Зигфрид Обермайер - Калигула
— Все не так плохо, как я думал, — довольно пробормотал он. — Теперь мне нужно больше света! Подержи твою лампу поближе к ране — да, вот так.
Врач посмотрел через дыру величиной с денарий на беловатую мозговую оболочку, осторожно ввел пинцет и извлек обломок кости с острыми краями.
— Вот она, злодейка! Теперь на его мозг ничто не давит, и парень должен хорошенько отдохнуть.
Врач наложил жесткую повязку и спросил:
— Есть у вас перец или уксус?
И то и другое по очереди держали под носом больного, пока тот не пришел в себя.
— Остальное сделают молодость и его крепкий организм, — сказал врач, собирая свои инструменты.
Сабин повторил свое предложение лично попросить императора об освобождении врача.
В ясных, умных глазах старика блеснули насмешливые огоньки.
— Откуда ты знаешь, что я хочу оставить остров? Не старайся, Калигула давно отменил мое наказание, только я решил остаться. Но гонорар свой я хотел бы получить. Заплати мне сотню сестерциев или красивый свежеотчеканенный денарий, если найдется.
Сабин протянул ему аврей и еще раз поблагодарил.
— Если через два дня не наступит улучшения, молитесь Гиппократу, меня же не беспокойте. Через три дня я сам загляну еще раз.
Сабин обратился к своим людям:
— Хотя дверь в подвале и прочная, я бы хотел оставить пару крепких парней охранять Кукулла.
Ноябрь в Риме проходил тихо. Воздух стал заметно прохладнее, бурная городская жизнь теперь протекала в теплых домах, и шумные улицы притихли. Если в октябре календарь был полон праздников, то в ноябре существовал только один официальный праздничный день: в тринадцатый день месяца во время полнолуния отмечался праздник Юпитера.
В этот день фламин[13] Диалис, жрец Юпитера, приносил в жертву отцу богов белого барана. В римской государственной религии фламин считался самым высоким и уважаемым священником, поскольку над ним стоял только верховный жрец, однако он был связан целым рядом ограничений и условий, происхождение и значение которых терялись в глубине веков. Так, фламин Диалис мог брить бороду только медным ножом и носить белоснежную тогу, которую соткала его жена. Никому нельзя было дотрагиваться до его тела, и когда он выходил, то слуги окружали его и прутами отгоняли всех, кто слишком близко к нему пробирался.
Смотреть на покойников и на могилы ему также строго запрещалось, как и на марширующих солдат. Кроме того, он не должен был есть кислый хлеб, сырое мясо, прикасаться к собакам, ездить верхом, иметь узлы на одежде, работать или даже смотреть на работающих, клясться и еще много чего, что казалось бессмысленным, но было освящено древним обычаем.
В ноябрьские иды, 13 ноября, император возвестил о своем желании присутствовать во время жертвоприношения, что происходило нечасто. Фламин Диалис презирал этого человека, в котором видел безбожного узурпатора, подделавшего завещание Тиберия и вызывающего отвращение своей порочной игрой в близнеца Юпитера. Но в последнее время стали давать о себе знать дурные предзнаменования, и жрец не без злорадства видел, что боги начали гневаться. На Палатине молния попала в квартиру управляющего и спалила ее. Конечно же, это могла быть только карающая рука Юпитера. Недавно из Геллы принесли весть, что в корабль, предназначенный для перевозки колоссальной статуи Зевса, тоже ударила молния, и тот утонул, объятый пламенем. При этом многие люди из храма говорили, что ясно слышали рокочущий смех.
Такие мысли бродили в голове жреца, пока он вместе со своими помощниками ожидал перед храмом Юпитера Капитолийского жертвенное животное. Когда приедет император, он не знал, поскольку тот являлся всегда неожиданно или не являлся вообще без всякого объяснения причин. Во всяком случае, он, фламин Диалис, не собирался из-за этого сумасшедшего переносить жертвоприношение.
Тут появились служители, которые вели великолепного белого барана, сопротивлявшегося изо всех сил. По знаку фламина все двери в храм распахнули, чтобы изображения богов приняли вид жертвы.
Священное действо должно было проходить в полной тишине, допускалось только исполнение негромкой мелодии на флейте.
В то время как успокоившееся животное стояло перед воротами храма, жрец, который должен был совершить заклание, зачитывал священные тексты, составленные на древней латыни, так что едва ли кто-то их понимал. Он читал медленно и старательно, поскольку из-за одной-единственной ошибки церемония могла потерять силу. Потом он подошел к животному, окропил его вином и обмазал смесью соли с дробленым зерном. При этом он натянул свою тогу на голову, чтобы принести жертву, защитив себя подобием вуали.
Когда он это сделал, снаружи послышались торопливые шаги, и в дверях появился император, переодетый Нептуном, в золотой бороде, размахивающий бронзовым трезубцем.
— Сегодня я сам хочу принести жертву моему брату! — прокричал он в звенящей тишине. Он показал на барана. — Этого мало, Юпитер требует большую жертву!
Он взмахнул тяжелым трезубцем и обрушил его на голову жреца, который уже стоял с ножом в руке, готовый перерезать барану горло. Тот упал на пол, у присутствующих вырвался крик ужаса. Фламин Диалис сразу же отвернулся, поскольку ему нельзя было видеть смерть.
— Надеюсь, что тебе придется ответить за это преступление, принцепс!
Калигула зло рассмеялся.
— Я за все могу ответить и, если бы захотел, мог бы принести в жертву брату вас, да боюсь его обидеть. Потому что он желает безупречных животных, а не жирных и хромых бритоголовых стариков.
С ухмылкой показал он на лежащего на полу жреца.
— Кто хочет, может исследовать печень этого существа на предмет предзнаменования.
И со смехом, размахивая трезубцем, он удалился вихляющей походкой.
Руф разбудил своего господина, тряся за плечо.
— Просыпайся, трибун! Похоже, в казарме что-то случилось.
Сабин подскочил с постели и выглянул в окно. Серое низкое небо сыпало мелким дождем, и он едва ли мог что-то разглядеть. Он быстро натянул тунику и надел броню.
— Скорее мой меч!
Выбежав на улицу, он услышал громкие голоса и крики, увидел снующих туда-сюда легионеров. Один из них бросился к нему.
— Трибун! Трибун! Арестованный сбежал! Кукулл задушил одного охранника, другого ударил так, что он все еще лежит без сознания.
— Куда он побежал?
— Никто не знает, вероятно, на запад, чтобы спрятаться в сосновом лесу.
Сабин покачал головой.
— На этом острове у него нет ни малейшей возможности скрыться. Дайте знать людям в гавани. Он или попадется на воровстве еды, или одумается и сдастся сам.
Между тем его обступили легионеры, и один из них сказал:
— Думаю, у Кукулла вообще отсутствуют мозги.
Другой предложил:
— Мы должны разбиться на группы по четыре человека и прочесать остров. Далеко он не мог уйти.
— Добровольцы есть? — с ухмылкой спросил Сабин.
Все опустили головы, переступая с ноги на ногу. Наконец пятеро подняли руки.
— Нет, я не стану рисковать вашими жизнями. Кто знает, на что способен этот сумасшедший в приступе бешенства. Мы не на войне и должны быть осторожнее. Выставьте двойную охрану и, если что-то заметите, сразу докладывайте мне.
Солдаты давно отвыкли от человеческого обращения и от того, чтобы начальников заботили их жизни, поэтому трибун своим решением удивил их, пробудил к себе симпатию.
Сабин наскоро принял ванну, вооружился копьем и мечом и вместе с Руфом отправился к дому Ливиллы, чтобы рассказать о случившемся. Обескураженные охранники стояли перед дверями и, дрожа от страха, сообщили, что Кукулл проник в дом и теперь ждет там трибуна.
— Во имя Марса! Но почему же вы не схватили его? — заорал Сабин.
— Но… но… но он там крепко засел и…
— Трусы проклятые! — выругался Сабин и распахнул дверь.
Кукулл уютно устроился за столом: короткий меч в правой руке, кинжал в левой. Ливилла и Миртия стояли у окна, вероятно, он приказал им следить за дорогой. Декурион медленно выпрямился, и Сабин только сейчас со всей ясностью увидел, насколько здоровым и сильным он был.
— Я ждал тебя, трибун, чтобы хорошенько рассчитаться. Ты можешь добровольно сложить оружие, и я доставлю тебя, как арестованного, в Рим с докладом о твоем предательстве. Пусть император решает, что с тобой делать.
— О чем ты говоришь? Ты убил одного из своих людей, двух других смертельно ранил… и хочешь меня… Похоже, пьянство лишило тебя рассудка. Сложи оружие и отправляйся обратно в подвал. Это мой приказ трибуна!
Кукулл угрожающе рассмеялся.
— Может, ты и трибун, но у меня есть поручение следить за тобой, и то, что я увидел и услышал, в Риме вызовет немалый интерес.
Ливилла вопросительно посмотрела на Сабина, и в глазах ее читался вопрос: «Может ли этот человек быть для нас опасным?»
