Аркадий Савеличев - Генерал террора
Обзор книги Аркадий Савеличев - Генерал террора
Генерал террора
«Не разжигай углей грешника, чтоб не сгореть
от пламени огня его...»
(Книга Премудрости Иисуса сына Сирахова, гл. 8, cm. 13)«Я знаю, жжёт святой огонь.
Убийца в Божий град не внидет.
Его затопчет Бледный Конь...»
(Борис Савинков)«...Се Конь Блед, и сидящий на нём - имя ему
Смерть, и ад идяще въслед его...»
(Из древнерусской рукописи старца Евфимия)ПРОЛОГ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
I
евастопольская военная тюрьма была устроена на месте гарнизонной гауптвахты, прямо в крепости. Это не хуже и не лучше других крепостей, где Савинкову ещё в прежние годы довелось побывать. Несокрушимые, непреодолимые стены — охрану нёс специально выделенный литовский полк, отличившийся в карательных экспедициях ещё тлевшей под серым пеплом революции. Набившие руку караульные, разводящие, часовые; рота по очереди сменяла роту, с заведённостью часового механизма. Никто не мог ни отменить, ни изменить раз и навсегда заданный ритм. При полной сменяемости караулов заключённый, при всём желании, не успевал запомнить многочисленных охранников, как и охранники — знать в лицо своих подопечных. Этим исключался всякий сговор и соблазн побега.
Крепостная гауптвахта делилась на три отделения: общее, офицерское и секретное. Разумеется, Савинков был в третьем. Это секретное отделение имело вид узкого и длинного коридора с двадцатью камерами по обеим его сторонам. Коридор замыкался метровой толщины стеной, а начинался железной, всегда запертой дверью. Она вела в умывальную; туда выходили двери от дежурного жандармского офицера, из совершенно глухой, без окон, кладовой, из офицерского отделения и кордегардии. Через кордегардию, всегда полную отдыхающих солдат, и вёл единственный выход к воротам.
Внутри секретного коридора — трое часовых. Посты в умывальную и далее, у дверей в кордегардию. Такие же посты снаружи, между гауптвахтой и её внешней стеной. Более того, крепостная стена охранялась и снаружи.
Какой уж там побег!
Борис Савинков ждал смертного приговора. Как для лица гражданского, расстрел был для него непозволительной роскошью — виселица, потомственный петербургский дворянин, виселица! Читая заранее прописанные, роковые слова приговора, военный прокурор генерал Волков ожидал слёз, раскаяния, чего угодно, только не каменного спокойствия. Смешно сказать, Савинкову же и пришлось успокаивать генерала:
— Господин прокурор, не примите это за оскорбление, но я не умею плакать.
За время разбушевавшейся революции здесь всего повидали, могли бы ничему не удивляться... Но как скрыть удивление?
— Вам только двадцать семь лет!
— Это возраст поручика Лермонтова. Чем я лучше его?
— У меня не укладывается в голове: как вы, такой опытный конспиратор, могли обмишуриться?!
— Не укладывается и у меня, господин прокурор. Случайность? Наводка провокатора? Доблесть филёров?.. Но не довольно ли вопросов? Приговорённый к смертной казни имеет право на последнее желание. Я хочу спать.
Генерал Волков покачал усталой, всего повидавшей головой и оставил заключённого, — по, сути уже осуждённого — на попечение конвоя. Опять крепость. Одиночная камера. Непроницаемые, глухие стены. Полный покой... предсмертный покой, если так угодно господину террористу. Отсыпайтесь... до встречи с Господом Богом! Аз воздам!
Но Савинков зря тревожил душу служивого прокурора. Во всём случившемся он был сам виноват. Самонадеянность! После головокружительных прошлых удач — непозволительная самонадеянность. Совсем не в его характере.
Сиди и вспоминай путь на свою несчастную Голгофу...
* * *
В самом начале мая 1906 года он выехал из Гельсингфорса в Севастополь с поручением Боевой организации эсеров — судить судом гнева адмирала Чухнина: адмирал отличился своими зверствами над восставшими моряками. После убийства министра внутренних дел Плеве, великого князя Сергея, да и других громких бомбометаний это казалось лёгкой разминкой перед главным готовящимся покушением — на Николая II.
Как всегда, разведку и руководство он брал на себя. Как всегда, ехал один. Помощники — а их было трое — следовали другими поездами, через другие города. Лишь на пересечениях путей — мимолётные конспиративные встречи. Так безопаснее и легче скрываться от шпиков: сумеречные крысы давно шли по пятам. Прекрасно знали его в лицо. С изобретением фотографии задача их упрощалась. В лабораториях департамента полиции был налажен выпуск так называемой «Книжки филёра». Портмоне карманного размера, куда складывалась гармошка нужных на это время фотографий. Легко раскрывается, легко скрывается в случае необходимости.
Распрощавшись в Харькове, после получасовой встречи, со своими подельниками — Двойниковым, Калашниковым и Назаровым, — он приехал в Севастополь 12 мая. По обычаю, остановился в лучшей гостинице — «Ветцель». Он не любил бедной конспирации — богатый англичанин лучше всего. Но Севастополь — город военный, к тому же взбудораженный ещё не затихшей революцией. Англичане сейчас были не в чести. Отставной подпоручик в запасе, Дмитрий Евгеньевич Субботин, извольте любить и жаловать, прибыл в славный морской град для отдохновения, из давней любви к пользительному морскому воздуху. Документы документами, но ведь и поболтать со служащими гостиницы об этом не мешало. Гостиничные служки — первостатейные филёры.
Очередная встреча с помощниками была назначена на 14 мая — день коронации Николая II. Ничего удивительного, военные моряки были обязаны праздновать такой день; адмирал Чухнин тем более. До славной встречи, адмирал!
А пока подпоручик, как ему и положено, мог приятно провести время. Не стар подпоручик Субботин, очень даже не стар, хотя имеет честь давно быть женатым. По своему побочному увлечению — литературой — женат, разумеется, на дочери писателя. Разумеется, кумира первостуденческой поры — славного Глеба Ивановича Успенского. Не забывает разгулявшийся подпоручик Субботин: его ждёт в Петербурге Вера Глебовна, прекрасная дочь прекрасного писателя. У него всего лишь маленькая холостяцкая прогулочка перед семейным ужином.
Да, но ему в этот день — день коронации кандидата на заклание — не думалось ни о любимейшем, в бозе почившем тестюшке, ни о его любимейшей, бесстрашной дочери. Жить с таким мужем — не шуточки.
К 12 часам на Приморском бульваре у него было назначено свидание с «динамитной» — так мысленно называл он Рашель Лурье. А что нужно для свидания? Конфеты от Елисеева, розы от самой распрекрасной севастопольской цветочницы и соответствующее настроеньице — от самого себя.
Ах, жаль, не пришла влюблённая... да-да, в революцию!.. расчудесная Рашель...
И только хотел обидеться — что же?.. Взрыв?
Ему ли не знать, как взрываются бомбы. Он несколько минут колебался: уж не Рашель ли подорвалась? В деле часто случались такие казусы. Динамитчиков погибало не меньше самих бомбометателей. При срочном изготовлении бомб — их же нельзя было держать в запасе — кому руки отрывало, кому и головы срывало. Озаботясь судьбой Рашели, он вышел с бульвара на улицу. Ясно, вслед за взрывом начнутся усиленные поиски виновников. Следовало, видимо, сейчас же выехать из Севастополя и уже где-то в другом городе собрать всю свою группу. Но неосторожно разгулявшийся подпоручик рассудил: что за беда, за ним-то не следят! Пережди переполох в гостинице.
Но не успел он подняться по коврам лестницы на свой второй этаж, как услышал позади крик:
— Барин, вы задержаны!
Его крепко ухватили за руки. Засада! Из-под лестницы, из-за штор, казалось, из самих стен высыпали жандармы и солдаты с ружьями наперевес, даже с примкнутыми штыками. В одно мгновение штыки образовали тюремную, непроходимую решётку. Из неё не было выхода ни с браунингом, ни без браунинга. Полицейский офицер, очень бледный, приставил к его груди револьвер — видать, наслышан о знаменитом террористе, опасался и в таком жандармском многолюдстве. Какой-то мордастый сыщик грозил кулаком и ругался. Какой-то морской офицер настойчиво требовал:
— Нечего возиться! Во двор — и сейчас же к стенке.
Однако полицейский офицер не мог этого позволить:
— У меня приказ: взять живым. Конвой! В крепость.
Там уже были двое помощников — Двойников и Назаров; Калашникову, кажется, удалось скрыться; Рашель Лурье тоже счастливо опоздала на это роковое свидание.
Они переглянулись, кивнули друг другу, что означало: подлинных фамилий не называть. Всем троим тут же было предъявлено обвинение... в покушении на жизнь генерала Неплюева!
