Родион Феденёв - Де Рибас
Марш гвардейских полков Рибас в числе знати смотрел из окон второго этажа, а потом ненадолго вышел на заиндевелый балкон и вспомнил, что двадцать два года назад, впервые оказавшись в Петербурге, был в числе зрителей водосвятия внизу, в толпе. Что ж, с тех пор минула целая жизнь. Он адмирал, кавалер орденов. Но ни чувства удовлетворения, ни гордости за этот долгий путь, приведший его на балкон Зимнего в общество полководцев и сановников, Рибас не ощутил. Слишком много было неудач, неосуществленных намерений, неиспользованных возможностей. «Сложилась ли судьба? – спрашивал он себя и отвечал: – В какой-то мере. Удачи были редки, труд велик, а дальнейшее остается по-прежнему неизвестным».
Он заторопился домой, но Базиль Попов, узнав о его намерении, шепнул:
– Ни в коем случае! Будьте во дворце до вечера.
Мордвинова Рибас увидел возле окна на Неву. Он разговаривал о графом Салтыковым. Рядом стояли офицеры гвардии. Мысль подойти возникла внезапно, и Рибас немедленно осуществил ее.
– А мне Николай Семенович как раз рассказывал, как яйца курицу учат, – сказал Салтыков адмиралу.
– Так уж заведено в свете, – отвечал Рибас. – Но главное – это знать: какое происхождение имеет курица.
– Как вас понимать? – спросил Иван Петрович.
– Весьма просто. На Юге говорят: если курица из Херсонской академии, она не несется, а только квохчет.
Офицеры-гвардейцы рассмеялись. Херсонской академией Суворов называл Черноморское адмиралтейство, а Мордвинова наседкой без цыплят. Об этом при дворе знали.
Настя осталась в парадной зале в обществе фрейлин, а Рибас, переговорив со смотрителем, прошел в Эрмитаж. Живописных полотен здесь прибавилось. Он увидел любимые картины Потемкина «Великодушие Александра Македонского» Миньяра и «Амур развязывает пояс Венеры», которую Потемкин заказывал Рейнольдсу. Эти полотна вместе с «Беседой Христа и Самаритянки» императрица купила у родственников покойного и обожаемого когда-то фаворита.
Вдруг адмирал услыхал звуки скрипки и пошел в их направлении – в первой комнате библиотеки музицировал Платон Зубов. Некстати? Нет, кажется, молодой фаворит утомился музицировать без слушателя.
– Почему вас не было на обеде в бриллиантовой? – спросил Платон и тут же сам себе ответил: – Ах, да. Императрица желала отобедать в узком кругу. Ужин будет около семи. Вы, адмирал, приглашены.
– Почту за честь.
– Я разбирал тут маленькую вещицу Моцарта, – сказал Платон. – Славный композитор. Вы бывали в Вене? Не встречались ли с маэстро?
Адмирал помедлил с ответом: знает ли Платон, что Моцарт умер? Знает ли он, что Потемкин перед смертью пригласил Моцарта в Россию через Андрея Разумовского? Решив, что такая осведомленность сейчас не к месту, Рибас сказал:
– Я был в Вене давно. Но наш посланник Разумовский приятельствовал с Моцартом.
– О, надо написать князю Андрею, чтобы пригласить маэстро в Петербург.
Фаворит жаждал видеть покойника, но Рибас промолчал. Явился дежурный генерал-адъютант граф Ангальт и пригласил Платона к императрице. Рибас отыскал жену и сообщил, что приглашен на ужин. Настя была обрадована и раздосадована: ей приглашение не передали. Около семи граф Ангальт назвал имя Рибаса и вошел с ним в покои императрицы. Здесь адмирал увидел главу двух академий Дашкову, генерал-лейтенанта с Кавказа Ребиндера, пособника восхождения Екатерины на престол Пассека, князя Николая Юсупова, барона Штакельберга, графа Эстергази, польского магната Ксаверия Брапицкого, что был женат на племяннице Потемкина. Рибас не удивился, заметив среди приближенных императрицы Мордвинова. Верно, об их размолвке уже знали при дворе.
Рассматривая лицо императрицы вблизи, Рибас вспомнил впервые виденный им в каюте князя Андрея ее портрет. На нем императрица напоминала кукольных испанских принцесс. А теперь он видел густо напудренное напряженное лицо – напряженное от того, что губы она выпячивала вперед: дряблость обвислых щек при этом менее заметна. Десяток ниток жемчуга, укрывавших морщины шеи, не скрывали, а скорее подчеркивали знаки старости. По мнению Рибаса Мордвинов приложился к руке императрицы не только губами, но и носом и лбом.
– Французы в Херсоне живут ли, адмирал? – спросила она.
Мордвинов всплеснул руками:
– Перевелись, матушка. Как услыхали ваш глас небесный, так и перевелись.
«С гласом небесным он перехватил через край, – подумал Рибас. – Она теперь часто о смерти и небесах думает».
С пуделем на руках подошел Платон Зубов и вдруг объявил:
– Хорошо бы к нам Моцарта капельмейстером пригласить. Что за чудо его музыка!
Екатерина округлила глаза и перекрестилась. Рибас понял, что Платон в дюйме от того, чтобы попасть впросак и поспешил уточнить:
– Я имел счастье слушать игру Платона Александровича. Мы заговорили о венском композиторе и пожалели, что он умер в цвете сил и таланта.
Платон вскинул на адмирала бархатные веки, Рибас прочитал в его глазах укор, а потом признательность. Платон подмигнул адмиралу.
Ужинали в бриллиантовой комнате. Стол был накрыт на семнадцать кувертов. У стен под стеклянными колпаками радужными кострами вспыхивали драгоценные малая и большая короны, шкафы ломились от бриллиантовых крестов, эфесов, эполет.
– Не к столу будет сказано, – говорила императрица, – а в Париже всех кошек и собак съели.
– Из Америки им теперь кошек везут, – сказал Платон. Он сидел напротив Рибаса и Мордвинова.
– Скоро уж год, как Людовик смотрит с небес на мрак над Францией, – продолжала Екатерина. – Когда коалиция войдет в Париж, первыми слетят триста восемьдесят семь голов.
Именно такое число членов Конвента проголосовало за казнь короля.
– Позволю себе заметить, ваше величество, – сказала Дашкова, – эти головы вряд ли удержатся на плечах и без войск коалиции. В Лионе восемьдесят якобинцев недавно казнены.
– Откуда ты так точно все знаешь? – спросила императрица.
– А мои академики, наконец, хорошо считать научились, – Дашкова пожала плечами. Екатерина улыбнулась. Началась первая перемена блюд ливрейными слугами, и Рибас решил, что момент подходящий, и поэтому подхватил разговор:
– Французская смута пожирает сама себя, и благословен Неаполь, освободившийся от нее. – Он замолчал, но все ждали продолжения, и адмирал сказал: – Теперь ничто не может помешать намерениям власть предержащих устраивать судьбы своих детей.
Намек был слишком прозрачным, чтобы Екатерина не поняла его. Она тотчас и ответила:
– Моему внуку Константину и пятнадцати нет. Рано еще его судьбу устраивать. А в Неаполь мы назначили посланником Мусина-Пушкина. Посмотрим, что он напишет нам о тамошних обстоятельствах.
Камергер при великом князе Александре Мусин-Пушкин Брюс был в это время в заграничном путешествии с женой, и назначение в Неаполь явилось для него полной неожиданностью. Впрочем, назначение это по сути было формальным – все дела русской миссии в Неаполе вот уже одиннадцатый год вел опытный Андрей Италийский.
За столом Платон Зубов развлекался тем, что предложил Мордвинову яйцо в серебряном стаканчике, и тот благодарно принялся ложечкой разбивать скорлупу, но тщетно: яйцо оказалось обыкновенной обманкой из крепкого прусского фарфора, и смешок гостей прокатился над столом.
– Вот ведь как яйца и адмиралов учат, – сказал Платон, видимо осведомленный о недавней пикировке Мордвинова и Рибаса. Мордвинов побагровел, а Платон подмигивал Рибасу. Императрица весело сказала:
– Слыхала я, что ты, Осип Михайлович, в Петербург с миллионом приехал.
– Миллион не миллион, а может, и больше будет, – отвечал в тон Рибас.
– Большие деньги. Подари мне, – смеясь, предложила императрица.
– Все, что имею, вам принадлежит, государыня.
– Проценты берешь?
– Беру. Но только вашим благосклонным вниманием.
– Тогда по рукам. Мадеры налейте вице-адмиралу.
Он не ослышался? Вице-адмиралу? Но переспрашивать конечно же было не с руки. За ломберным столом Рибас с императрицей сидел впервые. Пассек предложил играть в фараон. Рибас – в брелан.
– Уж не собираешься ли ты, Осип Михайлович, отыграть свой миллион? – спросила Екатерина.
– Карта – судьба. А от судьбы не уйдешь, – отвечал он.
Платон и князь Юсупов составили им компанию. Вместо жетонов раздали золотые пластинки. Первые сдачи Рибас проигрывал, а потом имел и три десятки, и залетный фавори. Серьезного продолжения разговора о судьбе порта и города при Хаджибее он не ждал, но его вполне удовлетворила фраза Платона:
– С турками разберемся, тогда и с крепостью при Хаджибее решим.
– С турками? – переспросил Рибас. – Снова что-то затевают?
Платон в ответ лишь махнул рукой.
К одиннадцати императрица была в небольшом выигрыше и выглядела довольной. Гости расходились, благодарили, желали покойной ночи. После этого вечера секретарь, ведущий ежедневный камер-фурьерский журнал, не переврал, как когда-то, фамилию адмирала и усердно отметил его присутствие за ужином императрицы под номером четырнадцать и отметил: «Прочего же собрания на комнатный бал когда бывает в аудиенц-коморе, никого не было».
