Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Обогнем, — сказал Болотников.
Пошли вдоль завала, а когда он кончился, то перед ними вдруг предстал крепкий, высокий частокол из толстенных сосновых бревен.
— Крепостица! — удивленно присвистнул Васюта. — Это в такой-то глуши. Да кто ж обосновался здесь?
Не успел Васюта проговорить, как с крепостицы послышались звонкие удары сторожевого колокола, видимо, незнакомых людей приметил дозорный. За частоколом раздался чей-то выкрик, заскрипели окованные медью ворота. Из городка высыпал десяток воинов в кольчугах.
Васюта попятился в лес, но Болотников продолжал стоять на месте.
— Кто такие? — громко вопросил один из воинов.
— Странники, — коротко отозвался Болотников.
— А может, лазутчики вражьи? А ну вяжи их, ребята!
— Пошто вязать? Сами пойдем. Айда, Васюта.
Васюта вышел из леса, но ступил к крепости с неохотой. Угрюмо подумал:
«Иванка на рожон лезет. Один бог ведает, что это за люди. Тут недолго и башку потерять».
Воины окружили парней и повели в крепость. Болотников шел спокойно и с любопытством разглядывал деревянный городок, усеянный приземистыми сосновыми срубами. Посреди крепости высился дубовый храм со шлемовидными куполами и шатровой звонницей.
— Куда поведем, Тереха? В пытошную аль к воеводе? — спросил вожака-десятника шедший подле Болотникова воин.
Тереха еще раз оглядел парней, почесал загривок и порешил:
— Успеют в пытошную. Пущай допрежь сотник опросит.
Вскоре Болотников и Васюта предстали перед огненнорыжим бородачом в суконном темно-синем кафтане с золотыми петлицами. Был он плотен, с коротким приплюснутым носом и с острыми цепкими глазами, которые не просто смотрели, а буравили, пронизывали насквозь.
— Что делали на засеке, милочки? — прищурив колючие глаза, вкрадчиво вопросил сотник.
— А ничего не делали, — пожал плечами Болотников. — Шли себе — и вдруг завал.
— Не шли, а таем пробирались. Добры люди по дороге ходят, вы же засеку доглядывали и воровской умысел держали.
— Навет, батюшка, шли мы с чистыми помыслами. Клянусь богом! — размашисто перекрестился Васюта.
— Полно, полно, милок. Оставь бога в покое. Лихие вы людишки. Небось, засеку норовили спалить? Поганым продались!
Голос сотника загремел по Воеводской избе, а глаза стали еще более злыми и ехидными.
— Напраслину несешь, сотник. Ужель за врагов нас принял? — резко бросил Болотников.
— А про то кнут сведает. В пытошную лазутчиков!
Караульные вытолкали парней из Воеводской и потянули в застенок.
«Вот и дошли до Поля», — с горечью подумал Болотников.
Васюта шел понурив голову. Глядел в гривастый затылок Терехи и так же с угрюмой обреченностью раздумывал:
«Отгуляли. От Багрея вырвались, от стрельцов ушли, а тут сами под топор сунулись».
Впереди показался вершник в нарядной одежде. На всаднике — охабень[229] зеленого бархата, с отложным воротником, шитым красным шелком и тонкими серебряными нитями; полы опушены бобром и низаны мелким жемчугом. Под охабнем виднелся малиновый кафтан, опоясанный желтым кушаком с кручеными кистями в бисере. За кушаком — чеканный пистоль с короткой рукоятью в дорогих каменьях.
Воины посторонились, толкнули парней к обочине, сняли шапки.
— Здрав будь, воевода!
— Здорово, молодцы! Кого ведете?
— Да вот у засеки пымали. В пытошную, Тимофей Егорыч.
Болотников глянул на воеводу, и глаза его изумленно поползли на лоб.
«Бог ты мой! Да это же…»
— В пы…
Воевода поперхнулся. Спрыгнул с коня и торопливо шагнул к Болотникову.
— Иванка!.. Вот так встреча!
Обернулся к воинам.
— Отпустить! То мои люди.
Наступил черед удивляться караульным. Растерянно захлопали глазами, а воевода громко повелел:
— Ступайте! Все ступайте!
Караульные обескураженно повернули вспять, а воевода крепко обнял Болотникова.
— Вот уж не чаял с тобой свидеться. Знать, сам бог тебя послал. Ну, обрадовал!
— Здорово, Федор. А тебя и не узнать, боярином ходишь.
Федька Берсень тотчас оглянулся по сторонам и чуть слышно молвил:
— Забудь моё имя, Иванка, иначе ни тебе, ни мне головы не сносить. Здесь я для всех воевода Тимофей Егорович Веденеев… А это кто с тобой?
— Побратим мой — Васюта Шестак. От смерти меня спас, а теперь вот вместе по Руси бредем да горе мыкаем.
Федька крепко обнял и Васюту, а затем взметнул на коня и повел рукой в сторону нарядного терема с шатрами, крыльцами и перевяслами, украшенными затейливой резьбой.
— То мои хоромы. Идите за мной.
У крыльца встретила Федьку многочисленная челядь, согнувшись в низком поклоне.
Федька кинул поводья холопу и приказал:
— Тащите в покои снедь и вино. Да попроворней!
Пригласил Болотникова и Васюту в свою горницу, скинул на лавку охабень с кафтаном и опустился на лавку, оставшись в голубой шелковой рубахе.
— Запарился, братцы. Надоела боярская одежда, да высок чин требует… Что по первости прикажете, други? Гуся жареного али пирогов с осетром?
Глаза Федьки весело искрились, и по всему было видно, что он несказанно рад нежданной встрече.
— Опосля пир. Ты бы нас в баньку, воевода. Ух, как охота! Грязи на нас по пуду. Почитай, забыли, когда и веником хлестались. Уж ты прикажи, отец родной, — с улыбкой произнес Болотников.
— Прикажу, немедля прикажу!
Поднялся с лавки, толкнул ногой низкую сводчатую дверь, крикнул:
— Эй, Викешка!.. Викешка, дьявол! Приготовь мыльню. И чтоб не мешкал!
Еще никогда не доводилось Ивану и Васюте пировать по-боярски. И чего только не было на столах! Жареные гуси, начиненные гречневой кашей, рябчики, тетерева и куропатки, приправленные молоком; пироги с дичиной, с капустой, с грибами, с ягодами и вареньем, пироги подовые из квасного теста и пряженые, жаренные в масле, с начинкой из сига, осетрины, вязиги, с творогом и яйцами; сдобные караваи, левашники, оладьи с патокой и сотовым медом; рыба свежая, вяленая, сухая, паровая, подваренная, копченая; икра паюсная, мешочная, мятая, зернистая осетровая, приправленная уксусом, перцем, мелким луком и маслом; меды вареные и ставленые, водка простая, добрая и боярская… Сверкали серебром и позолотой кружки, чаши и кубки, корцы, ковши и чарки.
— Да тут и артели не приесть! — ахнул Васюта.
— Зело богат ты, воевода, — крутнул головой Болотников. — Ужель всегда так кормишься?
— А что мне не кормиться, — подбоченился Федька. — Мало ли дичи и рыбы в моих владениях? Мало ли медов и вин в воеводских погребах? А ну садись за честной пир, други мои любые!
Иван и Васюта, чистые и румяные, в красных шелковых рубахах и голубых суконных кафтанах, шагнули к столу.
Федька зачерпнул из серебряной братины ковш вина и наполнил кубки. Поднял дорогой сосуд и тепло молвил:
— Пью за твое здоровье, Иван Болотников, и твое, Василий Шестак. Великую радость вы мне доставили. Шли вы в Дикое Поле, а явились в порубежную крепость, где волею судьбы и бога я ноне поставлен воеводой. Будем же вкупе на ратной службе. Пьем, други!
Осушили кубки и навалились на снедь. Федька с улыбкой поглядывал на парней, говорил:
— Поотощали в бегах. Кожа да кости. Ничего, у меня быстро в силу войдете. Ешьте, други, не жалейте снеди. Вино пейте! Мало будет, еще повелю поставить. Чего-чего, а снеди у воеводы вдоволь.
Болотников отпил из кубка ячменной водки, закусил рябчиком, придвинулся к Федьке.
— Не томи, воевода. Поведай нам, как в боярскую шкуру влез.
— Э-э, брат, — усмехнулся Берсень. — Стрелял в воробья, а попал в журавля. Знать, на роду так было написано.
Федька вылез из-за стола, распахнул дверь и шагнул в сени. Негромко позвал:
— Викешка!
— Тут я, воевода.
— Побудь в сенях и никого не пущай.
Берсень плотно закрыл дверь и сказал:
— То мой человек.
Глянул на застолицу, но на лавку не сел. Крепкий, плечистый, не спеша заходил по горнице, устланной заморскими коврами. В покоях было светло от дюжины восковых свечей в медных шандалах.
— Мы ведь с тобой, Иванка, с прошлого лета не виделись. Помнишь, как кабальные грамоты жгли?
— Как не помнить. Ты после того в Дикое Поле подался.
— Подался, Иван. И до Поля дошел. Успел и с погаными повоевать.
Федька обнажил плечо.
— Зришь отметину? То от сабли басурманской. Добро еще руку ордынец не отсек… Потом на Волгу с ватагой сходил, купчишек тряхнул. А когда назад в Поле возвращался, на боярский поезд напоролся. Богатый поезд, одних возов более десяти. Однако и стрельцов было немало. Но не струхнули, навалились на обоз. Стрельцов и боярина посекли, но и своих гораздо потеряли.
Федька помолчал, выпил чару вина, закусил осетровой икрой и продолжал:
