Аркадий Савеличев - Генерал террора
Фомичёв вынимает часы. Без пяти минут полночь. Чемоданы сняты с телеги. Возница, русский, плохо соображает, в чём дело. Но он взволнован и желает нам счастья. Теперь мы в мокрых кустах. Перед нами залитая лунным светом поляна. Фомичёв говорит:
— Сначала я перейду один. Андрей Павлович ждёт меня на той стороне.
Он уходит. Чётко вырисовывается на белой поляне. Вот он её пересёк и скрылся. Через минуту вырастают две тени. Они идут прямо на нас.
— Андрей Павлович?.. — спрашивает Борис Викторович, близоруко вглядываясь вперёд.
Двенадцать часов назад Андрей Павлович в Вильно расстался с нами. Он поехал проверить связь с Иваном Петровичем, красным командиром и членом нашей организации.
Мы берём в руки по чемодану и гуськом отправляемся в путь. Из лесу выходит человек. Это Иван Петрович. Звенят шпоры, он отдаёт по-военному честь. Сзади кланяется кто-то ещё.
— Друг Сергея, Новицкий, — представляет Андрей Павлович. — Он проводит нас до Москвы.
Мы выехали в Россию по настоянию Сергея Павловского. Он должен был приехать за нами в Париж. Но он был ранен при нападении на большевистский поезд и вместо себя прислал Андрея Павловича и Фомичёва.
Фомичёв — член ПСП и связан с Борисом Викторовичем с 1917 г.
Я смотрю на Новицкого. Он похож на офицера. На молодом, почти безусом лице длинная, клинышком, борода.
Мы идём быстро, в полном молчании. За каждым кустом, может быть, прячется пограничник, из-за каждого дерева может щёлкнуть винтовка. Вот налево зашевелилось что-то. Потом направо. И вдруг всюду — спереди, сзади и наверху — шумы, шорохи и тяжёлое хлопанье крыльев. Звери и птицы...
Пролетела сова. Это третий предостерегающий знак: утром разбилось зеркало и сегодня пятница — дурной день.
Мы идём уже больше часа, но усталости нет. Мы идём то полями, то лесом. Граница вьётся, и мы мало удаляемся от неё. Но вот в перелеске тарантас и подвода. Лошади крупные — «казённые», говорит Иван Петрович. Андрей Павлович и Новицкий достают шинели и полотняные шлемы. Шлемы по форме напоминают германские каски. Борис Викторович, Александр Аркадьевич и Андрей Павлович переодеваются. Их сразу становится трудно узнать.
Я шучу:
— Борис Викторович, вы похожи на Вильгельма Второго.
Александр Аркадьевич лежит на подводе. Рядом с ним на своих вещах Фомичёв в дождевике и нашлёпке. Он говорит, не умолкая ни на минуту. Он типичный пропагандист. Иван Петрович с револьвером на поясе садится на козлы.
Борис Викторович, Новицкий и я размещаемся в тарантасе. Андрей Павлович правит. Маленького роста, широкоплечий и плотный, с круглым, заросшим щетиной лицом, в слишком длинной шинели, он имеет вид заправского кучера. Я смотрю на него и смеюсь.
До Минска нам предстоит сделать 35 вёрст.
Деревня. Лают собаки. Потом поля, перелески, опять поля, снова деревня. И опьяняющий воздух. А в голове одна мысль: поля — Россия, леса — Россия, деревни — тоже Россия. Мы счастливы — мы у себя.
Высоко над соснами вспыхнул красноватый огонь. Что это? Сигнал? Нет, это Марс. Но он сверкает, как никогда.
Дорога скверная, в ямах. На одном из поворотов тарантас опрокидывается. Мы падаем. Андрей Павлович по пословице — «на все руки мастер». Он починяет сломанную оглоблю, и мы снова едем. Так, не останавливаясь, мы едем всю ночь.
16 августа.
На заре мы сделали привал в поле. В небе гаснут последние звёзды. Фомичёв объявляет со смехом:
— Буфет открыт, господа!
Он предлагает водки и колбасы. Мы бранили его за то, что он забыл купить хлеба.
Лошади трогаются. Вот, наконец, и дома. Приехали. Минск. Борис Викторович и Александр Аркадьевич снимают шинели и шлемы. Иван Петрович въедет в город с подводой и тарантасом. Остальные войдут пешком. Мы идём, разбившись на группы. Фомичёв озабоченно снуёт между нами. Пригородные улицы пусты. Редкие прохожие оборачиваются на нас, хотя в Вильно мы оделись по-русски: мужчины в нашлёпках, а я в шерстяных чулках и т.д. Мы идём, и кажется, что пригороду не будет конца: бессонная ночь внезапно даёт себя знать.
Новицкий служит проводником. Но он Минска не знает, и мы долго блуждаем в предместьях. Навстречу попадаются верховые — красноармейцы знаменитой дивизии Гая.
Я устала. Заметив это, Новицкий нанимает извозчика. На извозчике он говорит:
— На нас обращают внимание. Это из-за моей бороды.
Мы останавливаемся у одного из домов на Советской. Здесь мы отдохнём и вечером уедем в Москву.
Поднимаясь по лестнице, я говорю:
— В этой квартире живёт кто-нибудь из членов нашей организации?
— Да, конечно, — отвечает кто-то.
Мы звоним. Нам открывает высокий молодой человек в белой рубашке. Молодой человек не в духе. Вероятно, он недоволен, что его разбудили так рано. Он идёт доложить о нашем приходе. Кто он? Вестовой? Из передней мы проходим в столовую, большую комнату с выцветшими обоями. На столе остатки вчерашнего ужина. Мои товарищи направляются в кухню, чтобы почиститься и помыться.
Я чувствую смутное беспокойство. Я присаживаюсь к столу. Неожиданно открывается дверь. На пороге стоит человек огромного роста, почти великан. Он в военной форме, с приятным лицом. Он удивлён. Это, наверное, хозяин. Я встаю и подаю ему руку.
Приносят завтрак. Александр Аркадьевич не ест ничего. Он ложится в этой же комнате на диван. Я несколько раз прошу хозяина сесть вместе с нами за стол. Он отказывается. Он говорит:
— Визита дамы не ожидал. Позвольте, я сам буду прислуживать вам.
Я спрашиваю Андрея Павловича, почему с нами нет Фомичёва.
— Он в гостинице с Шешеней. Он вечером придёт на вокзал. Бывший адъютант Бориса Викторовича Шешеня служит теперь в Красной Армии. Он приехал в Минск из Москвы встретить нас. Он уже взял билеты на поезд. Андрей Павлович показывает мне их. Потом он поднимает рюмку и говорит:
— За ваше здоровье... Мне нужно быть в городе. До свидания.
За столом остаёмся мы трое: Борис Викторович, Новицкий и я. «Вестовой» приносит яичницу. Вдруг с силой распахивается двойная дверь из передней:
— Ни с места! Вы арестованы!
Входят несколько человек. Они направляют револьверы и карабины на нас. Впереди военный, похожий на корсиканского бандита: чёрная борода, сверкающие чёрные глаза и два огромных маузера в руках. Тут же в комнате «вестовой». Это он предал нас, мелькает у меня в голове, но в то же мгновение я в толпе узнаю Ивана Петровича. Новицкий сидит с невозмутимым лицом. Со стороны кухни тоже появляются люди. Обе группы так неподвижны, что кажется, что они восковые.
Первые слова произносит Борис Викторович:
— Чисто сделано... Разрешите продолжать завтрак?
Красноармейцы с красными звёздами на рукавах выстраиваются вдоль стены. Несколько человек садятся за стол. Один небольшого роста, с русою бородой, в шлеме, располагается на диване рядом с Александром Аркадьевичем.
— Да, чисто сделано... — повторяет он. — Не удивительно: работали над этим полтора года...
— Как жалко, что я не успел побриться, — говорит Борис Викторович.
— Ничего. Вы побреетесь в Москве, Борис Викторович... — замечает человек в чёрной рубашке и с круглым спокойным лицом. У него уверенный голос и мягкие жесты.
— Вы знаете моё имя и отчество? — удивляется Борис Викторович.
— Помилуйте, кто же не знает их! — любезно отвечает он и предлагает нам пива.
Человек с русою бородою переходит с дивана за стол.
Он садится от меня справа. У него умное и подвижное лицо.
Я говорю:
— Нас было пятеро. Теперь нас трое. Нет Андрея Павловича и Фомичёва.
— Понятно, — говорит Борис Викторович.
— Значит... все предали нас?
— Конечно.
— Не может этого быть...
Но я должна верить Пиляру. Он один из начальников ГПУ. Все... Андрей Павлович... Фомичёв... Шешеня. А Сергей? Сергей, наверное, уже расстрелян...
— Им много заплатят? — вежливо осведомляется Александр Аркадьевич.
— Андрей Павлович никогда не работал против нас. Он убеждённый коммунист. А другие... У других есть грехи...
