Михаил Казовский - Топот бронзового коня
У ворот особняка ожидала прибывшего императора постаревшая Антонина. От былой красоты мало что осталось: черные волосы сделались седыми, а лицо покрылось мелкими морщинками, стало похоже на печёное яблоко; не хватало многих зубов, и она стеснялась широко улыбаться; а на левом глазу выросло бельмо, и смотреть на него было жутковато.
Василевсу помогли выйти из повозки. Опираясь на посох, он пошёл к воротам, щурясь из-за скверного зрения и пытаясь узнать, Нино перед ним или нет. Убедившись, что Нино, дребезжащим голосом произнёс:
- Здравствуй, дорогая. Мир тебе. Падать ниц не надо, это лишнее. Как там наш больной?
- Плохо, плохо, ваше величество. Лекари говорят, не сегодня-завтра отойдёт в мир иной.
Он перекрестился:
- Да, на всё воля Божья. Примем со смирением то, что Он решит. Ну, пойдём, посмотрим, попрощаемся с другом Лисом.
Не спеша, кряхтя, под руку с хозяйкой, автократор поднимался по лестнице. Говорил при этом:
- Ах, как быстро уходит жизнь! Вроде бы вчера помогал дядюшке Юстину, соблазнял Феодору (или, может, она меня?), строил планы своего императорства… Не успел оглянуться - и уже старик, древняя развалина, силы с каждым днём угасают, иногда вставать с постели не хочется… Горько и обидно.
Женщина пыталась его утешить:
- Но зато, сколько вами сделано! Вы простёрли империю к Геркулесовым столбам, подчинили себе соседей, заново отстроили - власть, законы, храмы! Ваша статуя высится над городом, и она символизирует ваше величие!
Государь проскрипел в ответ:
- Брось, не успокаивай. Я же знаю: это всё химеры. Бронзовый Юстиниан и его величие никакого отношения не имеют к человеку по имени Пётр Савватий. И к реальному положению дел! Я умру, и империя вскоре рухнет. Власть слаба по-прежнему. Церковь объединена на живую нитку. А хорошие законы исполняются из рук вон… Только «Сонечка» останется после меня как моё единственное главное достижение.
Нино возразила кокетливо:
- Вы уж чересчур к себе беспощадны, ваше величество.
Он вздохнул:
- Просто знаю себе и окружающим цену…
В спальне Велисария окна были занавешены тонким белым полотном. Полководец сидел в деревянном кресле с высокой спинкой, весь обложенный белыми подушками. Сам весь белый - волосы, усы, борода, бледное лицо, полотняная рубаха с круглым воротом. И смотрел на вошедшего диковатым взором парализованного больного. Антонина помогла императору сесть напротив, подоткнула мужу пару подушек, поклонилась и вышла, чтобы не мешать мужчинам общаться.
Самодержец дотронулся до холодной кисти приятеля и проговорил:
- Ну, привет тебе, милый друг. Я решил заехать по старой памяти. И сказать, что уж не держу никакого зла. Все, что было гадкого, прощено. А прощаешь ли ты меня за мои подчас несправедливые действия в отношении тебя?
Бывший стратиг и консул глухо замычал.
Император поморщился:
- Понимаю, что ответить не можешь. Но хотя бы моргни в знак согласия.
Тот покорно моргнул.
- Вот и замечательно. В сущности, я знал, что в конце жизни мы с тобой помиримся. Это злые люди ссорили нас. И настропаляли меня. Каюсь, каюсь. На краю могилы каяться легко. Близость смерти все проблемы освещает иначе. Мелкое становится мельче и ничтожнее, а великое - больше и прекрасней. Понимаешь тогда: ничего нет на свете выше дружбы, любви и верности. В этом счастье. Остальное - тлен.
Велисарий, согласившись, моргнул.
- Хорошо, что ты мои слова одобряешь. Потому что именно с тобой я познал истинный триумф - после «Ники», после завоевания Карфагена. И любовь, и дружбу, и верность. Феодора, ты, Иоанн Каппадокиец и Трибониан… Мой ближайший круг… Кстати, знаешь, я Каппадокийца простил. Он вернулся в Константинополь и живёт в монастыре Святого Лаврентия. Мы пока не виделись, но хочу и к нему заехать, чтобы помириться…
Наступило молчание. Было слышно, как они оба дышат - нелегко, натужно, с явственными хрипами.
Государь посетовал:
- Жаль, что ты не можешь ответить. Мне хотелось бы знать, что ты думаешь о прожитой нами жизни. Если бы случилось прожить повторно, как бы поступил? Снова бы уехал из Сердики, сделался гвардейцем и моим телохранителем, а потом отправился завоёвывать мир? Снова бы женился на Антонине? Или нет? Или бы остался с отцом, старым Костой, превратился в учителя, как он, мирно наплодил бы выводок детей?…
Полководец замычал и смотрел на него, округлив глаза.
- Не моргаешь, значит - возражаешь? - догадался царь. - Ну и глупо, друг. Потому что уверен я: все мои и твои победы - ерунда по сравнению с обычным человеческим счастьем. В Африке, Карфагене до сих пор то и дело вспыхивают волнения, и племянник Юстин, что придёт вслед за мной, Ливию в империи не удержит. Пиренеи не удержит, Апеннины не удержит и Сицилию тоже. А потом отколются франки и алеманы. Египтяне, армяне, евреи… Все уйдут, и никто не захочет подчиняться Романии. Время Рима кончилось. Я - последний римский автократор. Дальше будет хуже.
Велисарий, красный от прилившей к голове крови, попытался что-то произнести, но безрезультатно.
- Получается, все твои победы напрасны? - снова угадал его мысль монарх. - Получается, так. Мы с тобой угробили тысячи людей - и своих, и противников, - получив в результате видимость победы. Пиррову победу. Потому что на самом деле - ноль. Чепуха. Вакуум. Вот что страшно! Я порой лежу в холодной постели и от ужаса не могу уснуть. Жизнь, прошедшая зря. Попусту, бездарно. Я не сделал счастливым никого. Я, правитель такой страны, простирающейся на полмира, никому не принёс добра. Ни своим, ни чужим. Подавлял своих и чужих. Разогнал ближний круг. Отстранил тебя, изничтожил Каппадокийца… И ещё с десяток друзей. Или Феодоре было со мной легко? Вряд ли, вряд ли. А иначе не стала бы тогда изменять. Ах, не знаю, не знаю, друг! Иногда простираю руки к лику Господню и молю дать ответ на мои сомнения. Боже мой, за что? Почему не могу найти успокоения в старости? Я, назвавший себя исапостолом, хуже червяка, ибо тот безвреден, а мои действия сплошь и рядом были непотребны. Понимаешь, Лис? Мы с тобой преступники. Нас не возвеличивать надо, а сажать в вонючую яму до скончания века!
По вискам полководца струился пот; он хрипел и вздрагивал, а Юстиниан продолжал свой бичующий монолог:
- Только два деяния ставлю себе в заслугу - Свод законов Римского права и отстроенный храм Святой Софии. Этого уже никто не отнимет. Захожу в собор, словно бы вступаю в Царствие Божие. И любуюсь на творение рук своих. Помню каждый камушек, каждую песчинку - как они занимали свои места, как мы обсуждали с Анфимием все детали, исправляли огрехи, доставали нужные материалы… Мы опередили эпоху, Лис! Пусть попробуют повторить этот купол, будто бы парящий над стенами! Многие секреты, не доступные даже мне, Исидор забран с собой в лучший из миров… В лучший из миров!… Скоро мы покинем земную юдоль. С чем предстанем перед ликом Его? И куда отправимся после приговора Страшного Суда? Не гореть ли нам обоим в геенне огненной?
Велисарий, откинувшись на подушки, выдыхал со стоном. Самодержец посмотрел на него сочувственно:
- Утомил я тебя моей философией? Извини, забылся. К старости я сделался и болтлив, и слезлив не в меру. Думая о вечном, не беру в расчёт тленное. - Он опять коснулся его руки. - Отдыхай, дружище. Коли Богу будет угодно, мы ещё протянем немного на этой грешной земле. А на небесах встретимся… Или же в аду? Хе-хе-хе, не переживай. Сказано: чему быть, того не миновать. А что сделано, то сделано. По счетам и ответим. Исправлять былое никому не позволено…
Император поднялся, опираясь о посох. И направился к двери. Обернулся и бросил на Лиса последний взгляд:
- Ну, прощай, приятель. Если можешь, не держи зла. Мы с тобой равны - ив триумфах, и в поражениях. Словно близнецы. Как двуликий Янус. Я без Велисария не был бы Юстинианом. Но и Велисарий без Юстиниана не был бы никем… Наши профили украшали одну монету. Я велел её переплавить… Но нельзя переплавить прошлое. Мы останемся во всём с тобой неразлучны. - Повернулся и вышел.
Антонина, поддерживая государя с одной стороны, а Прокопий - с другой, помогли ему спуститься с лестницы. Царь сказал историку:
- Мне прочли твой трактат «О постройках». Хорошо написано, живо, вдохновенно. И о «Сонечке» в первую голову… Молодец. После смерти Лиса чем заняться думаешь?
Тот слегка смутился:
- Велисарий жив… я бы не хотел…
- Ах, не лицемерь. Все мы знаем, что конец его близок. Хочешь, я назначу тебя архонтом Константинополя? Должность больше почётная, нежели ответственная. Будет время продолжать твои учёные изыскания. Слышал, что закончил «Войну с персами» и работаешь над «Войной с готами». А «Война с вандалами» будет?
