Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
— Рискую. Верно: либо пан, либо пропал. И еще одно меня мучит: как наше поражение на судьбе России скажется? Хоть и говорят исстари, будто мертвые сраму не имут, только неверно это. Проклянут нас потомки наши, как проклинают сербы нынешние тех воевод, которые не
смогли одолеть турок под Косово253 . Народ все помнит. Особенно — плохое. Доброе скорей забывается, когда мир и достаток. И все же я хочу сечи! Надеюсь победить!
— Что мне делать?
— Бежать к Девлетке. Так, мол, и так: в гуляе тысяч двадцать, не более, но весть пришла, что поспешает на выручку сам царь с великими полками. Передовые, мол, уже идут по Серпуховке. Стой на этом, ежели даже пытать начнут, — и спросил тревожно: — Выдержишь?
— Не сумлевайся, князь. Поверит хан.
Все вроде бы верно сделали, даже погоню устроили, но не вдруг хан поверил перебежчику, хотя, казалось бы, говорит он правду. Что войска мало осталось, тут и гадать нечего. Пусть не смог Теребердей-мурза посечь неверных, но если он потерял половину из каждого тумена, то и гяуров побил достаточно. И то, что царь послал войско, что ж тут удивительного, но вот, что сам ведет войско — это сомнительно.
А боярин Николай Селезень смотрит в глаза преданно и убеждает:
— Разобьешь, великий хан, остатки и без того малой рати Воротынского, сядешь сам в гуляй-городе и встретишь царя как подобает. Когда же его пленишь, кто тебе поперек слово молвит? Престол российский твой. Кремль сам ворота отворит.
— Ты говоришь, в обозе мало войска, но почему тогда мой мурза Теребердей четырьмя туменами не смог сломить деревянную изгородь перед обозом?!
— Сам он виноват. В лоб пошел, а там пушки, там рушницы, туда все ратники сбежались со всех концов обоза. Да и рвом гуляй-город от покосного поля отгородился. Начни бы он со всех сторон, взял бы гуляй как нечего делать. И не стоял бы я перед тобой, великий хан. Нехочу класть голову за изверга Ивана. Был бы царь как царь, можно было бы не жалеть живота своего, а за изверга… чести много…
Заманчиво, если не лукавит сбежавший от своего хозяина боярин. Хан для верности повелевает:
— Пусть повторит это под пыткой!
А Селезень, трусливо съежившись, затараторил за-хлебисто:
— Отчего не веришь верному рабу своему. Не корысти ради прибежал к тебе, а служить честью и правдой. Казнишь меня, кто больше к тебе побежит? В прошлом году не послушал серпуховитинов Русина и Кудеяра Тишкова, кто к тебе нынче побег? Никто. Я один осмелился.
В самом деле, не поверил в прошлом году перебежчикам хан, а говорили они правду: князь Иван был в Серпухове с малым войском. Боясь ловушки, протолкался возле Тулы, упустил время, дал возможность князю Ивану сбежать. Кусал потом ногти, да толку от того никакого.
«Поверить без пытки? Заманчиво, но и очень опасно. Пусть его попугают как следует ».
Истуканом сидел крымский хан, не собираясь отменять своего приказа, и нукеры поняли: пора вытаскивать из шатра русского боярина.
А как только выволокли Николку Селезня из шатра, Девлет-Гирей сразу же заговорил:
— Мы считаем, что боярин-гяур сказал правду. Его слова схожи со словами первого перебежчика. Согласны ли с этим вы, мои нойоны и темники? Хочу послушать вас.
Первым склонил голову в низком поклоне темник ногайского тумена, оставшийся главным воеводой ногайских туменов после гибели Теребердей-мурзы.
— Русских, мой повелитель, многое множество… Но его прервал резко нойон Челимбек:
— Ты, почтенный темник, говоришь так потому, что перебежавший боярин обвинил Теребердей-мурзу в не умении. Гяуров не может быть много. Перебежчик, как я считаю, прав. Если мы упустим время, подоспеет к гяурам помощь. Не придется ли нам тогда стегать камчой
коней, чтобы спасать свои тумены?
— Ты прав, Челимбек. Вот мое слово: готовьте тумены к сражению. С рассветом окружим обоз гяуров и сразу же пойдем в бой. Как делал это Чингисхан, как делал это хан Бату. Ошеломляющий удар всегда приносит успех.
Перед рассветом, однако же, Девлет-Гирей чуть было не изменил своего решения. Едва не случилось то, чего не хотел князь Михаил Воротынский, чего очень опасался, но сам же подталкивал к этому крымского хана. Не следовало бы Воротынскому торопиться с захватом обоза с мурзами.
Князь Воротынский исходил из того, что налет на обоз с последующим выходом на берег Пахры к переправе тысячи русских ратников заставит Девлет-Гирея обезопасить тыл, выслав к Пахре не менее половины тумена, а то и целый, и это окажется весьма ощутимым, когда начнется решительное сражение. Однако…
Впрочем, все по порядку. Косьма Двужил прибыл к Федору Шереметеву первым, и они втроем (Шереметев, тысяцкий и Косьма) начали обсуждать детали предстоящего налета.
— Тысячи две охраняют обоз. Мурзы разбили шатры. Отдельно каждый для себя. У шатров по два-три нукера, не больше. Охранная татарва в основном засадит дорогу со стороны Москвы. Но спустя рукава засадят. Даже костры жгут, кучась подле них. Почитай, на каждую десятку — костер, — докладывал сотник, вой которого лазутили. — От Пахры почти никого. Лошади обозные, кони строевые и заводные совсем близко — сразу за перелеском. Стреножены. Охраняет их всего десяток коноводов.
— Беспечно. Уверовали, должно, что вся наша рать загуляями, а хан одолеет крепость.
— Что же не верить, коль и вы перестали их тревожить. Думают, собрались все в один кулак, вот и рады-радешеньки.
Князь Федор Шереметев осадил пустомельство:
— Не о ротозействе их речь, о наших действиях давайте глаголить.
— Ударим со стороны Пахры, где пусто. Повяжем мурз, охрану же ихнюю, когда она кинется спасать своих вельмож, — и в мечи.
— Не слишком разумно, — оценил предложенное тысяцким князь Шереметев. — Все одно что столярничать тупым топором.
— Дозволь, князь, мне слово сказать? — склонив почтительно голову, попросил Косьма. Он не посмел без согласия воеводы советовать, ибо был самым младшим из всех.
— Отчего же не дозволить? Говори.
— Сотню, а то и полторы пустить надобно по Серпуховке со стороны Москвы. Подступят поближе тихо и — пошел палить да болтами сечь. У костров-то светло. Любо-дорого выцеливать. Думаю, крымцы в лес не сунутся, лишь сплотятся, изготовясь к рукопашке, а тогда еще ловчее станет прореживать их. Единственное, как мне думается, крымцы станут огрызаться стрелами. И пусть их. Считаю, все остальные сбегутся на тот край, опасаясь знатного удара. Вот в это время и ударить от Пахры. Раскорячатся татары, а нам того и нужно.
— Мудро. Хоть и молод ты, боярин, однако с умом мужа башковитого. Поступим по твоему совету.
—Тряпицы бы белые поверх кольчуг на руки повязать.
— Это само собой. И на левую, и на правую.
— К коноводам бы пару десятков отрядить. Побив коноводов, разогнали бы коней.
— Коноводов не тронем. Пусть скачут к Девлетке с вестью о мурзах, арканами повязанных. Кони же и нам сгодятся. Еще как.
Вскоре одна сотня, обойдя стороной костры татарских стражей, ужами подползла к тем кострам почти вплотную. Остальные ратники из тысячи полка Правой руки затаились на опушке у поляны, где стояли шатры мурз, решив не подбираться к ним поближе даже по прибрежному кустарнику. Зачем рисковать? Успеется-. Сотня огнем рушниц и болтами надолго прикует к себе внимание стражников.
Все произошло именно так, как наметили военачальники тысячи на своем совете: крымцы устремились туда, откуда невидимые им гяуры стреляли из самопалов и самострелов. В темноту полетели ответные стрелы, но они приносили мало вреда укрывшейся в темноте сотне.
Крымцы наверняка понимали это, но не решились броситься в атаку на скрытых ночным мраком врагов, лишь готовились дать отпор, если те выскочат из леса.
Под шум этого необычного боя основная часть тысячи в совершенном безмолвии налетела на шатровый лагерь. Тех, кто сопротивлялся, секли безжалостно, кто падал на землю — вязали я стаскивали как кули в одно место, чтобы их легче было охранять. Когда до стражников, готовых принять бой с неведомой силой, дошло, что охраняемые ими мурзы захвачены, они пали духом, побросали на траву луки и сабли. Русские вой, не выказывая всех сил, выходили из темени лишь малыми группами, связывали потерявших волю к сопротивлению крымцев, приказывая им лежать бездвижно: иначе — смерть.
Коноводы тем временем, как и предполагалось, почти все улепетнули за Пахру и поскакали в ставку хана, вполне осознавая, что за столь неприятное известие, какое они ему преподнесут, хан непременно повелит переломить им хребты. И только десятник, определив себе в помощники двух нукеров, укрылся в ернике. Одному из нукеров он велел отвести верховых и заводных коней для себя глубже в лес и там охранять их, а сам, взяв с собой второго, принялся изучать, сколько русских ратников напало на стан вельмож. Десятник твердо решил скакать к хану ДевлетТирею только тогда, когда все основательно разведает.
