Михаил Филиппов - Великий раскол
Бояре приняли все статьи, а о последней дали уклончивый ответ: что они снесутся о том с константинопольским патриархом.
Победа бояр была полнейшая: Малороссия отдавалась им добровольно в руки, и поэтому, для окончательного укрепления союза с нею, возвели гетмана Брюховецкого в бояре, а всех начальствующих, приехавших с ним, в думные дворяне…
Предложили это гостям. Те приняли это с восторгом, и Брюховецкий начал именоваться боярином и гетманом не Запорожского войска, а — русским.
На другой день после того Брюховецкий приглашен был как боярин к царскому столу. В одежде боярской и черной соболиной боярской шапке Брюховецкий, бритый, без бороды, с огромными усами, выглядел не на боярина, а скорее на турка. Посадили его уж по рангу, а сел он ниже, за Петром Михайловичем Салтыковым. Этим дали ему знать, что он должен быть в боярском подчинении. «Дескать, носа высоко не задерет», коли ему пошлют в Малороссию боярина, сидящего выше его.
Эти боярские притязания надолго поэтому приостановили слияние двух единоплеменных народов и вели к смутам и в последующий век.
Брюховецкий унизил, таким образом, идею своего казачества и, чувствуя, что ему, быть может, несдобровать дома, стал клянчить в Москве, чтобы ему в вечное владение отдали Шепатковскую сотню.
Но сотня эта была в Стародубском уезде, а потому могла бы и улыбнуться ему, если бы его дом низложили. Вот и сочинил новый план: попросил он Петра Михайловича Салтыкова, чтобы царь его женил в Москве на русской.
Для переговоров об этом послан к нему пристав Желябужский.
— Бил я челом, — начал гетман, — пожаловал бы меня великий государь, не отпускал бы меня, не женя…
— Есть ли у тебя, гетман, на примете невеста? И какую тебе невесту надобно: девку аль вдову? — спросил пристав.
Гетман отвечал, что на вдове не хочет он жениться, что на примете он никого не имеет, а чтобы государь сам назначил ему невесту, причем он присовокупил: чтобы, вместе с тем, ему пожаловали вблизи Новгорода Северского вотчину для жены.
Брюховецкий явно боялся, что дома у него не будет покойно, а потому он хотел вотчину подальше.
Но кого-то ему назначат в невесты?
В это-то время, после долгих ожиданий, принимает боярин-гетман племянника патриаршего, Марисова.
— А звиткиля, ты, Федот? — прищурил гетман свои маленькие глазки, поправляя для пущей важности свою боярскую шапку.
— Из «Нового Иерусалима», — ответил по-малороссийски, отлично говоривший на этом языке Марисов, — от патриарха Никона, в боярских детях при нем…
— Щож там твий Никон робыт?.. Акафисты читае?
— Молится, — процедил сквозь зубы Федот.
— А мы туточки, бачишь, за царской-то милости и в бояре пожалованы…
— Бачу, бачу, пан запорожский гетман…
— Не запорожский, а русский, — поправил Брюховецкий.
— Русский?.. А що скажут казаки… усе вийско?..
— Що?.. Мне що?.. Царь, як пожалует мни нивисту… да в чужой земли маенток, так хошь трава не рости… Байдуже!..
— А коли царь вам да в нивисты якусь кикимору… альбо якусь видьму, да с Лысой-то горы, — буде жинка не из важных?..
— Ты тутейшный, так пошукай, — вкрадчиво произнес Брюховецкий.
— Туточки не то, що на Украини: терем точно гарем… и не узнаешь, где ворона, аль цапля, аль горлица. А ты вот святейшему патриарху в нижки поклонись, — вин усих нивист наперечет знает… Вот, колы вин визмется, так буде дило.
— Уж ты там с Никоном порадься…
— Радиться-то можно… но и ты, гетман, уж с царем теи и сеи о Никоне — нехай з тобою до Киева пустил…
— До Киева?
Гетман нахмурил брови, покрутил усы, потом, как бы что обдумывая, произнес:
— Можно, можно… тилько нивисту, да добру: щоб була и з дому боярского, да щоб була гарна, точно краля…
— Пошукаем, облизываться будешь… Тильки ты-то уж…
— Гетманское слово даю…
— Гляди ж, гетман, мне бы не опростоволоситься…
— Уж як я кажу що, так буде так… Крий Боже, не брехунец же я який?..
Марисов вышел из Малороссийского подворья и направился к Стрелецкой слободе. Здесь у одного уединенного домика, на воротах которого торчит веник, он остановился и постучал. Показалась известная нам раскольничья пристанодержательница, Настя калужская.
— У вас, кажись, живет инокиня Наталья?
— Здесь, здесь батюшка, только что вернулась матушка из церкви…
Она повела Марисова через двор, к небольшому флигельку, и ввела его в теплую и чистенькую горенку.
Мама Натя, сидя с какою-то большою книгою в руках и в очках, приобретенных ею в Киеве, читала.
Приход Марисова не удивил ее: она даже как будто поджидала его.
— Что ж Брюховецкий? — спросила она племянника.
Марисов рассказал, чем он хочет взять гетмана.
— Жену-то ему можно дать, — заметила инокиня, — да он исполнит ли слово?
— Я же ручаться не могу. Малороссийская шляхта, как и польская, мягко стелет, да жестко спать.
— Да, — улыбнулась инокиня, — по малороссийской же пословице: обищався пан кожуха; тепло его слово, да не грее… Постараюсь я сегодня же поискать ему невесту… Сделаюсь свахою… А ты, Федотушка, заходь ко мне аль завтра, аль послезавтра.
Марисов поцеловал ее руку и вышел.
Инокиня оделась и пошла во дворец.
— Ну, что? — спросила ее царевна.
Инокиня рассказала, в чем дело: Брюховецкий-де, коли ему высватают хорошую невесту, обещался увезти с собою Никона.
— Ладно, — обрадовалась царевна. — Нам на Москве не стать занимать невест, — точно муравьи сидят по теремам боярским, а женихов нетути…
— Невест-то ему можно будет отыскать, — вставила инокиня: — Да исполнит ли он слово о Никоне?..
— Тогда и мы не исполним, — улыбнулась царевна.
— Как так?..
— Увидишь…
Этим кончился их разговор.
Уж как это царевна сделала, а одна из первых невест и красавиц московских изъявила согласие свое быть женою Брюховецкого.
Пристав Желябужский явился к гетману и объявил:
— Великий государь пожаловал боярина и гетмана, велел ему жениться на дочери окольничьего князя Дмитрия Алексеевича Долгорукова.
Брюховецкий был на седьмом небе: ему отдавали лучшую невесту, царскую родственницу, знатного и доблестного дома Долгоруковых.
— С князем Долгоруковым, — спросил он, — самому мне договариваться о женитьбе, или послать кого-нибудь? По рукам бить самому и где мне с князем видеться? От кого невесту из дому брать, кто станет выдавать и на который двор ее привезть? На свадьбе у меня кому в каком чине быть? А я был надежен, что в посаженных отцах или в тысяцких будет боярин Петр Михайлович Салтыков, и о том я уж бил ему челом. Да в каком платье мне жениться, в служивом ли, или в чиновном московском? А по рукам ударя, до свадьбы к невесте с чем посылать ли, потому что, по нашему обыкновению, до свадьбы посылают к невесте серьги, платье, чулки и башмаки. Великий государь пожаловал бы меня, велел мне об этом указ свой учинить.
Сватовство это затянулось, а между тем у Долгоруких пошли обеды и празднества, и у боярина князя Юрия Алексеевича. Долгорукова, известного тогдашнего героя-генерала, малороссы перепились и чуть-чуть не подрались с войсковым писарем Шакеевым.
Это кончилось скандальным процессом в малороссийском приказе и ссылкою Шакеева.
Из Малороссии, между тем, вести приходили дурные, и оттуда требовали возвращения гетмана. Нужно было брак отложить и возвратиться восвояси, тем более, что невеста решалась выйти замуж при установлении хотя бы временного перемирия и порядка в Малороссии.
Брюховецкий поэтому стал собираться в дорогу. В это время зашел к нему Марисов.
— Я чул, гетмане, що вы до дому?
— Да, сердце, голубко, до дому…
— А Никон з вами еде?
— Ни.
— А вы казали царю?
— Ни.
— Значит, вы его, дядька, не визьмете з собою?
— Ни.
— Да вы дали слово.
— Яке?..
— Слово, що вин поиде з вами.
— Щось запамятовал?.. Колы я дав слово?
— Мини… забулы, дядька?..
— Выбачайте… да я був тогда пьян… Ничого не знаю… Да и знать не хочу… вин с царем як собака гризется, а наша хата з краю: где двое дерутся, там третьему зась…
Марисов понял его еще прежде и нисколько не удивился его уклончивому ответу.
Он простился с ним и ушел.
Спустя несколько часов об этом узнала уже царевна Татьяна Михайловна от инокини.
— Так и он не увидит своей невесты, как своих ушей, — сказала она. — Будет у него, как в сказках говорится: по усам потекло, а в рот не попало.
XXVII
Грамота Никона патриарху Царьградскому
Узнав от Марисова, что Брюховецкий отказался взять его с собою, Никон упал духом.
— Все против меня, — воскликнул он. — Уж кто-кто, а хохлы должны бы были быть мне признательны. Я всегда отстаивал их права; а во время польских волнений открыл я им свободный вход и въезд во все наши земли, открыл их духовенству все наши монастыри, раздавал всегда места их святителям… Наконец, не их церковь присоединил к своей, а напротив, свою церковь присоединил к их… И за спасибо они не хотят даже дать уголка в своих монастырях Никону; не хотят довести до Киева, чтобы я мог съездить в Царьград к патриарху, просить его защиты и заступничества против бояр.
