Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
Взошла луна, осветив роскошные шатры, разномастные дорогие возки мурз, собравшихся властвовать в русских городах; чуть поодаль от этих возков — ряды повозок со скарбом вельмож, и совсем в стороне — еще десяток телег, укрытых толстой кошмой: видимо, огнезапас.
— Дай мне, воевода, десяток ратников осмотреть еще разок шатры и обоз, не укрылся ли кто из мурз. Еще поищу, не остался ли княжеский боярин Селезень в живых. Но перво-наперво гляну, не зелье ли под пологом?
В защищенных от дождя и солнца повозках действительно оказались порох и ядра. Чугунные. Немного огненного запаса (основной обоз с порохом был сожжен при ночном налете сводных сил двух полков), но все же вполне достаточно, чтобы сделать по десятку выстрелов из всех пушек, стоявших неприкаянно на поляне близ Пахры. На меткость, само собой, рассчитывать не приходилось, ибо пушкарей среди мечебитцев не было, основательно же попугать крымцев огнем и даже одним видом этих изготовившихся к стрельбе пушек, вполне можно.
Вот такая мысль родилась у Косьмы Двужила, и он, велев десятке продолжать осмотр обоза, пошагал к воеводе Федору Шереметеву.
— А что, если пушки на берег к переправе перетащить? Пустит Девлетка на нас нукеров своих, мы их — пушками!
— Мудрый совет юного воеводы. Пушки турские и впрямь исправны. Сам этим займусь, пока ты не закончишь искать боярина Селезня, после чего тебе поручу пушки.
— Хорошо.
Косьма пошел к обозу, а ему навстречу уже трусил десятник.
— Кажется, нашли. В повозке. Кошмой накрытый. Без памяти. Истерзанный весь, но живой.
Косьма прибавил шагу.
Действительно, в повозке под жесткой пыльной кошмой лежал связанный по рукам и ногам боярин Селезень. Без кольчуги. В одной исподней льняной сильно изорванной рубахе. Даже в лунном свете на оголенных частях тела хорошо были видны ожоги и порезы.
Косьма приложил ладонь к окровавленному лбу соратника, ставшего за последние месяцы даже другом, и попросил Селезня, словно он мог услышать его и понять:
— Потерпи чуток. Сейчас сбегаю за зельем и полосами. Они у меня в переметной суме.
— Дозволь и мне в своей переметке поискать нужное, — попросил Косьму десятник. — Травная мазь у меня, знахаркой сготовленная, и полосы льняные, женой сотканные.
— Беги, — разрешил Косьма, затем повелел стоявшему рядом мечебитцу: — Пока мы ходим, освободи от пут.
Осторожно, чтоб без боли. Остальным всем продолжить осмотр обоза.
Когда раны Селезня начали обмывать травяным настоем и смазывать мазью, по возможности бинтуя их, он застонал, а потом и открыл глаза.
— Косьма?
— Да, друже. Да.
— Я исполнил просьбу нашего князя.
— Низкий тебе поклон от него. Побьем татар, лучшие лекари поставят тебя на ноги. Пока же потерпи. Перенесем тебя в шатер, оставим при тебе для пригляду воя, больше ничего сделать не смогу. К утренней рати нужно готовиться.
— С Богом.
А в то самое время, когда истерзанного Селезня осторожно, на кошме, как на носилках, переносили в ближайший шатер, в ставку к Девлет-Гирею прискакали коноводы и пали к его ногам.
— Великий хан, гяуры напали на ваших мурз и пленили их.
Гневом налилось скуластое лицо крымского хана, в глазах запылала ярость.
— Переломить им хребты и бросить рядом с дорогой, по которой пойдут наши тумены на русскую крепость. Пусть все видят, как мы расправляемся с трусами!
Слуги тут же поволокли несчастных из шатра, а Дев-лет-Гирей продолжал кипеть гневом. Находился бы сейчас рядом с ним Дивей-мурза, и его не обошла бы страшная кара. Но сколько ни полыхай гневом, принимать какое-то решение нужно. Самому. Нет Дивей-мурзы, нет Теребердей-мурзы. Они виноваты в том, что ошиблись в оценке сил гяуров, не разведали их как следует, но сейчас только они могли дать толковый совет.
Себе хан Девлет-Гирей мог в этом признаться. Он уже был недоволен и собой, тем, что не расспросил прискакавших от Пахры, велика ли сила гяуров. Хан пытался здраво осмыслить, что же произошло в стане мурз, которых охраняли кроме множества нукеров, еще и телохранители самих сановников, но у Девлет-Гирея ничего вразумительного так и не получалось. Отвык он думать сам, соглашаясь лишь с подсказками советников или отрицая их. То ему казалось, что на стан мурз напали полки, которые, как утверждали перебежчики, ведет сам князь московский Иван, то хан предполагал, что это очередной дерзкий налет тех гяуров, которые прячутся по лесам и не дают покоя его войску, но чем дольше он думал, тем все более и более склонялся к выводу о подходе передовой части русских полков, которые спешат на помощь гуляй-городу.
Если это так, то оставалось только два выхода из нынешнего положения. Первый — отправить к Пахре ту-мен, а то и два, поставить их на переправе, чтобы на два или три дня задержать гяуров, остальные тумены уводить обратно в Крым, сохранив их для следующего, более удачного по воле Аллаха похода, а чтобы не пошли гяуры вдогон, осадить крепость одним туменом. Второй — не отменять своего приказа о приступе гуляй-города, отрядив лишь тумен на Пахру, и, как советовал перебежчик-боярин, захватить крепость. Укрывшись в ней, встретить полки князя московского, который большого войска собрать не может, поэтому легко будет разбит.
«Тогда больше ничего не помешает мне войти в Кремль».
Но если в Кремле осталось много ратников? Тогда непременно — приступ. А без стенобитных орудий он не станет удачным. Впрочем, у гяуров много пушек и, бесспорно, достаточно огнезапаса. Но если они в самый последний момент взорвут порох? Гяуры часто взрывали себя вместе с нападающими, чтобы погубить как можно больше своих врагов.
Все более и более Девлет-Гирей склонялся к тому, чтобы уводить тумены в Поле. Он уже готов был собрать темников и нойонов, чтобы объявить им свою новую волю, но полог шатра откинулся, и верный слуга-телохранитель доложил с низким поклоном:
— Прискакал, мой повелитель, десятник коноводов от Пахры.
— Какую принес весть?
— Он хочет сказать свое слово только вам, великий хан.
— Впусти.
Десятник пал ниц, взмолившись:
— Изъявите милость выслушать меня, о великий из великих?
— Мы слушаем.
— Гяуров не больше тысячи. Велев своим нукерам скакать к вам, великий хан, я оставил с собой двух из них, чтобы разведать, сколько гяуров напало на шатры ваших, великий хан, мурз. Я убедился, что их мало, и думаю, что это те же самые, кто взорвал обоз с порохом.
— Думать будем мы! — оборвал десятника Девлет-Гирей. — Ты сказал, мы — подумаем! — Но сразу же смягчился, что ни говори, радостную весть принес десятник. — Ты и те, кто оставался с тобой, достойны моей награды. Ты — сотник. Те двое — десятники.
Все встало на свои места. Немедленно нужно направить к Пахре тумен, но пусть он не переправляется, остановится у переправы, и только если гяуры начнут переправу сами, должен будет отбить им охоту это делать. С рассветом же можно вести все свое войско на русскую крепость из досок.
Готовился встретить рассвет и князь Федор Шереметев. Его тысяче нужно было успеть установить у переправы пушки, подтащить к ним зелье и ядра, отобрать добровольцев на роль пушкарей. Тысяча все делала слаженно и споро, ибо все понимали, каково будет стоять на переправе, сдерживая превосходящие во много раз силы. Они не знали, что крымский тумен не станет на них нападать, но если бы даже знали, все равно готовились бы к обороне столь же тщательно.
Перед рассветом, как только крымский тумен подошел к переправе и спешился, явно показывая, что у него нет намерения переправляться через реку и он собирается лишь оборонять переправу, князь Федор Шереметев срочно послал к Михаилу Воротынскому гонца с докладом о таком поведении татар и со словом, что боярин Селезень найден, истерзанный, но живой.
К тому времени главный воевода почти полностью закончил перестановку имеющихся в его распоряжении сил. Как только сообщили ему, что боярин Селезень в руках у крымцев, он тут же велел полкам выходить из крепости, выделив каждому проводника, чтобы тот указал отведенное полку место. Никифор Двужил и сын его, Косьма, в свое время места эти определили. Они были не так далеко от гуляй-города, но в укромных овражках. Сигнал к действию для полков — дым на вышках гуляй-города, а до этого приказано даже не шевелиться, окружив себя засадами, чтоб ни туда, ни обратно даже мышь не проскользнула.
Если же хан не поведет тумены на штурм, а двинется к Оке, вестовые известят, как дальше поступать.
Главный воевода русской рати и верил в успех боярина Селезня и сомневался, но считал, что преследовать крымцев, если они попрут к себе, можно не только из гуляй-города. Конечно, потребуется время, чтобы вывести полки из чащоб, но овчинка стоит выделки, ибо главное сегодня — разбить крымцев, если они навалятся на гуляй-город.
