ветхозаветной мифологией, повествовала о злом демоне, обольстившем добродетельную царицу Миранду и превратившем все ее прекрасные дела в нечто совершенно противоположное. Не видя дьявольской сущности любимца, Миранда доверчиво предоставила ему право распоряжаться своим государством, которое едва не оказалось на краю гибели. Хищный убийца Пансалвин, мечтая захватить весь мир, вверг страну в непрекращающуюся войну. Только его смерть во время дуэли, когда оскорбленный Пансалвином генерал случайно задел кончиком шпаги ядовитую южную траву и нанес противнику смертельную рану, возвращает Миранде память44.
