Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
Крепко сжатые губы Артура злобно искривились. Мощный прилив непосредственного чувства захлестнул его.
— Не удивительно, что вы горды собой. Вы патриот. Все вами восхищаются. Вы заседаете в комиссиях, ваше имя упоминается в газетах, вы произносите речи о славных победах, когда тысячи людей лежат убитые в окопах. А тем временем вы куёте деньги, тысячи, десятки тысяч фунтов, выжимая все соки из рабочих «Нептуна», и вопите, что это делается для Короля и Отечества, тогда как на самом деле делаете это для себя самого. Да, вот как обстоит дело. — (Его голос звучал всё громче.) — Вам всё равно, что люди умирают. Вы думаете только о себе.
— Во всяком случае, я до тюрьмы не докачусь, как другие, — заревел Баррас.
— Как знать! — Артур тяжело дышал. — Похоже на то, что вы скоро там будете. Я не собираюсь отбывать наказание вместо вас.
Баррас, быстро шагавший по передней, круто остановился. Он даже рот разинул.
— Что такое? — воскликнул он тоном крайнего изумления. — С ума ты сошёл, что ли?
— Нет, — возразил Артур запальчиво. — Не сошёл, хотя легко мог сойти.
Баррас уставился на него, затем пожал плечами, как бы говоря, что Артур безнадёжен. Он снова вынул часы, все тем же суетливым жестом, и взглянул на циферблат своими небольшими, налитыми кровью глазами.
— Я должен идти, — сказал он невнятно. — У меня назначено важное деловое свидание после завтрака.
— Нет, не уходите, — остановил его Артур. Он дошёл уже до со стояния белого каления, сжигаемый той ужасной правдой, которую узнал.
— Что… — Баррас с багровым лицом отступил к лестнице.
— Выслушайте меня, отец, — сказал Артур. Голос его жёг как огонь. — Я теперь все знаю относительно катастрофы в руднике. Роберт Фенвик перед смертью написал записку. Она у меня. Я знаю, что виноваты во всём были вы.
Баррас заметно вздрогнул. Казалось, на него внезапно напал страх.
— Что ты говоришь?!
— Вы слышали, что я сказал.
В первый раз во взгляде Барраса проскользнуло виноватое выражение.
— Ложь! Я это категорически отрицаю.
— Можете отрицать. Я нашёл план старой шахты.
Лицо Барраса страшно налилось кровью, жилы на шее потемнели и вздулись. Он покачнулся и инстинктивно опёрся о стол.
— Ты сумасшедший, — пробормотал он, заикаясь. — Ты лишился рассудка. Я не желаю тебя слушать.
— Вам следовало бы вовремя уничтожить план, отец.
Барраса вдруг покинуло самообладание. Он закричал:
— Что ты понимаешь в этом? С какой стати мне что-нибудь уничтожать? Я не преступник. Я поступал так, как считал нужным. И не желаю, чтобы ко мне приставали с этим. Все это кончено. У нас война… Мне надо к двум часам ехать по делу… на заседание.
Совершенно задыхаясь, все с тем же потемневшим, налитым кровью лицом, он ухватился за перила и сделал попытку пройти мимо Артура.
Артур не двинулся с места.
— Что же, идите на своё заседание. Но я теперь знаю, что это вы убили тех людей. И я постараюсь, чтобы они были отомщены.
Все тем же захлёбывающимся, возбуждённым голосом Баррас продолжал:
— Мне надо платить всем жалованье. Мне надо сделать копи доходными. Я должен использовать все возможности так, как это мне удаётся. Все мы только люди. Все ошибаемся. У меня были самые лучшие намерения. Это всё кончено, все позади. Следствия нельзя производить вторично. Мне нужно позавтракать и к двум быть на заседании…
Он сделал привычный торопливый жест, нащупывая карман, чтобы достать часы. Но, не найдя кармана, тут же забыл об этом и как потерянный смотрел на Артура.
У Артура сжалось сердце. Ведь это его отец, и он его любил когда-то. Но голос его был бесстрастен как голос человека, отрешившегося от личных чувств.
— В таком случае я передам план куда следует. Вы не можете помешать мне сделать это.
Баррас сжал лоб руками, как будто хотел успокоить биение крови.
— Право, не понимаю, о чём ты тут толкуешь, — промычал он невнятно. — Ты забываешь, что у меня заседание. Мне ещё надо умыться, позавтракать. К двум… — Он таращил глаза на Артура с каким-то ребяческим недоумением. Конвульсивным движением вытащил часы. Посмотрел на них хмуро, с сердитым выражением, потом торопливо сделал несколько шагов и, пройдя мимо Артура, стал подниматься по лестнице.
Артур всё стоял в передней, с вытянувшимся, словно сразу похудевшим лицом. Он ощущал внутреннюю пустоту и безнадёжность. Он пришёл сюда, готовый сражаться, отчаянно бороться за свои убеждения, требовать справедливости. И вот — никакого сражения, никакой борьбы, никакой справедливости. Нет, правда не восторжествует. Он никуда не передаст план. Слишком жалка была эта оболочка, оставшаяся от того, кто некогда был человеком, от его отца. Сгорбившись, он прислонился к перилам; он чувствовал себя раздавленным лицемерной, безжалостной жизнью. Глубокий вздох вырвался из груди. Он слышал движение отца наверху: неровные и быстрые движения, гулкие шаги. Он услышал звук льющейся воды. Потом, в ту минуту, когда он повернулся с намерением уйти из дому, вдруг послышался стук, как будто упало что-то тяжёлое. Он снова повернулся к лестнице, прислушиваясь. Все тихо. Ни звука больше не слышно. Он бросился наверх. С другой стороны спешила уже и тётя Кэрри. Оба добежали до ванной и забарабанили в дверь. Ответа не было. Тётя Кэрри испуганно взвизгнула. Тогда Артур налёг на дверь и ворвался в ванную.
Ричард Баррас лежал на полу с наполовину намыленным лицом, ещё сжимая в руке мыло. Он был в сознании, но тяжело дышал. Его разбил паралич.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
25 ноября 1918 года. Ясный солнечный день. Надшахтные сооружения «Нептуна» купаются в ярком свете, очертания копров расплываются в воздухе, вращающиеся шкивы мелькают сверкающей радугой. Клубы пара, похожие на вату, поднимаются из машинного отделения и нимбом нависают над шахтой.
Артур Баррас, шедший быстро по Каупен-стрит, видел все — и яркий блеск солнца над шахтой, и радужное сияние шкивов, и облака пара, венцом окружавшие шахту. Он наслаждался этим сиянием дня, затопившим «Нептун», думал о будущем, о себе и улыбался.
Нет, просто невероятным кажется, что он снова счастлив, что упорное, зловещее влияние шахты рассеялось, преобразилось во что-то удивительно-прекрасное. Как он терзался сомнениями и страхом, как страдал в эти годы войны! Да, страдал. Он считал, что жизнь его разбита. А теперь перед ним светлое, лучезарное будущее, результат всех его страданий, награда за них.
Он прошёл через открытые ворота и лёгким, бодрым шагом пересёк двор, мощённый асфальтом. Артур был одет просто и хорошо — серый костюм, стоячий воротничок с отогнутыми углами, синий с белым галстук бабочкой. Он выглядел старше своих двадцати шести лет, несмотря на сохранившееся до сих пор выражение юношеской стремительности.
Армстронг и Гудспет стоя ожидали его в конторе. Он поздоровался с ними кивком головы, повесил шляпу за дверью, пригладил свои мягкие белокурые волосы, уже редевшие на макушке, и сел за стол.
— Ну, теперь всё устроено, — сказал он. — Вчера Бэннерман оформил последние документы.
Армстронг откашлялся.
— Я, конечно, очень рад, — начал он подобострастно. — И желаю вам всяческого успеха, сэр. Почему бы и нет? В прежние времена у нас на «Нептуне» всё шло хорошо.
— А в будущем пойдёт несравненно лучше, Армстронг.
— Да, сэр, — Армстронг остановился и украдкой бросил быстрый взгляд на лицо Артура.
Последовала короткая пауза. Артур откинулся на спинку стула.
— Я хочу вам сказать несколько слов для того, чтобы между нами с самого начала всё было ясно. Вы привыкли, чтобы здесь распоряжался мой отец, а теперь он болен, и вам придётся привыкать к работе со мной. Это первая перемена, но она будет не единственная. Будут и другие, множество других. Теперь для этого наступил подходящий момент. Война окончилась, и больше войн не будет. Как бы различны ни были наши взгляды во время войны, мир не вызовет никаких разногласий. Мы дождались мира и будем его поддерживать. Мы перестали разрушать. Слава богу, можно теперь для разнообразия заняться и перестройкой. Вот этим-то мы и займёмся здесь, в «Нептуне». У нас будет безопасный рудник, где не придётся опасаться новой катастрофы. Понимаете? Безопасный рудник. Для всех будут созданы хорошие условия. И чтобы доказать вам, что намерения мои серьёзны… — Он сделал паузу. — Сколько вы получаете, Армстронг? Четыреста, не так ли?
Армстронг покраснел и потупил глаза.
— Да, четыреста, — ответил он. — Если вы находите, что это слишком много…
— А вы, Гудспет? — спросил Артур.
Гудспет засмеялся своим отрывистым, равнодушным смехом.
— Я вот уже три года сижу на двухстах пятидесяти — и не с места. Мне, видно, не дождаться повышения.
