Мика Валтари - Турмс бессмертный
И вот через несколько дней случилось то, чего я ожидал: двери моей темницы распахнулись, и на пороге появилась старая женщина, которую я видел во сне. Голова ее была закрыта коричневой накидкой, и она глядела на меня через пальцы так, чтобы я не мог видеть ее лица. И только когда раб-стражник притворил дверь, она, присмотревшись ко мне повнимательнее, опустила свою морщинистую руку, и я узнал старшую из весталок. Я часто видел ее в цирке, где она восседала на одном из почетных мест.
Она негромким голосом обратилась ко мне:
— Ты тот, которого я ищу, имне знакомо твое лицо.
Я упал перед ней на колени и склонил голову. Она улыбнулась слабой улыбкой старой женщины, прикоснулась к моим грязным волосам и спросила:
— Турмс, ты помнишь меня? Мы встречались в первый же день твоего прибытия в Рим, а это было целых девять лет назад. Ты сам тогда нашел священную пещеру и источник, умылся ледяной водой ивыбрал себе венок из плюща. Именно так ты идолжен был поступить, и уже тогда я узнала тебя.
И еще она сказала:
— Боги по-прежнему доверяют мне сокровеннейшие тайны, и я слежу за тем, чтобы жители моего города всегда узнавали волю бессмертных — особенно если Риму что-нибудь угрожает. Тридцать лет храню я священный огонь и буду хранить его до самой смерти. И вот однажды мне открылось, что страшные несчастья навлекла бы на Рим твоя казнь. Тебя нельзя убить, тебя нельзя подвергнуть бесчестному наказанию. Тебя освободят, ибо это выгодно римлянам, но помни, что Рим — это и твой город.
Я ответил:
— Не такой уж радостной была моя жизнь здесь. Мне тревожно и тоскливо, и я не боюсь смерти.
Она слегка покачала головой и сказала с упреком:
— Мой дорогой сын, ты, который должен вернуться, твои странствия еще не окончены. Ты не можешь пока забыться и отдохнуть.
Ее проницательные черные глаза были устремлены на меня, и она говорила:
— Забвение — это большое счастье. Но ты пришел на эту землю в облике человека не ради себя самого. Ты должен был путешествовать и разглядывать мир, но сейчас все изменилось, ибо тебе исполнилось столько лет, сколько нужно. Так надевай же на голову венок из дубовых листьев и ступай на север. Ты обязан идти туда, ибо это предначертано.
— Но разве не ждут меня кнут и меч палача? — спросил я. — Я жду ответа, о мудрая женщина.
Она гордо вскинула голову:
— Кончается зима, но танцоры весны и волчьего бога выронили свои щиты, как если бы их вырвали у них чьи-то невидимые руки. Двенадцать Братьев Полей напуганы тем, что видят повсюду великое множество мышей и ворон. Еще они говорят, что твои поля никогда не побивались градом, зато солнечных лучей и дождя у тебя было вдоволь. Твой скот не подвержен хворям, а твои овцы то и дело приносили по паре ягнят. Я знаю, Турмс, что твой бог — чужой для Рима, но он столько раз предостерегал нас, что римляне, которые чтут свои законы и своих богов, наконец поняли: он гневается из-за тебя. Мои соплеменники хотели бы жить в мире со всеми божествами, но они не всегда знают, какие жертвы и кому следует приносить. Недавно ко мне пришла жена одного почтенного сенатора и просила за тебя. Я не сразу поняла, о ком она хлопочет, а когда разобралась, стала выяснять, что же с тобой случилось и в чем твоя вина. Эта женщина посвящает римских матрон в тайны культа своей богини, и меня насторожило, что мне ничего не открылось в то время, как ее богиня давно все ей объяснила. Строитель моста заглянул по моей просьбе в свои книги и с легкостью отыскал то место, которое относится к тебе. Сенату придется уступить, но только представители древнейших родов знают, почему. Турмс, твой приговор отменен, и тебя даже не накажут плетьми. Однако ты должен немедленно покинуть Рим. Иди на север. Там тебя уже ждут. Ждет твое озеро, ждет твоя гора…
Она громко постучала в дверь. Появился стражник с кувшином воды, а вслед за ним — кузнец, снявший с моих рук оковы. Старая весталка велела мне скинуть грязную одежду и сама вымыла меня с ног до головы. Мои волосы она смазала оливковым маслом и заплела в косички. Все это она проделала нежно ина удивление ловко. Затем она взяла у стражника корзинку, достала хитон из самой тонкой шерсти и облачила меня в него. На плечи мне она накинула такой же плотный коричневый плащ, какой носила сама, и напоследок увенчала меня венком из увядающих дубовых листьев. — Теперь ты готов, — сказала она, — но помни, что надо блюсти тайну, ибо народ ничего не должен знать. Те, кто во все посвящен, дали обет молчания. Торопись же, о священный олень. Братья Полей ждут тебя и проводят до самой римской границы, на другой берег реки. Если по городу поползут какие-нибудь слухи, я попытаюсь объясниться с моим народом. Пойми, прежде такого не случалось, чтобы консул отменял уже вынесенный приговор. Но я надеюсь, что римляне так ничего и не узнают.
Она за руку вывела меня из сырого тюремного подвала, и раб-стражник сам открыл нам дверь и почтительно приветствовал мою спутницу. Когда мы вышли на площадь, был такой густой туман, что Братья Полей в своих серых плащах и венках из колосьев показались мне призраками. Весталка сказала:
— Вот видишь, как стоят за тебя боги. Они закрыли город туманом, чтобы ты мог уйти незамеченным.
Она дотронулась до моего плеча и легонько подтолкнула меня, и я уже не повернулся к ней, чтобы попрощаться. Я понимал, что эта старая женщина не ждет от меня никакой благодарности и не собирается долго и торжественно прощаться. Туман и впрямь был какой-то необычный, ибо заглушал и звук шагов, и скрип колес. Братья Полей окружили меня и бережно поддерживали под руки, опасаясь, чтобы я не упал, — так ослабел я во время болезни.
Стражники на мосту отвернулись от нас, когда заметили, что мы подобно теням приближаемся к ним. Последний раз миновал я римский мост, вдохнул едкий запах навоза и услышал скрип досок, истертых подошвами тысяч людей. Туман был таким непроницаемым и неподвижным, что я не мог видеть воды Тибра и до меня доносился лишь ласковый и спокойный плеск его струй; река как будто прощалась со мной.
Я хотел свернуть к своей усадьбе, чтобы еще раз взглянуть на нее, но Братья Полей не позволили мне этого, тихо сказав:
— Не волнуйся о полях. Не волнуйся о рабах. Не волнуйся о скотине. Мы все сделаем, обещаем тебе. Не сворачивай с дороги.
Возле последнего пограничного столба на севере они подвернули свои плащи и аккуратно присели на влажную от росы землю, окружив меня тесным кольцом. Туман начал редеть, и повеял легкий ветерок. Братья Полей извлекли откуда-то ячменную лепешку, разделили ее между всеми, кроме меня, и съели. Затем старший из них налил вина в глиняный кубок, и они пустили его по кругу, и каждый сделал по одному глотку. Меня они опять не угостили.
Северный ветер усиливался и рвал туман в клочья, очищая небо. Когда взошло солнце и осветило нас своими первыми мягкими лучами, Братья одновременно поднялись, подали мне небольшой мешок с запасом еды на дорогу и осторожно направили меня через границу на землю этрусков. Что-то в глубине моего существа подсказывало мне, что все идет как надо. Северный ветер подул мне в лицо, кровь быстрее побежала по жилам, однако край, в который я вступил, был мне незнаком.
7
Мой путь вел меня на север. Я был совершенно свободен, я сбросил с себя мою прежнюю жизнь, как сбрасывают рваную одежду. Моя болезнь внезапно отступила, я почувствовал себя легким, словно перышко, и будто летел над землей, а не ступал по ней. Восхитительно сияло солнце, и глаза мои блуждали по голубому небу и зеленой блестящей траве. Я шел и улыбался, и весна сопровождала меня, и пели птицы, и шумели ручьи, и иногда накрапывал мелкий дождик…
Я свернул с большой дороги и шагал по узким тропам, останавливаясь для отдыха у источников и слушая, как наигрывают на своих дудочках пастухи. Я шел на север. Стаи птиц вились над моей головой, и по утрам я просыпался от криков диких гусей.
Я весь трепетал, предвкушая скорые радость и счастье. Я ни о чем не думал и ничего не ждал, но что-то внутри меня говорило, что иду я в верном направлении — туда, где наконец-то обрету самого себя. Я не пытался заглядывать вперед, потому что знал: придет время, и мне все откроется. Я был так же беззаботен, как птицы над моей головой, летящие на север.
Я не торопился. Я отдыхал в шалашах пастухов и круглых крестьянских хижинах, иногда мне случалось ночевать прямо под открытым небом, на склонах холмов, нагретых за день солнцем. Я пригоршнями пил ключевую воду, я ел хлеб, полученный от Братьев Полей, и чувствовал, как крепну и наливаюсь жизненной силой. Я точно помолодел, меня больше не мучили сомнения, с каждым шагом тело мое очищалось от смертельной отравы прошлого, меня ничто уже не угнетало, я ничего не хотел и ни о чем не думал…
Наконец на горизонте показались горы, над которыми проносились белые пушистые облака, а потом я увидел перед собой плодородные поля, долины, виноградники и серебряные рощи оливковых деревьев. Неподалеку, на вершине горы, был город; я хорошо рассмотрел поросшую травой стену, каменную арку ворот и разноцветные крыши домов. Мои ноги задрожали, и дрожь эта, показалось мне, передалась земле, на которой я стоял. Однако я не стал сворачивать к городу, ибо должен был — я твердо знал это — подняться на самую вершину соседней горы. Я карабкался вверх, продираясь через густой кустарник и распугивая птиц, взлетающих прямо у меня из-под ног. У своей норы лежала лисица, при моем приближении она вскочила и скрылась в зарослях. Я чувствовал, что вокруг очень много диких зверей… А потом затрещали ветви, и я заметил гордого оленя с изумительной красоты рогами, который легко помчался вверх по склону. Я спотыкался о камни, плащ мой разорвался, дыхание участилось, но я, помогая себе руками, все полз и полз к вершине, чувствуя, что святыня уже совсем рядом. И вот наконец я выпрямился и улыбнулся. Я уже не был самим собой, я стал частью этой горы, этой земли, неба и воздуха.
