Карл Шпиндлер - Царь Сиона
— Вальдек, Вальдек! Развевайтесь флаги! Победа!.. Все наше!
— Вальдек! — радостно воскликнул и Христофор.
— Вальдек! — повторили дрожащие губы Норберта.
— Неприятель в городе, неприятель! — бормотали остальные.
— Ян! Кто заколдовал тебя? — кричала Дивара, дергая царя.
— Дьявольское наваждение! — закричал вдруг царь. — Пусть хоть десять тысяч врагов будут у наших ворот, мы от них уйдем. Где дверь, поп?
— Вальдек, мой епископ! Ад побежден наконец, — проговорил потрясенный Норберт, упал на колени и при новом натиске царя только мотал головой.
— Язычник! Неужели корабль мой должен погибнуть у самой пристани? — неистовствовал Бокельсон и, схватив юношу, поднял его, словно великан. — Я на твоих глазах убью сына твоего епископа, если ты не откроешь сейчас же путь к спасению!
Сильнее гремели барабаны. Выстрел за выстрелом раздавался на соборной площади, нарушая однообразное завывание ветра и шума деревьев. Издали доносилось: «Сион, выходи!» И несколько раз ударили в набат.
— Не выдавайте, Норберт! Пусть еретики не избегнут своего наказания! — кричал Христофор.
Приверженцы царя сбегались во дворец, стучали в закрытые двери. Они ревели в замочную скважину:
— Царь, помоги! Неприятель здесь, и гнев его ужасен.
— Крепись, Норберт! — повторял Христофор. — Я умру с радостью; умри и ты за епископа и за церковь!
— Ехидна, волчье отродье! — яростно вскипел Бокельсон и, выхватив кинжал, готов был нанести юноше смертельный удар.
Но Рейменшнейдер и Гелькюпер общими усилиями оттолкнули его, Норберт извивался под ударами кулаков бесившейся Дивары. Тилан взломал дверь, прокричал военный клич, и телохранители с шумом и гамом стали требовать царя.
— Иду! — ответил задыхающийся Ян. — Возьмите только этих мошенников и казните их сейчас же, чтобы…
Ужасающий шум в подполье заставил его замолчать. Под сильным напором, срывая замки и петли, взлетела желанная потайная дверь. Из облака пыли и дыма факелов выступали целые роты вооруженных солдат с диким боевым криком:
— Вальдек! Вальдек!
При виде этого нападения, в один миг все обратились в бегство.
Гелькюпер взмахнул белой повязкой и в страхе судорожно обнял вождя избавителей Вернера фон Шейфорта.
— Вот сын епископа! — ликовал Рейменшнейдер. — Теперь уже конец дракону!
— Где мы? — нетерпеливо спросил Вернер.
— Во дворце.
— Где царь?
— Бежал! Вон волнуется бегущий народ.
— Сокровищница? — спросил алчный дворянин.
— Здесь, здесь сокровища!
Коршуном набросился Вернер на корону, шпоры и скипетр, истоптал их ногами, потом сунул обломки себе за панцирь и крикнул своим людям:
— Смело вперед! Царство завоевано! Победа!
Между тем ворвавшиеся в город солдаты под предводительством Штединка и Рамерса вытащили из собора орудия и усиленной пальбой пробили дворцовые ворота. Несмотря на упорное сопротивление перекрещенцев, которые на улицах большими толпами отбивали неприятеля с отчаянной храбростью и не раз делали исход битвы сомнительным, все-таки наемные солдаты епископа ворвались во дворец, жадно хватая всякую добычу, вино и женщин. С ними был и Гендрик. Истекая кровью, с обнаженным мечом, он хриплым голосом крикнул Шейфорту:
— Берите царство! Спешите на помощь вашим притесненным товарищам, которые отступают перед перекрещенцами! Я ищу только царя: где царь?
Гелькюпер повел мстителя на женскую половину, тогда как Шейфорт, словно небесная молния, преследовал перекрещенцев в тыл. Во дворце — мертвая тишина, пустота, разгром; а дальше — ревущие женщины или валяющиеся раненые дворцовые служители.
— Нигде нет его, нигде! Неужели бежал? — задыхаясь, спрашивал Гендрик.
Они вбежали в последнюю комнату, в комнату Дивары. Царицы не было. Какая-то женщина сидела у люльки Аверали. То была Маргитта, холодная, неподвижная как камень.
— Чей ребенок?
— Царя.
Один пехотинец, все время следовавший за Гендриком, бросил ребенка на копья стоявших под окном людей.
— Где царь? — неистовствовал Гендрик. Маргитта не отвечала.
— Где царь? — заревел он еще грознее. — Царь где? Или ты умрешь!
Тогда она молча указала на угол, где за целым ворохом обоев и тряпья, лежал царь.
Так Яна предала та, которую он думал обмануть; через нее он попал во власть неумолимого мстителя за все содеянное им зло.
— Помнишь ли ты меня еще? — закричал Гендрик, наступая ему на горло ногой. — Помнишь жениха Нати, Гендрика?
Бокельсон извивался змеей и хрипел:
— Помилуйте, помилуйте! Не дайте грешнику умереть!
— Об этом не заботься, жалкий человек! — ответил ему Гендрик, скрежеща зубами. — Я убивать тебя не намерен, но ты от этого ничего не выиграешь.
В эту кровавую ночь было стерто с лица земли царство нового Сиона. Войско епископа наконец окончательно одержало победу. Вся его армия ворвалась в город, где начались разбой и грабеж. Кто, изможденный, бледный, исхудалый, попадался навстречу победителям, того они убивали как перекрещенца. Женщин и детей, как стадо, гнали в лагерь. Лишь сотня мужчин удостоилась помилования. Счастливы были те, что погибли в ночном бою, а именно: Роттман в солдатском платье, трус Тильбек, потерявший всякую надежду на спасение, Яков, родной брат царя, показавший большие геройства, чем он, богатырь Тилан, Редекер, Модерсон и многие из их храбрых товарищей. Взятый в плен Вулен сохранил свою жизнь и удостоился помилования: тюрьма оказалась его счастьем. У Книппердоллинга и Крехтинга не хватило мужества умереть в битве: они отдались в руки неприятеля, чтобы быть повешенными. Дивару и всех наложниц царя постигла та же участь.
Жестокая победа окончилась безмерным кровопролитием. Епископ поклялся никому не оказывать милости, и мечи его палачей работали еще усерднее, чем топоры Книппердоллинга и Ниланда.
Глава X. Счастье на развалинах
Прошло полгода в бедствиях и печали. Неистовства мести и правосудия прекратились. Молчаливое, но тяжелое страдание угнетало лишенный всех прав и преимуществ Мюнстер. Царь перекрещенцев со своими приближенными, а также Дивара с подругами за свои деяния удостоились той награды, которой заслуживали. Башня Ламберти стала воздушной могилой Яна: кости его белели в железной клетке, подвешенной к зубцам соборной башни.
Весна снова начала украшать землю цветами, снова убрала она поля своими богатствами. Однажды, в светлый теплый полдень, на могилах госпожи Вернеке и несчастной Елизаветы Гардевик стояли четыре человека, погруженные в молитву. Людгер пожал руку кустосу Зибингу и сказал:
— Благодарение Богу, господин кустос! Господь все сделал к лучшему.
Зибинг с благодарностью воздел руки к небу, с неописанным удовольствием указывая на молодую обнявшуюся чету, стоявшую рядом с ним.
— Да, воистину благодарение Всевышнему! — горячо молилась и Анжела. А Ринальд смиренно сказал:
— Вы сделали из меня другого человека, дорогой попечитель и друг. Простите мне то горе, которое я вам причинил, и да простит мне Господь мое ослепление. Сознаюсь, часто раскаивался я в том, что сделал, но — такова уж натура человеческая. Лишь судьба моей Анжелы да очевидные доказательства всей низости чудовища, которое царствовало над Сионом, смогли окончательно убедить меня.
— Будь непоколебим в добродетели и в объятиях твоей примерной супруги забудь прошлое! — ответил Зибинг.
А Людгер прибавил, краснея:
— Да, мы постараемся забыть, что было, и не будем менять верований.
Ринальд, тем не менее, пожал плечами и тихо заметил:
— Не все, однако, было так худо, о чем я мечтал…
— О, молчи, молчи! — просила Анжела.
Тут к ним наклонилась седая, заслуженная голова. Старый рыцарь Менгерсгейм стоял перед молодой четой и приветливо говорил:
— Господин Фолькмар! Я послан от епископа и могу сообщить вам приятное. Хитрость кустоса, помешавшая вам принять дальнейшее участие в восстании, принесла еще для вас и милость духовного князя. Он не может, правда, сделать вас учителем всех соборных школ, как вы того желали; но он назначает вас управлять всеми благочестивыми учреждениями города, под моим наблюдением. Я не забыл, как дружески вы нас защищали во взбунтовавшемся городе, а потому я за вас поручился.
Ринальд слезами оросил руку рыцаря. Менгерсгейм растроганным голосом продолжал:
— Вам много будет дела в новой должности. Это — картина полного разрушения. Все надо будет построить заново. Много слез придется осушить, многие обиды заставить забыть. Вы должны суметь взрастить доверие там, где были посеяны раздор и дух истребления. Ваше усердие оправдает мою поруку и убедит епископа, что в вас он снова нашел одного из лучших своих подданных.
Ринальд с решимостью прижал руки к груди, Анжела восторженно воскликнула:
