Родион Феденёв - Де Рибас
– Опасайтесь ее, адмирал. Она всегда при оружии. С пистолетами не расстается и во время сна.
Двадцативосьмилетняя красавица Ольга в серебристом платье-полонезе выглядела юной невестой. Она была замужем за действительным статским советником Александром Жеребцовым.
– Валериан мне рассказывал о вас, – сказала она. – Хорошо, что при Измаиле вы были рядом. Потемкин непременно бы послал брата в самое опасное место на верную смерть.
– У редута Табия как раз и было самое опасное место, – возразил Валериан.
– Для тебя самое опасное место в офицерских холостых домах, куда девиц водят, – заявила сестра.
Венгерское вино и гусь под луковым взваром оказались отменны. В середине обеда явился Николай Зубов – старший из братьев. Это был тридцатилетний рослый плечистый генерал, обладающий невероятной физической силой. Он выпил водки и покраснел лицом, как вареный рак. Он ничем не походил на братьев. Валериан по сравнению с ним казался нежным херувимом с девичьим лицом.
Год назад все Зубовы во главе с отцом стали графами. Валериану и Платону императрица позволяла неограниченно пользоваться казенными средствами, и при игре в фараон Валериан иногда ставил по тридцать тысяч на карту. Екатерина говорила о нем: «герой во всей силе этого слова», «любезный мальчик», «резвуша моя». Платон ревновал.
Постепенно выяснилась и причина приглашения Рибаса: его расспрашивали о видах Суворова на брак дочери Натальи.
– Эльмпта генерал-аншеф не считает серьезным претендентом, – говорил Рибас. – С Салтыковыми родниться не хочет.
– Говорят и о князе Трубецком, как о женихе, – сказала Ольга.
– Да, этот премьер-майор приезжал в Херсон. Александру Васильевичу понравился.
– Но он же пьяница как и его должник отец! – воскликнул Валериан.
– А что граф дает за дочерью? – спросила Ольга.
– Точно не знаю, но кажется полторы тысячи душ и деревни.
– Полторы тысячи? – удивилась Ольга. – Разве это приданое?
«Куда они клонят? – думал Рибас. – Может быть, Валериан хочет осчастливить дочь Суворова предложением?» В это трудно было поверить: красавец не только запутался в своих бесчисленных романах, но и пальцем не шевелил, чтобы навести в этом хозяйстве хоть какой-нибудь порядок.
Адмиралу никак не удавалось повернуть разговор на вон дела, и только после обеда он сказал Валериану загадочно:
– На Юге есть возможность сэкономить миллион.
– Платон этим заинтересуется, – рассеянно ответил Валериан, нажал на головку трости и из нее выскочил кинжал. – Каково изобретение?
– Да. Занятно, – отвечал Рибас, стараясь скрыть осаду.
На следующий день, как обещал Суворову, он вместе с женой и дочерьми нанес визит полковнику и пииту Дмитрию Хвостову, у которого жила дочь Суворова. Пиит оказался настолько некрасив, что Настя шепнула мужу: «С таким лицом нельзя стать Овидием». Хвостов перемежал свою речь тяжеловесными стихами и заявил, что редко садится на коня, кроме Пегаса. Наталья Суворова выглядела скромной, бледной и тихой.
– Прочитай-ка нам, душенька, что тебе батюшка написал, – попросил ее пиит.
И дочь продекламировала стихи генерал-аншефа:
Когда любовь твоя велика есть к отцу,
Послушай старика, дай руку молодцу.
Но, впрочем, никаких не слушай вздоров,
Отец твой Александр, граф Рымникский Суворов.
– А как ты ему ответила? – спросил Хвостов, и девушка продолжила:
Все в свете пустяки – богатство, честь и слава:
Где нет согласия, там смертная отрава.
Где ж царствует любовь, там тысячи отрад,
И нищий мнит в любви, что он, как Крез, богат.
– Браво, – сказал адмирал.
Соня взяла Наташу за руки и закружила по гостиной. Катя неожиданно заплакала:
– Мне так жалко Натали.
– Но почему? – спросила мать.
– Ее выдадут замуж.
– Что же в этом плохого?
– Ее выдадут без любви. – Она горько рыдала.
Не только чувствительность тринадцатилетней Кати поразила отца, но он по-новому взглянул на старшую Соню – ей в этом году. семнадцать, невеста! «Мне кажется, что я еще и не жил, но дочери мои уже выросли!» Для гостей Наташа изящно сыграла «Куранту» Жана Люли, а потом с Катей и Соней весело пела: «Жан стучит к соседу: «Мой дружок Пьеро, дай-ка мне перо».
Адмирал написал Суворову, а через два дня получил приглашение встретиться с Платоном Зубовым на Дворцовой площади после развода караулов. Для обстоятельного разговора – не самое подходящее место, но что поделаешь? Рибас вышел на площадь из кареты – мимо проскакал на английском жеребце Валериан. Платон на белом скакуне с черными бабками красовался неподалеку. Рибас подошел. Под ногами хрустел декабрьский ледок. Платон гарцевал над адмиралом, даже не кивнув на поклон. Рибас отметил: несмотря на то, что фаворит в седле, сразу заметно: он невысок ростом, но ловок, статен, широкоплеч.
– Где ваш миллион, адмирал? – спросил Плато без тени улыбки на приятном высоколобом лице.
– Счастлив вручить его вам, – Рибас протянул приготовленные бумаги и чертежи, но фаворит не пошевелился, чтобы их принять. Это сделал лихой адъютант-гусар: подскакал, склонился из седла, выхватил документы.
– Александр Васильевич одобряет ваши планы? – спросил Платон.
– Вал будущей крепости при Хаджибее на сто двадцать пушек повелением генерал-аншефа закончен.
– На сто двадцать? – переспросил Зубов. – Очень хорошо. Генерал знает, что потребно нам теперь.
Он кивнул, поскакал со свитой ко дворцу. В окне второго этажа Рибас разглядел пятно лица – императрица. Любуется статью своего героя. «Узнала ли она меня? Спросит ли: с кем встретился Платон?» Адмирал неспроста упомянул о пушках – граф Платон был назначен генерал-фельдцехмейстером, начальником всей армейской и крепостной артиллерии.
Встреча с фаворитом на Дворцовой, ее обстоятельства весьма не понравились жене Насте.
– Уверена, что ты в списках масонов. Иначе он принял бы тебя лучше.
В самом деле: в письмах Платон Зубов был куда любезнее с адмиралом. Настя, что-то вспомнив, продолжала:
– Ах, я тебе не говорила! У нас в нижнем этаже был обыск!
– Как? Когда?
– В прошлом году. Это моя оплошность. Разрешила сдать несколько комнат с выходом к Летнему саду под типографию.
– Кому?
– Дмитриевскому. О нем хорошо отзывались. Но в типографии поселился его компаньон Иван Крылов. Престранная личность. Каждый день купался в Лебяжьей канавке. Окна не занавешивал, а по комнатам ходил чуть ли не голый. Гуляющие по Летнему саду жаловались: совестно гулять, когда в окнах у нас голый бегает. Полицмейстер приходил, просил его одеваться.
– Что же он печатал?
– Афиши. Журнал «Зритель». Обыск у него был от Зубова. Но ничего предосудительного не нашли. Все же от дома я ему отказала.
К Рождеству адмирал получил письмо Суворова: «Здравствуйте, с Новым годом. Да наградит Господь Вас с Вашим дорогим семейством. Вчера в письме, отправленном по почте подполковнику Хвостову, горько жаловался Вам, что мне не дали рекрут. Долгоруков на 10000 получил 6000. Игельстром на 6000–4000, а я 000. Разве я нуль? Во что бы то ни стало следует нам поправить дело, коли это возможно… Вы также не можете не понять, что мне составляет помеху в службе моя любезная дочь, искренность и наивность которой вы изволите хвалить; достоинства сии у нее в избытке, а с ними и прелести, которым я хотел бы приискать жениха помоложе меня 64-летнего, если, конечно, сие не воздушное мечтание».
Граф был предельно откровенен с адмиралом. Дочь требовалось как можно скорее выдать замуж. Женихи имелись, но не годились. Александр Васильевич прислал и роспись плачевного состояния черноморского флота. Суда обветшали, новые не строились. Рибас отослал роспись в Адмиралтейство.
Шестого января в пятницу чету Рибасов пригласили в Зимний. Парадные залы перед покоями императрицы к десяти утра заполнились толпами придворных, петербургской знатью, дипломатами и послами. Все ждали выхода императрицы.
– Будет ли сегодня процессия на Иордан? – спросил адмирал старого приятеля Льва Нарышкина, который по-прежнему заведовал царскими конюшнями.
– По такой стуже вряд ли, – отвечал погрузневший за эти годы, прошедшие с памятной пирушки у Давиа, Лев Александрович. – Императрица на мороз не пойдет, а попам придется. – Из-под пудры на его лице выступали малиновые веточки лопнувших сосудов.
Императрица вышла из своих покоев с Павлом, Александром, их женами и царедворцами. Пламя свечей разом заколебалось – церковный хор вознес голоса под купол. Битый час шла литургия. Рибас скучал, да и душно было в придворной церкви. В получасе двенадцатого начался ход на Иордан, устроенный близ дворца на Неве. Синод, придворные пестрой толпой устремились за преосвященником Гавриилом, которого сопровождали пять архиепископов – петербургский, рижский, тверской, псковский, кашинский. Петербургский люд крестился и расступался. С Адмиралтейской крепости пушки дали двадцать один залп, из Санкт-Петербургской – двадцать.
