Петр Краснов - Опавшие листья
Черный бородатый артиллерийский полковник молча тасовал карты.
— Ваше превосходительство, разрешите сдавать? — сказал он.
— Да, — меняя голос, ласково сказал начальник гарнизона. — Сдавайте, пожалуйста, голубчик. Почем заключили контракт на овес на вторую половину года с Нурмаметовым?
— По сорок пять копеек. Как вам нравится наше новое собрание? Вот и нам есть куда приткнуться.
— Собрание хорошее, да только в случае землетрясения ног не унесешь, — генерал покосился на тяжелые балки дощатого потолка.
"Вот-то славно, — подумал Федя, — сейчас землетрясение. Рушатся потолки, стены ходят. Все бегут в паническом страхе, а я бросаюсь и спасаю ее. Я!.. а не адъютант, не Грибанов, не Сакулин"…
Их всех он ненавидел в эту минуту.
В столовой солдаты накрывали на ужин и «кустиками» расставляли по столу бутылки с вином и сидром.
В буфетной Бирюков, прапорщик Лединг, лекарь Вассони капитан Фармазонов пели нестройными голосами, сидя за круглым столом:
Полно, брат, молодец,
Ты ведь не девица,
Пей, тоска пройдет.
Пей! Пей!
пьяными голосами орали они.
Тоска — про-ой-дет!
закончил один Бирюков и громко икнул.
— Кусков, — крикнул он. — Не гордитесь и не фордыбачьтесь. Садитесь и составьте нам компанию, гордость батальона… Фармазон, правда, что сей юноша л-лучший фронтовик и… п-пять пуль безотказно в мишень?
— Верно! Тэн пан може!..
— Тогда пусть хлещет с нами по-казацки!
Бирюков подвинул граненый стаканчик и дрожащей рукою налил водки.
— Пей, молодчи-чинадзе!
Феде в эту минуту они казались отличными, добрыми людьми. Ему льстило, что Бирюков, командир сотни, и Фармазонов, ротный командир, ухаживают за ним. Он хлебнул водки.
— Залпом, залпом! Он, братие, и пить не умеет, — захохотал Фармазонов.
— Нет, я умею, — упрямо встряхивая волосами, сказал Федя.
— А ну, докажи! — сказал Бирюков и налил большой чайный стакан водки. — Хвати-ка, брат, кубок Петра Великого.
Налей, налей, товарищ,
Заздравную чашу,
Бог знает, что будет,
Что будет с нами впереди! —
нескладно затянули Вассон и Лединг.
Федя молча взял стакан, медленно выпил до дна, опрокинул, чтобы показать, что в нем ничего не осталось, и с треском поставил его на стол.
Малиновые круги плыли у него перед глазами. Ему казалось, что он уже давно так сидит в полутемной буфетной с этими четырьмя милыми офицерами и ему с ними было хорошо. С ними все было просто.
Через запертую дверь доносились звуки музыки и кто-то, верно адъютант, звонко кричал:
— Et balancez vos dames… Chaine chinoise… Et tournez… Et balancez vos dames vis a vis. (Кружите ваших дам. Китайская цепь… Кругом… Кружите дам противоположной стороны…)
Дирижер плохо выговаривал по-французски и путал команды. Федя криво, ядовито улыбался и смотрел в стакан.
"Туда же, — думал он, — дирижировать собрался. По-французски говорит, как сапожник".
Чья-то волосатая рука налила ему чайный стакан водки.
— Нет, больше не буду, — сказал Федя.
— За батальон! — сказал прапорщик.
— Разве что за батальон, — тихо сказал Федя и сам не слышал своих слов. Глухо звучали они. Он стал медленно пить, расплескивая водку по подбородку.
Допив до дна, он медленно поставил стакан на стол. Тяжелым казался он ему. Боялся поставить его мимо стола. Красные круги расплывались перед глазами, комната казалась огромной, низкой и мрачной. В черном тумане тонули белые лица сидевших за столом, и от них шли блестящие лучи по всем направлениям. Все было криво и косо. Стол плавно качался под рукою.
— Эгэ! — услышал он, как сквозь сон, возглас Бирюкова. — Малый молодчина! Спасибо, Кускино-Кускинини, так, кажется, называют испанских грандов?
Чьи-то пьяные толстые уста, мокрые и пахучие, прижались к его губам и сочно его поцеловали.
— Еще стакашок. Бог любит троицу, — сказал прапорщик Лединг.
— Довольно ему, он и так готов, — сказал заботливо Фармазонов.
И Феде показалось, что они уплыли куда-то далеко и он был один за столом. В голове шумело, и маленькие молоточки назойливо стучали в виски. Душная тошнота подступала к горлу.
Федя встал, икнул и пошатнулся. Ноги были как чужие. Солдат подбежал к нему.
— Пожалуйте, ваше благородие, — сказал он, почтительно обхватывая за талию.
— Это н-ни-че-го, — забормотал Федя и почувствовал, что язык не повинуется ему. — Н-но-ги за-текли. П-пройдет… Я х-хочу… в сад!..
XVIII
Первую кадриль Наташа танцевала с адъютантом казачьего полка Волковым, стройным вихрастым офицером с томным лицом и глубокими темными глазами. Всего танцевало шестнадцать пар.
Наташа оглядела залу, ища Федю. Среди танцующих его не было. Не было его и в толпе, стоявшей у дверей и смотревшей на танцы. Это ее обеспокоило.
"Неужели засадили в карты, — подумала она. — Так нет. Он, кажется, совсем и не умеет".
Когда ее кавалер крикнул:
— Et remerciez vos dames. (Благодарите ваших дам.)
Она взяла его под руку и сказала:
— Пройдемтесь по собранию. Я еще не рассмотрела его как следует.
Они прошли в маленькую гостиную, где продолжалась игра в лото и сидело несколько офицеров со скучающими лицами, побывали в карточной. Начальник гарнизона оторвал глаза от карт, ласково улыбнулся Наташе и сказал:
— Наташа… Ну как? Много танцуете?
— Ах, очень! — вспыхнув, сказала Наташа.
— Хорошее дело танцы. Очень хорошее… Танцуйте, Наташа… Однако… Вы что объявили, — строго обратился он к артиллерийскому подполковнику.
— Шесть червей.
— Я пас, — сказал генерал и уткнулся в карты.
Из буфетной неслось нестройное пьяное пение. Двери были заперты. Наташа брезгливо поморщилась.
"Конечно, его там нет. Неужели рассердился, что я не оставила ему ни одной кадрили, и ушел домой… Да и я — то хороша. Свободно могла Грибанову отказать. Он свой человек и ничуть бы не обиделся. Он и танцует-то только, чтобы внимание папчику оказать… Ах, какая я глупая!"…
Наташа вернулась в залу и села рядом с женою командира полка. Зала показалась ей теперь совсем другой.
Какая она маленькая! Как странно выглядят широкие белые, чисто оструганные доски пола, глинобитные беленые стены и окна без занавесей со схоронившейся за ними темной жуткой ночью.
Стало так одиноко. Трубачи играли что-то "для слуха". Музыкальное ухо Наташи страдало. Капельмейстер затягивал темп, кларнет немилосердно врал. Было тяжело их слушать. Лампы тускло чадили. Офицеры подпирали стены, курили и бросали окурки на пол.
"Жалкая, жалкая она в этом заброшенном на край света городе. Совсем одинокая!"
И как могла она раньше находить хорошим собрание и интересными всех этих людей!..
Наташа еще раз оглядела всех бывших в зале. Топорными и смешными показались они ей, точно персонажи из «Ревизора» со сцены Александрийского театра. Начальник гарнизона, ну, совсем городничий с бачками котлетами, а Сергей Сергеевич, уездный начальник, бледный, с черными усами и накладкой на черепе, точь-в-точь смотритель богоугодных заведений.
Стало смешно. Вот так бы и захохотала на весь зал! Увидала поблизости Сакулина.
— Иван Матвеич, — окликнула Наташа. Сакулин подлетел к ней.
— Иван Матвеич, — смеясь до слез, сказала Наташа, — посмотрите, какой халат на Бае Юлдашеве… Зеленый с малиновыми хризантемами… Ужасно… сме-ешной.
Сакулин захохотал. Он не заметил, что на смеющемся лице Наташи совсем не смеялись ее глаза.
— Чапликов-то подле него мелким басом рассыпается, — сказал он, — поди, рис выторговывает на полкопейки дешевле, чем в батальоне.
— Уморили! Грех так смеяться, — сказала Наташа. Музыканты заиграли вальс, Сакулин предложил Наташе руку.
Танцевала она теперь деревянно, натянуто, опустив глаза.
"Противный! — думала она про Федю. — Прикинулся таким простым. Характер показывает!.. Проучу я вас, милостивый государь".
Астахов пригласил ее попробовать вальс a trdis temps, но ничего не вышло. Ей пришлось вертеть его самой. Было совсем некрасиво.
Медленно тянулось время. Она все оглядывалась, поджидая Федю. "Образумится и придет. Ну и распушит же она его и отдаст котильон. Зачем прятались, милостивый государь!.. Какой вы смешной! Вы и Юлдашев — два дикаря. Вам тоже надо зеленый халат… с малиновыми хризантемами"…
Адъютант угощал ее лимонадом с коньяком. Ей было жарко. Она обмахивалась маленьким веером. Во время второй кадрили Сакулин пытался смешить ее и злословил над ближними. Назвал уездного начальника черною цаплею, загорелого прапорщика Астахова папуасом.
