Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— Вы так думаете? — отвечала Лаура странным тоном.
Подставляя лицо свежему ветру, Артур всматривался в её бледный строгий профиль, в спокойную неподвижность её позы.
— Знаете, Лаура, кого вы мне напоминаете? — сказал он вдруг. — Одну из рафаэлевских мадонн, которую я видел в какой-то книге у нас дома.
Лаура покраснела сильно, мучительно, и лицо её внезапно исказилось.
— Не говорите глупостей, — бросила она резко и, встав, торопливо ушла. Артур смотрел ей вслед в полнейшем замешательстве. Потом тоже поднялся и пошёл за ней.
Когда силы вернулись к Артуру, он был уже в состоянии подумать об отце, о Слискэйле и о возвращении домой. Вернуться туда было необходимо, этого требовало его мужское достоинство. Робость и мечтательность были у него в крови, но серьёзное решение принято — и это придавало ему мужества.
Кроме того, тюрьма его закалила, обострила тот протест против несправедливости и неправды, которым он теперь только и жил.
Однажды вечером, на исходе третьей недели, они с Лаурой по обыкновению играли после ужина в безик. Артур собрал свои карты и вдруг без всякого предупреждения объявил:
— Мне скоро придётся ехать обратно в Слискэйль, Лаура.
Больше об этом не было сказано ни слова. Сообщив о своём намерении, он было поддался искушению ещё немного оттянуть день отъезда. Но 16 мая утром, сойдя вниз завтракать, когда Тодд уже ушёл в контору, он раскрыл газету — и ему бросилась в глаза одна заметка. Он так и остался стоять у стола с газетой в руках, застыв в неподвижной позе. Заметка была совсем коротенькая, всего шесть строчек, затерянных среди массы важных известий с театра войны. Но Артур, видимо, придавал ей большое значение. Он сел за стол, не отрывая глаз от этих шести строчек.
— Случилось что-нибудь? — спросила Лаура, наблюдая за ним.
Помолчав, Артур ответил:
— Новую дорогу провели в самый «Парадиз». Три дня тому назад по ней добрались до глухого забоя. И там нашли тех десять погибших. Завтра их будет осматривать судебный следователь.
Весь ужас несчастья снова обрушился на него, как волна, на время отливающая лишь для того, чтобы хлынуть обратно с ещё большей силой. Душа его сжалась под этим ударом. Он сказал медленно, устремив глаза на газету.
— Они даже вызвали из Франции некоторых родственников… для формального опознания тел. Я тоже должен ехать туда. Поеду сегодня… сейчас.
Лаура не отвечала. Подала ему кофе. Он пил машинально. Снова встало перед ним то, что изменило и разрушило его жизнь. То, от чего не было спасения. Надо ехать, непременно надо.
Кончив завтракать, он взглянул на сидевшую против него Лауру. Она поняла, что им снова овладела его навязчивая идея, и едва заметно кивнула головой. Артур встал из-за стола, прошёл в переднюю и надел пальто и шляпу. Укладывать ему было нечего. Лаура проводила его до дверей.
— Обещайте мне, Артур, что вы не сделаете никакой глупости, — сказала она своим обычным ровным голосом.
Артур покачал головой. Они постояли молча. Затем он порывисто взял обе руки Лауры в свои.
— Я не умею благодарить, Лаура. Но вы знаете, что я к вам чувствую. Я навещу вас снова. Как-нибудь на днях. Может быть, я тогда смогу быть вам чем-нибудь полезен.
— Может быть, — согласилась она.
Бесстрастный тон Лауры вызвал в нём какое-то чувство беспомощности. Он стоял в тесной передней с таким видом, как будто не знал, что ему делать. Наконец, выпустил руки Лауры.
— Ну, прощайте, Лаура.
— Прощайте.
Он повернулся и вышел на улицу.
Сильный ветер, смешанный с брызгами дождя, дул ему в лицо всю дорогу по Колледж-Роу, но он добрался до вокзала в двадцать минут одиннадцатого и купил билет в Слискэйль.
Поезд местного сообщения был почти пуст, и Артур оказался один в вагоне третьего класса. Пока поезд, пыхтя, нёсся из Тайнкасла мимо бесконечного ряда станций, мимо знакомых ландшафтов, через мост над каналом, через Брентский туннель и, наконец, стал приближаться к Слискэйлю, Артур испытывал такое чувство, словно он только теперь приходит в себя.
Была половина двенадцатого, когда он вышел на платформу в Слискэйле. В эту минуту со ступенек заднего вагона спускался ещё один пассажир, и, когда они сошлись у выхода, Артур с внезапно сжавшимся сердцем узнал Дэвида Фенвика.
Дэвид заметил Артура сразу, но и виду не подал, хотя и не пытался уклониться от встречи. Они вместе вышли узким проходом на улицу.
— Вы, вероятно, приехали для опознания, — тихо сказал Артур. Он не мог не сказать этого.
Дэвид молча кивнул головой. Он пошёл по Фрихолд-стрит в своей вылинявшей форме, и Артур пошёл рядом. На углу ветер с моря ударил им в лицо мелким дождём. Они оба начали подниматься по Каупен-стрит.
Артур сбоку бросил робкий взгляд на Дэвида, смущённый его молчанием и суровой сосредоточенностью его лица. Но через минуту Дэвид заговорил, как бы заставляя себя быть хладнокровным и непринуждённым.
— Я приехал ещё два дня тому назад, — сказал он спокойно. — Жена моя живёт в Тайнкасле у своих родителей. И наш мальчик с ней.
— Ах, вот оно что, — пробормотал Артур. Он сначала не понимал, почему Дэвид оказался в тайнкаслском поезде. Больше он не находил, что сказать.
Они молчали оба, пока не дошли до Инкерманской террасы, где Дэвид круто остановился против дома матери. Стараясь не выдать голосом скрытую горечь, он сказал:
— Не зайдёте ли на минутку? Мне нужно вам кое-что показать.
Охваченный непонятным волнением, сильным и непреодолимым, Артур прошёл по развороченной мостовой и последовал за Дэвидом в дом № 23. Они вошли в первую комнату. Шторы были опущены, но в полумраке Артур увидел два гроба, ещё открытых, поставленных на козлы посреди комнаты.
Разнообразные чувства забурлили в душе Артура, как волны в узком проливе. С бьющимся сердцем он подошёл к первому гробу, и глаза его глянули прямо в мёртвые глаза Роберта Фенвика. Тело Роберта, пролежало четыре года: лицо было бело как воск, кожа обтягивала высохшие кости, как маска. Артур отшатнулся, закрыл глаза рукой. Он не мог вынести пустого и всё же обвиняющего взора этих мёртвых глаз, глаз жертвы. Содрогаясь, он хотел отойти — и не мог, продолжал стоять в беспомощном оцепенении.
Дэвид снова заговорил, все с той же подавленной горечью:
— Вот что я нашёл на трупе отца. Никто, кроме меня, этого не видел.
Медленно открыл Артур лицо. Он уставился на бумажку в руке Дэвида, затем резким движением взял её и поднёс к глазам. То было письмо, написанное Робертом перед смертью. Одну секунду Артуру казалось, что он умирает.
— Понимаете? — сказал Дэвид, напрягая голос. — Теперь, наконец, всё ясно.
Артур продолжал смотреть на письмо. Лицо его стало землисто-серым, — казалось, он сейчас упадёт.
— Я не собираюсь давать этому делу ход, — сказал Дэвид тоном окончательного решения. — Но я считал, что вам следует узнать.
Артур поднял глаза от письма и смотрел куда-то, как будто сквозь Дэвида. Он вытянул руку и, ища опоры, прислонился к стене. Комната кружилась у него перед глазами. Казалось, вся совокупность его страданий, подозрений и опасений ударила в него последним страшным ударом. Потом, словно только сейчас заметив Дэвида, он сложил письмо и отдал ему. Дэвид сунул его обратно во внутренний карман. Тогда Артур вымолвил разбитым голосом:
— Можете на меня положиться. Отец узнает об этом.
Его бил озноб. Чувствуя, что ему необходимо очутиться на воздухе, он повернулся как слепой и вышел из дому.
Он шёл к «Холму» под проливным дождём, хлеставшим пустынную дорогу. Но потоки дождя не производили на него никакого впечатления. Он был в каком-то исступлении. Сложенный листок бумаги, пролежавший четыре года на мёртвой груди Роберта Фенвика, все открыл Артуру, всё, что он подозревал, чего боялся. Больше не оставалось ни подозрений, ни опасений. Теперь он знал.
В нём вспыхнула глубокая уверенность, что ему было предопределено свыше увидеть записку Роберта. Смысл её всё рос и ширился в его глазах, принимал множество разнообразных неизмеримых значений, которых он пока ещё не мог постигнуть, но которые все приводили к одному выводу: отец виновен. Болезненная ярость вспыхнула в нём; теперь он хотел поскорее увидеть отца.
Подойдя к ступеням крыльца, он дёрнул звонок. Дверь открыла сама тётушка Кэрри. Она застыла в дверях, как в раме, глядя на Артура испуганными, широко открытыми глазами, затем с воплем радости и жалости охватила руками его шею.
— О Артур, родной мой, — всхлипывала она. — Я так рада. А я думала… Я не знала… Как ты скверно выглядишь, мой бедный мальчик, просто ужасно. Но как чудесно, что ты вернулся.
С трудом сдерживаясь, она повела его в переднюю, помогла снять пальто, завладела его шляпой, с которой текла вода. Короткие восклицания нежности и жалости всё время срывались с её губ. Восторг, в который её привело возвращение Артура, был прямо трогателен. Она суетилась вокруг него, руки её тряслись, поджатые губы дрожали.
