Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

— А может, не такой уж и несчастный, мама?

— Ой, посмотри на себя и заметь, какой есть? Кости и болезнь принес из ромеев, более ничего.

— Ничего, матушка. Замученный я, это правда. Не имею жены, состояния — тоже, правда. Зато есть другое — понимание мира и людей в мире.

— Что с него, твоего понимания? Баяном станешь ходить от жилища к жилищу и будешь бороться с недугами?

— И то дело, почему нет? Но это — лишь часть того, что я могу сделать для людей, земли своей. Говорю, открыл для себя мир и людей узнал точно. Особенно, когда был после ромейской науки в кровавых лапах обринов. Если бы вы знали, матушка, как много я узнал в тех своих странствиях по миру и скитаниям в мире!

— Что же будешь делать все-таки?

— Побуду некоторое время около вас. Сам наберусь силы, и вам постараюсь вернуть ее. Ну, а когда все станет хорошо, пойду землей Трояновой — в Киев, к брату Богданке на Втикаче.

— Зачем так, сынок? Оставайся в Соколиной Веже. Уйду — тебе передам ее. Будешь иметь приют, поле, а с ними и добро и достаток будешь иметь.

— А Остромирко?

— Об Остромирке князь позаботился уже.

— Еще должен свою землю увидеть — всю как есть и людей на земле Трояновой, а уж тогда и остановлюсь на чем-нибудь. Или в Соколиной Веже сяду и буду делать то, что должен делать для земли и людей, или пойду на Волынь, обниму обещанное вечем место, и то же буду делать. Однако это уже потом, как обойду землю и завершу тем путешествием науку.

Мать смотрела и смотрела на него, такого родного ей. Вроде и была склонна согласиться с ним, но, все же, не могла. Что-то мешало ей, и такое большое, что переступить через него не в силах.

— Скажи, — решилась и заговорила, наконец, — принял ли ты, будучи в ромеях, веру Христову?

— Не принял бы — не мог бы учиться, мать.

— И уверовал в нее?

— Того не могу еще сказать. Чтобы быть откровенным, это тоже зовет меня пойти по земле своей.

— Странное говоришь ты, сынок.

— Зато истинное, матушка. Ромеев видел, обров видел. Должен и к своему народу присмотреться, чтобы определиться и стартовать на чем-то.

Помолчала и потом сказала.

— Побудь возле меня, дитя мое. Пока жива, побудь, дальше живи, как знаешь. А Соколиную Вежу я завещаю все же тебе.

Сила в Светозара не вернулась еще. И цвет юношеский дал о себе знать: таким же пышным и доброликим стал, расцвел, как и мать его в лучшие свои года. А маму Миловиду недолго держал эскулапским стараниями в мире. Лишь то лето, когда вернулся к ней, побыла и зиму перезимовала. На передлетье, тогда, когда изобиловал уже цвет, пожелала всем, кто посетил ее перед сном, доброй ночи и не вернулась уже с нее. Смирной была в жизни, мирно и отошла из нее. Хоронили ее, как и велела, по христианскому обычаю. Убогими были эти похороны. Народ, повинуясь своей вере и своим богам, не пошел за гробом христианки. И псалмов не пели, провожая в последний путь. Из всех, кто знал, когда и что петь, были лишь кровные, лишь Милана и Злата. А им не до пения сейчас. Зато на поминки-тризну по княгине тиверцы не заколебались прийти. И на тризне не молчали, пили, и ели, и воздавали хвалу княгине Миловиде. Да уж как дошло до пения и танцев, не жалели силы, как и умения. Чтобы знала покойница, что она не чужда им. Чтобы знала и веселая была там, в укромном Ирии, и не гневалacь на них, как сердятся они на нее за то, что относилась к их, тиверскому роду, а приняла к сердцу чужую веру, молилась чужому богу. Княгиня из нее была мягкая с народом добрая, поэтому и люди остаются добрыми.

Грустно стало в Соколиной Веже без мамы. Так пусто и грустно, что Светозару немало силы надо было приложить, чтобы удержать себя в отчих стенах. Если бы не обязанность и не обещание, что он, как и сестры, дал когда-то маме — сделать все, что положено делать, поминая душу покойной, все-таки не усидел бы в этих стенах. Поэтому так, собственно, и сделал: отбыл сороковины по умершей, поговорил с прислугой, дал напутствие, и отправился к старшему брату князя на Тиверии.

— Пойду я, Радим, и надолго. Знаю, обязанностей у тебя достаточно, но, все же, хоть иногда наведайся к нашему праотчему жилищу, спрашивай с челяди о порядке в нем, когда будет такая необходимость, давай его. Вернусь я из путешествий только следующим летом, на тризну-поминки по матери.

— Все-таки хочешь обойти всю Троянову землю?

— Да.

Князь, по всей видимости, не собирался перечить этой прихоти брата, однако не мог не удивляться ей.

— А как же с обязанностью, которую возложило на тебя вече?

Светозар измерил брата внимательным и одновременно веселым глазом.

— Ты рассчитываешь на нее?

— А почему бы и нет?

— Думаю, это было лишь сказано, чтобы примирить то вече.

— Да нет, Светозар. Все, если хочешь знать, ждут твоего возвращения и уповают на тебя. Келагаст творит дела, недостойные князя, а князя-предводителя всей земли и подавно.

— Думаешь, я смогу прибрать его к рукам и поставить на место?

— Если представишь себя достойно, — а тебя, наверное, на это же и учили, чтобы являл именно так, — вече может и попросить Келагаста со стола, отдавши его тебе. Знай, народ недоволен им и князья окрестные также.

— В начальном роду племени дулебского есть свой наследник.

— Того наследника Келагаст не допустит уже к столу.

— На стол не зарюсь, брат, — откровенно сказал Радим.

— А в Волыни я тоже буду и к Келагасту приглянусь. Только не сейчас, погодя.

— Куда же сейчас путешествуешь?

— Пойду по Тиверии, затем заверну к уличам, еще потом — к брату Богданке на Втикач, к росам по Роси и, непременно, в Киев. Тот град на Днепре давно манит меня. А уже после Киева отправлюсь на Волынь.

— С собой кого берешь?

— А ни кого.

— Как?

— Не в поход же иду. Возьму гусли, смирную кобылицу и все. Будем отправляться только к теплу. Себя прокормлю гуслями, кобылицу — травой.

— Пустое задумал, — нахмурился князь. — Будешь отправляться землями, где леса и леса, а в этих лесах множество зверя всякого, еще хватает и татей. Как знаешь, а я же тебя не пущу. Возьми хоть несколько воинов, бери ногаты, другие доходы и еду, тогда уже и отправляйся. Княжеского рода, ибо ты есть. Как можешь кормить себя гуслями?

Был действительно изрядно возмущен и тверд. Видя то, Светозар не стал спорить с ним. Хочет, чтобы было так, пусть будет. Путь, правда, вон какой далекий. Не так уж безопасно вырваться в такую даль одному.

Некоторое время (и довольно длительное) путешествия Светозара и тех, что сопровождали его по Тиверской земли, не предвещали чего-то плохого. Более того можно бы сказать: были щедрые, как на смиренности, так и на раздоры. Стояла, ибо та пора, когда солнце светит красно и ясно, не так часто, как в передлетье, заволакивается небо и выпадают на землю плодоносные дожди. Зато деревья, цветы, травы вон как весело тянутся к солнцу, и земля становится от того веселья нарядной и приятной для глаза. Ей-богу, первые две недели только и делал, что вставал на отдых и наслаждался привольем, особенно на Медоборах, где есть и горы, и долины, поля и лес. Посмотрит в один конец — роскошество зеленой бесконечности, посмотрит в другой — снова бесконечность и соблазны в бесконечности. И сердце заходится от той роскоши земной. По горам кудрявятся одетые в зеленые одежды леса, по долинам гордится дозрелостью буйнотравье, особенно упоенные дарами Земли и Неба цветы между трав. Море зелени и море цветов между зелени. Белых, червленых, синих, желтых, что спаивают воздух благовониями, а естество человеческое — чувством блаженства.

Щедрый сердцем и веселый нравом, княжич не замыкался в себе и не оставался надолго со своими утехами. Беседовал с дружинниками, развлекался в беседах или брал в руки гусли и пел песни. Поэтому и дружинники довольно быстро привыкли к княжичу, которого до сих пор еще мало знали. На расположение отвечали расположением, на щедрость — щедростью. В пути были веселыми собеседниками, на привалах — заботливыми слугами, на привале, когда слишком темно — надежными охранниками. В жилище ночевали или где-то под лесом, не искали и убежища, даже палатки не всегда натягивали. Стелили на щедро устланном сене или траве постель и спали под открытым небом. А то свое очарование и свое приволье. Ложе и тех, кто на ложе, окутывала утепленная со дня и умиротворенная ночью тишина. Лишь время от времени, и то негромко нарушал ее конский храп. Больше ни звука с поля, как и из леса и с неба, что над полем и лесом. Такое бездонно-глубокое оно ранним летом и такое до боли чистое и соблазнительное! Ей-богу, такую чистоту и соблазн и отыскать невозможно. А сколько звезд в небе, а какие празднично веселые они! Не смирение — вознесение духа чувствуешь в себе от тех небесных празднеств. Были бы крылья, ей-богу, не удержался, снялся бы и полетел туда, чтобы прикоснуться к той таинственности или хотя бы поглядеть, какая она близко.

Похожие книги на "Лихие лета Ойкумены", Дмитрий Мищенко читать полностью, без сокращений.

Патрик Модиано - Незнакомки

Виктор Соколов - Параллельный

Виктор Соколов - Параллельный

Дмитрий Мищенко - Синеокая

Анатолий Фоменко - Книга 1.