Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
— То, что вы хотите уехать, мне в какой-то степени понятно, только не на тех условиях, которые содержались в вашем письме.
Бона удивилась, казалось, она захвачена врасплох.
— Что это значит?
— Вы не увезете того, что даровал вам отец, — золота из вашей казны и сумм из вашего приданого.
— Ах, так? — Она судорожно сжала пальцами серебряный набалдашник трости, лицо ее налилось кровью. — Значит, я вынуждена буду выехать нищей? Побираться? Я, польская королева? А ежели я уеду и вывезу все, что захочу?
— Я не дам на это согласия, — не задумываясь, ответил Август.
Бона встала. Величественная в роскошном платье, все еще вызывающая страх, она заговорила, как когда-то прежде, громко и повелительно:
— На Вавеле, судя по всему, ничего не изменилось! Раньше я то и дело слышала «нет» от своего супруга Сигизмунда, теперь то же говорит мне Август, мой сын. Что же? Выходит, я не поеду в Италию?
— Я сказал — нет.
— А я говорю — да! — закричала Бона. — Поеду! Несмотря ни на что.
И, громко стуча тростью, она направилась к выходу. Август молча смотрел ей вслед. Возле двери она задержалась на секунду, повернулась и, глядя ему прямо в глаза, надменно произнесла:
— Запомни мои слова: я уеду!
На следующий же день Бона выехала из Кракова к себе в Мазовию. В пути остановки были короткими, задержалась она только в монастыре, где была похоронена ее любимица Дося. До могилы шла пешком, долго стояла над ней и плакала. Паппакода был страшно удивлен этим, он видел ее слезы только на похоронах Алифио, Кшицкого и епископа Гамрата. Но они были советниками королевы, а два последних входили в ее триумвират; а эта карлица в последнее время выполняла роль теплого коврика, грея стопы Боны в холодном Яздовском замке. Неужели она больше ценит верность и слепую преданность, нежели любовь, восторги придворных, радостные возгласы толпы?
Он поторопился к Марине, желая ее предостеречь.
— Слепите, чтобы она не привязалась теперь к Сусанне, та ей может заменить Досю.
— За кого вы меня принимаете? — с возмущением воскликнула Марина. — Не беспокойтесь, у меня тоже есть глаза, которые все видят. Королева плакала сегодня. Быть может, потому, что возмущена отказом короля? Но клянусь вам, при расставании с Сусанной слез она проливать не станет.
— Значит, Сусанна уже знает, что не поедет в Италию? — не скрывая радости, спросил Паппакода.
— Нет. Но узнает, когда я придумаю повод удалить ее. Будьте осторожны, кто-то идет за нами…
Они ускорили шаги и через калитку вышли с кладбища сразу же за королевой, впереди ее свиты.
Вернувшись в Варшаву, Бона сразу же велела провезти ее по городу, а потом долго, до самой ночи, просидела со своим секретарем Хвальчевским, проверяла счета, читала прошения, просьбы своих подданных. Марина и Паппакода, которые настолько хорошо знали свою королеву, что порою чувствовали каждую перемену ее настроения, теперь переполошились. Вдруг ей не захочется бросить начатые в городе работы, благодаря ей расцветшем и разбогатевшем, лишиться прекрасного вида из окон дворца на широкую в этих местах Вислу. Она ценила тех, кто был ей благодарен, а Варшаве было за что благодарить свою мазовецкую княгиню. В Краков по ее распоряжению отправили обучать более ста тридцати сыновей ремесленников и горожан. Совсем недавно на реке Дрне установили сукновальню. Пожары? Вот уже два года, как не было ни одного, а ведь в тесно застроенной Варшаве почти все дома за каменными стенами были деревянными.
Бона снова занялась судьбой дочерей. До этого ей, занятой делами королевства, хлопотами со своими вотчинами и помером земель, все было недосуг. А теперь она стала чаще приглашать гостей, написала письмо своей падчерице Ядвиге, в котором просила сообщить имена тех иноземных принцев или королей, за кого сестры могли бы выйти замуж.
Совершенно неожиданно в 1555 году пришло известие, что герцог Генрих Брауншвейгский просит руки ее старшей дочери Зофьи.
— Я даже не спрашиваю, согласна ли ты, разве можно говорить «нет», когда тебе уже за тридцать…
— Его называют Генрих-младший, — отозвалась Зофья. — Я стара для него.
— Младший только потому, что и его отец тоже звался Генрихом. А ему, по-моему, уже под шестьдесят. Вам обоим надо торопиться, если…
— Если?.. — повторила Зофья.
— …если хотите, чтобы брауншвейгский престол занял принц из этой династии.
Воцарилось молчание, и тут совершенно неожиданно, чего никогда не случалось, Зофья бросилась перед матерью на колени.
— Неужели я должна выйти за него? Быть может, возьмет меня в жены кто-то помоложе?
Бона нежно погладила дочь по голове.
— Твой отец был старше меня на двадцать пять лет. А может, даже и больше? — сказала она тихо. — В первые годы супружества я родила ему шестерых детей, несмотря на его преклонный возраст, я была с ним счастлива. Быть может, и ты найдешь счастье в своем супружестве, выйдя замуж за немолодого Генриха-младшего, родишь ему сына?
— Если бы я могла выбирать… — прошептала Зофья. Тут голос Боны посуровел.
— Нет, не можешь. Король дал согласие на твое замужество, а я дам тебе в приданое столько тысяч золотых, сколько тебе лет. И еще, как когда-то Ядвиге, лошадей из своей конюшни. Ну, улыбнись.
— Не могу… — вздохнула Зофья.
— Тогда готовься в путь.
— Сейчас?
— Сначала поедешь со мной. Мне надо съездить в Ломжу, рассудить споры. В дороге у нас будет довольно времени все обговорить, мои советы пригодятся тебе, когда станешь брауншвейгской герцогиней.
— Могу лия…
— Что еще? — нетерпеливо оборвала Бона.
— Могу ли я взять с собой Сусанну, она будет моей камеристкой.
— Мышковскую? — удивилась Бона. — Она ведь старше тебя, при тебе есть девицы и помоложе, и покрасивее.
— Да, но Марина утверждает, что лучше взять Сусанну, она знает немецкий, будет в Брауншвейге полезна.
— Так сказала Марина? — удивленно воскликнула Бона.
— О, я, наверное, не должна была говорить этого, — испуганно прошептала Зофья.
— Нет, не то, совсем не то! Я должна знать все, что происходит у меня при дворе. Ну что ж! Я подумаю и о том, чтобы ты поехала с надежным человеком, который был бы твоей опорой, поддержкой…
В тот же вечер после молитвы Бона как бы ненароком спросила Марину:
— Ты не любишь Сусанну? Почему?
От неожиданности та смешалась, но быстро нашлась:
— Я не доверяю ей…
— Неужто у доктора Ланга на Вавеле был свой шпион? Сусанна? — с издевкой изрекла Бона. — И ты веришь в это? Я — нет. Что же ты молчишь? Признайся, ты просто завидуешь всем придворным дамам, которые могли бы тебя заменить?
Тут Марина жалобно запричитала. Столько лет она верно служит своей госпоже, дочери итальянской принцессы, нежно заботится о ней, словно кормилица, а после смерти Доси она самый преданный и верный ее друг. Что же тут удивительного, ей, разумеется, противно глядеть, как Сусанна из кожи лезет вон, чтобы показать свою услужливость, такую неискреннюю и подозрительную. Доктор Ланг…
В общем, он с Сусанной чаще разговаривает, чем с кем-нибудь из придворных, но, быть может, потому, что она хорошо знает немецкий? Поэтому она и подумала, что принцессе Зофье с ней будет лучше. Она будет переводить, как когда-то Анна переводила самой королеве, когда она приехала на Вавель…
Бона слушала ее, ни словом не прерывая, видимо, сочла, что та рассуждает вполне логично и вовсе не глупо, но внимательнее, чем обычно, присматривалась к ней. Когда Марина напомнила об Анне, свела раздраженно брови:
— Хватит! У Сусанны нет ничего общего с женой Остои, но при брауншвейгском дворе она пригодится. Будет там моими глазами и ушами. А сейчас… А сейчас иди и вели подготовить все к нашему отъезду, я поеду с Зофьей в Ломжу.
— А кого из камеристок назначим к королевне? — уже выходя, спросила Марина.
— Сусанну. Посмотрю, понравится ли она Зофье. Захочет ли моя дочь взять ее в свой свадебный кортеж.
В Плоцке и Вышеграде Бона бывала по два раза в год, останавливалась обычно в старинных замках прежних мазовецких князей. Но в Ломжу она, как княгиня Мазовии, приезжала чаще. Делала это преднамеренно, зная, что местная шляхта была уязвлена присоединением Мазовии к Короне и чувствовала себя униженной. И только она, королева Бона, как давние князья из династии Пястов, возвысила и словно бы подчеркнула отличие и своеобразие этого княжества. Правда, все доходы Мазовии шли в казну и костелу, однако мелкие шляхтичи с удовлетворением почувствовали, что их вновь опекает Варшава, а не Краков.
Когда они с дочерью подъезжали к городу, Бона велела остановиться и спросить у пастушка, который пас корову у дороги: где в городе можно остановиться? Паренек с любопытством разглядывал длинный богатый кортеж, подумал немного и наконец сказал, что, наверное, бургграф позволит ясновельможной пани остановиться в замке королевы Боны.
