Илья Сельвинский - О, юность моя!
— Господа! — обратился к арестантам чуть дрогнувший бас. — Я человек маленький. Исполняю свой долг.
— Какой долг? Людей расстреливать?
— Вон отсюда! — загремела камера.
— Вон!
— Во-о-он!
На крики седьмой камеры отозвались другие во всех этажах. Все две тысячи узников ревели, орали, рыдали, вопили, сорвавшись в стихию страшной острожной истерики:
— Во-о-он!
Утром часовой повернул ключ в замке, отодвинул засов и, крикнув: «Мое фамилие Васюков!» — побежал, продолжая кричать: «Васюков!», «Я Васюков!» Староста переглянулся с товарищами и осторожно направился к двери. За ним чуть ли не на цыпочках двинулась вся масса арестантов.
— А чего мы, собственно говоря, трусим? — спросил Леська.
— Не струсишь тут, — отозвался Платонов. — Только выглянешь, а там, может, пулемет стоит. А?
— Проверим! — сказал Леська и кинулся к двери.
Но староста сам приоткрыл дверь и выглянул в коридор: пусто. На полу валялась винтовка. Новиков схватил ее и крикнул:
— За мной!
Камера, как боевая рота в наступлении, хотя и вооруженная одной-единственной винтовкой, ринулась за часовым. Он бежал через внутренний двор к воротам, ведущим в кордегардию. Ему дали добежать до калитки, а когда она пред ним открылась, арестанты устремились к ней. Калитка не заперта...
— Как быть с тюремщиками? — спросил Платонов.
Тюремщики смотрели на бунтовщиков белыми глазами.
— Товарищи! — закричал Леська. — Пошли освобождать женский корпус.
Он вбежал в первый этаж. За ним другие.
— Ключи! — крикнул он надзирателю.
— Пускай сам отпирает! — раздались голоса арестантов.
— Сам, собака!
Надзиратель, ничего не соображая, помчался куда глаза глядят. Елисей — за ним. Догнал. Подставил ножку. Дрожащими руками обшарил его. Нашел ключи.
Женщины выбежали к мужчинам, обнимали их, незнакомых, целовали, плакали. К Леське на грудь кинулась Нюся.
— Милая... — нежно сказал Леська, расцеловал ее и, подхватив под руку, вывел из тюрьмы на улицу.
— Приходи в приют! — крикнула Лермонтова и побежала к фабрике. Леська помахал ей фуражкой и вернулся в острог.
В кордегардии уже столпилась чуть не вся тюрьма: все искали папки со своим делом и наспех жадно тут же читали письма доносчиков и показания лжесвидетелей.
— Бредихин! — окликнул Елисея Новиков. — Ваше дело у меня. Возьмите.
Он швырнул ему папку. Леська распахнул ее, но ничего особенного не вычитал, кроме протокола о его аресте по обвинению в принадлежности к партизанскому отряду «Красная каска». Поразил Леську, однако, его порядковый номер: 32736. Оказывается, сквозь тюрьму прошел целый город. Елисей вырвал из первого листа свою фотографию и бережно вложил ее в студенческий билет, на котором, между прочим, было напечатано, что, встречая членов императорской фамилии, студент обязан снимать головной убор.
— Павел Иванович, прощайте! Платонов! До свидания!
— Куда?
— Домой! В Евпаторию!
Вокзал кишел офицерьем, которое осаждало коменданта и штурмовало любой состав, прибывавший на станцию. Здесь корниловцы, дроздовцы, шкуровцы, марковцы сражались за жизнь с большей отвагой, чем на Перекопе. От былого высокомерия не осталось и следа. Ужас перед Красной Армией гнал их в Севастополь, Евпаторию,
Феодосию, Керчь — всюду, где можно было устроиться хоть на самой плохонькой морской посудине.
Но бой шел на вторых и третьих железнодорожных путях, где стояли вагоны третьего класса и рыжие теплушки. Первый же путь был свободен: он охранялся пластунами; и вот, не останавливаясь на станции, по этому пути пронесся поезд генерала Слащева-Крымского, состоявший из одних пульманов. Блеснув зеркальными стеклами, он показал красный фонарь и скрылся в дыму своего локомотива.
Пока офицеры, обалдев от блеска, глядели на прощальный огонек поезда, Леська увидел евпаторийский состав и начал карабкаться в теплушку, но какой-то хилый подполковник в синих очках спихнул его сапогом.
— Вы тут, студент, не примащивайтесь.
— Но я евпаториец...
— Прочь с глаз! — заорал подполковник.
Леська бросился к следующей теплушке, но там у самого входа сидели казаки, свесив ноги наружу, и спокойно лузгали семечки. Один из них тихонько играл на гармони. Леська взглянул на их лирические лица и побежал дальше. Но все уже было забито людьми, чемоданами, кофрами, саквояжами, мешками, сундучками. Наконец он добрался до локомотива. Машинист высунулся из окна и, прищурясь, глядел на дикую сутолоку перрона.
— Ребята, подвезите.
— Куда тебе?
— В Евпаторию.
— Много тут и без тебя.
— Товарищи... — тихо сказал Леська. — Я не драпающий. Я бегу из тюрьмы.
Машинист поглядел на студента зорким взглядом и так же тихо сказал:
— Влазь, но только с той стороны.
Леська обежал паровоз и остановился у чугунной лесенки. Вокруг никого не было. Кочегар, молодой парень в дырявой тельняшке и коричневой зюйдвестке, злобно на него зашипел:
— Вира! Чего замерз? Хотишь, чтоб увидели?
Леська взобрался на паровоз и присел на корточки.
Вскоре к паровозу подошел комендант.
— Ефимов! — обратился он к машинисту. — Давай
Евпаторию, но нигде не останавливайся: встречных не будет.
Состав тронулся с места и медленно пошел, сначала шипя, потом сипя, чавкая и поддакивая:
— Эу-у!-у!-у!-ли!
Леська тихонько засмеялся.
— Вставай, приятель, ноги затекут.
Елисей встал и протянул Ефимову руку.
— Спасибо, товарищ Ефимов.
Он принялся глядеть в окно. Ветер подхватил его давно не стриженные волосы. Мимо пронеслись знаменитые симферопольские тополя. Вскоре пошли полустанки. Отлетела в прошлое станция Княжевич. Леська не любил этой станции, которой из подхалимства дали имя таврического губернатора. А вот и Сарабуз.
Обычно маршрут Симферополь — Евпатория совершался в течение четырех часов, хотя между этими городами пролегли всего-навсего шестьдесят верст. Но поезд Ефимова должен был пройти это расстояние в полтора часа. Вот уже миновали Саки. Море задышало Леське в лицо глубоким и прерывистым своим дыханием, а главное — он едет домой! Домой из тюрьмы! Среди всей этой катастрофы он останется невредимым. Он будет жить на родине, а вся эта золотопогонная сволочь, которой так лихорадило Россию, уплывет на чужбину и поведет там жизнь подонков.
С вокзала Елисей направился в город вместе со всем белогвардейским сбродом. Невдалеке шагал подполковник в синих очках. Ничего, мы еще с тобой встретимся, ваш-сок-бродь! Подполковник, задыхаясь, нес два чемодана: черный с никелем и желтый из свиной кожи. По дороге открылся тюремный замок, ворота которого были распахнуты настежь. Ах, свобода! Как замечательно жить на свете!..
* * *Когда дошли до Лазаревской, пришлось задержаться: подводы, экипажи, мажары, ландо, пролетки, телеги, мотоциклеты, легковые автомобили и грузовики, сшибаясь, сталкиваясь, цепляясь друг за друга колесами, мчались к двум пристаням, с которых катера перевозили на пароходы толстосумов, иереев и высокое начальство самых разных городов.
Леська добрался до пляжа у пристани «Российского общества пароходства и торговли». Она была запружена публикой. Два парохода не могли принять всех. Начался бой за место на катерах. Крик, ругань, истерика. Задние напирали на передних, передние срывались в воду, плескались в ней, как крысы, или сразу тонули. Никто никого не спасал. Леська увидел подполковника с синими очками: тот ошалело глядел на толпу, сквозь которую не прорваться. Потом завизжал и кинулся с кулачками вперед, пытаясь пробить себе дорогу в жизнь, но его тут же отшвырнули штатские, которых он уже не мог расстрелять. Тогда подполковник, сбросив шинель, прыгнул в воду: он хотел добраться вплавь до катера, но для этого нужно было прежде всего снять сапоги с подковами... Чемоданы его остались на пристани. Какой-то грек ударил по желтому сапогом и отшвырнул его в море. Какой-то цыганенок подхватил черный с никелем и спокойно унес его к себе на Цыганскую слободку.
Леська подошел к самой воде. На ней плавали камка, четырехпалые кожистые яйца морской чертовки и керенки, керенки вперемешку с донскими колокольчиками. Никто их не выуживал, не вылавливал. Рядом с Леськой очутился маленький прапорщик. Безумным взором оглядел он пристань, катер, пароходы на рейде, все понял, истошно крикнул: «Ах!» — и, рванув из кобуры револьвер, сунул его в рот, как трубку. Трубка полыхнула дымом.
Леська стоял и потрясенно глядел на всю эту картину. Он воочию видел Историю.
По дороге над самым пляжем медленно двигался вишневый автомобиль: в нем сидели Володя Шокарев и Муся Волкова. Леська помчался наперерез:
— Володя! Володя!
