Бурсак в седле - Поволяев Валерий Дмитриевич
Минут через пять он все-таки справился с дверью и, разгоняя зеленых навозных мух, влетел в нужник.
— Эй!
В нужнике никого не было, противоположная стенка была разобрана — через нее атаман и совершил побег. Китаец жалобно захныкал, замахал руками!..
Жандармы рассыпались по саду, двинулись цепью, тщательно исследуя, обыскивая каждый угол, но попытка эта оказалась тщетной — Калмыков будто сквозь землю провалился.
Вице-консул Лучич нашел в нужнике сложенную вчетверо записку, адресованную консулу Братцову, прочитал ее вслух: «Ставя интересы Родины выше всяких условностей, я просил 4 месяца и, не видя даже просвета к намерению освободить меня, решил использовать поездку к вам и удрать. Извиняюсь, но работа на благо Родины требует меня». Помощник командира жандармского батальона протянул к записке дрожащую руку:
— Дайте ее сюда!
Вверху, в углу листа, стоял черный типографический штамп «Атаман Уссурийского казачьего войска» — послание свое Калмыков начертал на официальном бланке…
— Дайте мне записку! — повторил просьбу китайский офицер. — Я приложу ее к следственному делу.
Лучич нехотя отдал записку и с сожалением покачал головой:
— Бедный Иван Павлович! Бедный….
Через несколько минут из жандармского управления прискакал конный взвод, оцепил территорию консульства. Жандармы произвели тщательное прочесывание, вторичное, ни один жучок, ни одна божья коровка не остались не замеченными… Атамана не обнаружили, он словно бы растворился в пространстве.
Затем жандармы, несмотря на то что не имели права производить обыск в помещениях, имеющих дипломатическую неприкосновенность, обыскали все комнаты и залы консульства.
Калмыкова не было и там, он исчез.
Вторник тринадцатого июля 1920 года стал для китайских жандармов «черным вторником». Чтобы хоть как-то оправдаться, они обвинили вице-консула Лучича в пособничестве побегу.
Лучичу пришлось писать объяснительную бумагу на имя российского посланника в Пекине князя Н. А. Кудашева. В Гирин был срочно командирован генконсул в Муклене С. А. Колоколов. Лучич написал вторую объяснительную записку — на этот раз на имя Колоколова, к ней приложил копию записки атамана, составленную по памяти.
По утверждению Лучича, в побеге атамана отчетливо виден японский след — подданные микадо не захотели оставлять в беде своего давнего друга.
Генерал Бао Гуй Цинь заявил недовольным голосом, что не верит своим подчиненным — их подкупили, чтобы они помогли Калмыкову бежать….
— А вы не допускаете, Константин Васильевич, что Калмыков мог бежать и в одиночку, без помощи японцев? — спросил Колоколов у Лучича.
— Допускаю. Побег из консульства технически очень несложен. Для этого надо только добраться до берега реки — река-то рядом… Много лодок, привязанных к кольям. Отвязывай любую и плыви куда хочешь: хочешь — в Харбин, хочешь — в Хабаровск. Ночью на Сунгари пусто — ни единого человека, ни одной лодки.
— Но бежал атаман все-таки из консульского сада….
— Он легко мог спрятаться в густой траве под мостиком, росточка-то он малого, — выждать, когда уляжется суматоха, и в темноте появиться на берегу Сунгари!..
— Мда-а, — задумчиво протянул Колоколов и ничего больше не сказал: то, что он услышал, требовалось обмозговать, прикинуть разные варианты. Вид у Колоколова был больной: под глазами — потемневшие мешки, на лбу — мелкий искристый пот. Колоколов поднял голову и внимательно поглядел на Лучича. — В конце концов, Константин Васильевич, нелепо и даже смешно подозревать вас в том, что вы помогли бежать арестованному атаману…
— Я тоже так думаю, ваше превосходительство!
Между тем Калмыков сумел укрыться в казарме консульства, в хозяйственной выгородке, специально приготовленной для него здешним плотником Пантелеем Каманиным (по происхождению из кубанских казаков), — выгородка была потайная, жандармы сколько не обыскивали помещение, ее не заметили, и о том, что Калмыков находится в консульстве, знал Братцов — Лучич находился в неведении… Да и самому Братцову сказали об этом не сразу.
Выходил Калмыков из своего убежища лишь ночью, стараясь быть невидимым и неслышимым, смотрел сквозь занавеску на медленную задумчивую луну, слушал звень комаров, висевших в воздухе, засекал движущиеся тени — это несли охрану жандармы, пост их до сих пор не был снят, — и вновь скрывался в своем убежище.
Посланник Кудашев прислал Братцову разносное письмо, но ничего с консулом сделать не мог и наказания большего, чем это письмо, придумать не мог — в России уже правил другой МИД, не царский, и назывался этот МИД диковинно, как-то по-эфиопски: наркоминдел.
Так минул июль двадцатого года, наступил август. Над городом Гириным повисли фруктовые ароматы — персиков, абрикосов, груш, яблок, слив; запахи переплетались, свивались в один воздушный жгут, повисали в пространстве; у людей от плотных запахов кружились головы, на глазах наворачивались благодатные слезы — тот год в Гирине был урожайным на фрукты.
Подавали фрукты и атаману в его потайную коморку.
Душно было Калмыкову в этом крохотном, с тесными деревянными стенками убежище, не хватало воздуха, по ночам совершенно исчезал сон, и атаман лежал с открытыми глазами.
Для естественных надобностей у него имелся эмалированный горшок с крышкой — незаменимая вещь в таких случаях, но Калмыкову было противно ходить в ночную посудину, пропахшую мочой. Почему-то именно запах мочи добивал атамана, действовал больше всего, он унижал его…
А китайцы до сих пор продолжали искать беглеца, вот упрямые!
Утром двадцать пятого августа в кабинет генерала Бао Гуй Циня аккуратно постучал адъютант. Генерал недовольно оторвался от бумаг, которые читал:
— Чего тебе?
— Господин генерал, с утренней почтой прибыло вот это, — адъютант согнулся в почтительном поклоне и положил перед Бао Гуй Цинем лист бумаги, на котором были наклеены вырезанные из английских газет крупные буквы.
— Что это? — брезгливо дернул верхней губой генерал.
— Анонимное письмо.
— Зачем оно мне? Отдай его в канцелярию!
— Письмо касается беглого атамана Калмыкова.
— Ну-ка, ну-ка, — в глазах генерала пробудился интерес, и он, ухватив письмо двумя пальцами, развернул его.
Текст письма гласил: «Калмыков скрывается казарме посольства между двумя перегородками».
Генерал прочитал текст дважды, словно не верил смыслу, заложенному в этих незамысловатых клееных строчках, затем резко отодвинул бумагу от себя.
— Поднимай охранный взвод! — приказал он адъютанту.
От конторы генерала до русского консульства — рукой подать. Через десять минут охранный взвод — лучший в вооруженных силах провинции — окружил здание консульства. Бао Гуй Цинь, звякая серебряными шпорами, прошел в кабинет Братцова. Тому нездоровилось — простудился на свежем сунгарском ветру, — но находился на месте.
Увидев вошедшего в кабинет генерала, консул встал.
— Что случилось, генерал?
— Случилось, консул, — ответил тот в тон, — мы вынуждены обыскать все помещения консульства. Особенно те, где были какие-то переделки.
Братцов сразу не понял, к чему это приведет. В протестующем жесте он выставил перед собой обе ладони:
— Полноте, генерал! Уже добрые полсотни раз обыскивали…
— Я настаиваю, — нахмурил брови Бао Гуй Цинь, сделал знак жандармам, которые, как и солдаты, сопровождали его. — Начинайте!
Жандармы рассыпались по комнатам консульства — им важно было одновременно занять все помещения, чтобы Калмыков не имел возможности перейти с одного места на другое.
Потайную выгородку нашли быстро — чутье собачье имели, — и вскоре выволокли Калмыкова наружу.
— Ироды, дайте хоть сапоги на ноги надеть, — рычал тот, отбиваясь от насевших на него жандармов.
Сапоги атаману дали надеть, но не более того. Старший жандармского отряда не отходил от атамана ни на шаг, держал его за рукав.
Генерал Бой Гуй Цинь был доволен. Было слышно, как в консульском саду кричат птицы.
