Юрий Слезкин - Брусилов
— Да, если хочешь… — согласился поручик.
— А ты что же, полагаешь, он не видит всего того безобразия, какое идет у Безобразова? — крикнул с койки Трумилин.
— На своей спине чувствует, — согласился Глеб, — теперь это еще что… Он верит, что Брусилов не даст его в обиду, а когда мы были у Эверта…
Гусар подхватил с другого конца стола: он кричал, чтобы заглушить граммофон, играющий «Веселую вдову»:
— Если хотите знать, с нами воюют не только вооруженные немцы, но и наша «мирная» немчура, к которой мы так благоволим. Я сам сколько раз со своим разъездом налетал на горящие постройки… Кругом ни души — откуда быть пожару? А исследуешь окрестность — все ясно: жители-немцы сигнализируют своим из тыла наших войск.
— Милашка, это детские игрушки! — подхватил Родзянко. — Сигнализируют не одни они… Сигнализируют из Царского… вот что страшно!
Все примолкли, ни в ком не вызвало это замечание протеста, только Всеволожский перестал жевать. Граммофон продолжал выкрикивать: «А в старом парке вечерком все пары шепчутся тайком…»
— Когда находишься на фронте, видишь, что армия воюет, как умеет и может, — раздался чей-то, не узнанный Игорем, голос из затаенного угла, — а когда попадаешь в Петроград, в тыл, видишь, что вся страна ворует. Все воруют, все грабят, все спекулируют!
Было что-то в голосе и в самих словах такое неумолимое, убежденное, что Игорь невольно приподнялся на локте и попытался разглядеть лицо говорившего.
— Слишком просто, Голенищев, — заметил Трумилин, — дело тут куда глубже. Все беды у нас от одного корня. Я теперь это твердо знаю. Если на фронте мы еще кое-как держимся, так только потому, что у нас есть еще честные генералы вроде Брусилова, а не одни только Эверты…
— Нет у нас генералов! — с горячностью подхватил гусар. — Это либо немцы-предатели, как Эверт, либо саботажники, как Леш…
— Леш еще недавно отчество свое «Вильгельмович» на «Павлович» переменил, — успокоенно промолвил Борис Всеволожский, заглатывая персик.
— А если и русский, вроде Безобразова, так либо купленный, либо дурак, — наденут на него звезды, вот он и генерал, — подсказал брату Глеб и запел тонким фальцетом — «Тихо и плавно качаясь, горе забудем вполне…»
— А мы что-нибудь знаем? — озлобленно вскинулся Трумилин. — Что-нибудь умеем? Мечемся, шлепаем лапами, как щенки, брошенные в воду… Ни новой техники, ни нового метода ведения боя, ничего о современной войне мы не знаем! Как еще немцы нас не расколошматили — понять невозможно!..
И, внезапно охладев, безнадежно махнул рукой.
— Нужны решительные действия, наступление, ощущение всеми единой разумной воли, — прибавил от себя гусар, — а этого нет нигде, за исключением брусиловского фронта. Да и тут при наличии Безобразовых…
— У Алексея Алексеевича руки связаны.
— Хуже! Рот заткнули!
— Да и слушать не хотят!
— А Алексеев? — спросил один из поручиков.
— А что Алексеев? — воскликнул Родзянко. — Хороший военный, Михаил Васильевич плохо понимает жизнь своей страны. Это впечатление моего отца.
— А по-твоему, Государственная дума понимает что-нибудь в политике? — не без яду накинулся на него Трумилин. — Ничего она не знает, кроме разговоров!
— Однако… — начал было Родзянко.
— Ничего не однако! Все и все проданы! — снова раздался из затененного угла решительный голос.
— Нет, ты мне лучше вот что скажи, — почему-то оборотись к Игорю и буравя его глазами, с жаром заговорил императорский стрелок. — Почему же, если, по-твоему, так уж из рук вон плохо — и генералы дрянь, я правительство ни к черту, почему же все-таки до сих пор нас не расколошматили немцы?
Опять наступила тишина. Ложка ударилась о миску с крюшоном. Кто-то свистнул, кто-то зевнул, скрипнули доски коек.
— Потому что у нас Березовы.
Игорь сам не знал, что заставило его так ответить, но сказал он это с твердым убеждением, в полной уверенности, что добавить нечего, что все поймут так, как должно. Он спустил с койки ноги, выпрямился. Офицеры повернули к нему лица. По чину он был здесь всех старше, приехал из штаба фронта, от Брусилова, во все продолжение беседы не вымолвил ни слова. Все ждали от него чего-то значительного, веского или чего-нибудь такого, чем можно было бы возмутиться и выругать за глаза «отщепенца». Но услышанная короткая фраза озадачила.
Молчание прервал барон Кляузен. Его недолюбливали, многие перед ним заискивали. Он был богат, но не считался человеком «своего» круга. Его мать — дочь коммерсанта-заводчика; отец — обедневший барон, остзеец, женился «на деньгах»…
Игорь удивленно взглянул на барона. Кляузен был ему противен тем, что, как большинство выскочек, подчеркивал свой «аристократизм», заимствовав все худшее, что было в аристократах, и ничего достойного у них не усвоив.
— Игорь Никанорович прав, — сказал Кляузен самоуверенно. — Потому что у нас Березовы! Миллионы существ, лишенных человеческих чувств и нервов, кидающихся в огонь со страху, как скоты!
Тяжелая волна крови медленно прилила к сердцу. Игорю показалось, что прошло очень долгое время, пока он вышел из оцепенения и крикнул так громко, что у него сорвался голос:
— Встать!
Он сам вскочил, но не заметил этого. Все испуганно глядели на него, никто не посмел шевельнуться. Только Кляузен, побледнев, приподнялся со своего табурета и вытянулся под сверлящим взглядом Смолича.
— Кругом марш! И вон отсюда! — раздельным шепотом добавил Игорь и тяжело опустился на скамью. — Офицер, не уважающий своего солдата, позорит звание офицера гвардии.
Последние слова произнесены были уже совсем спокойно и обращены к другим.
Он оглядел сидящих вокруг товарищей. Он многих помнил по Пажескому корпусу и любил, но теперь смотрел на них с тяжким недоумением, не встречая сочувствия.
XXVIII
На высоту гвардейские части пошли в три часа пополуночи.
Игорь тотчас же убедился, что директива штаба фронта по-прежнему не выполнена: на позициях стояли все те же две батареи, а не весь дивизион, который, по словам графа Игнатьева, будет выдвинут ночью, связь не налажена ни с командным пунктом, ни с соседней армейской дивизией, а уж с флангами 3-й и 8-й армий не только связи, но даже простой предварительной согласованности не было.
Еще вчера Игорь заметил, что позиции, на которых закрепились преображенцы, выбраны более чем неудачно, как доложил об этом Игнатьев Клембовскому. Отсрочка, данная Безобразову штабом фронта, пошла впустую. А сколько напутала эта отсрочка и как утомила войска!
Артиллерийская подготовка, которая велась лишь двумя батареями, оказалась настолько слабой, что даже не пробила проволочных заграждений.
Игорь, стоя на командной вышке и глядя в бинокль на происходящее, приходил все в большее нервное беспокойство и возмущение. Он едва сдерживался, чтобы резко не высказать своего мнения стоявшему тут же Игнатьеву и великому князю. Великий князь отдавал распоряжения по старинке, через ординарцев, которым приходилось вязнуть в болоте, и ни о какой своевременности доставляемых ими распоряжений думать не приходилось.
Игорь твердо решил при первой возможности принять на себя очередное поручение и больше на командный пункт не возвращаться. Было очевидно, что необходимо усилить артиллерийский огонь, попытаться направить его с левого фланга и задержать напрасную попытку взять высоту в лоб. Советовать это великому князю было бы бесполезно. Надо действовать на свой страх, ни у кого не спросись. При происходившей кругом неразберихе такое своеволие никого не обеспокоит…
После целой ночи отчаянного ливня утро разгоралось безоблачным, жарким. Тяжкий, дурманный жар клубился вокруг тяжело дышащих, увязающих в болоте, проваливающихся в жидкую топь солдат. Первые волны, однако, шли, не умеряя шага, прыгая с кочки на кочку, но последующие ряды шли уже расстроенными, далеко отстав от передних.
От Игоря не ускользнула такая подробность, которую не мог бы упустить ни один опытный командир: кое-кто из солдат, с трудом вытягивая ноги из торфяной жижи, помогал себе ружьями. Они втыкали штык в землю и опирались на приклады, как на костыли. Офицеры, бегущие впереди их, не оглядывались, никто не обращал внимания на это верное предвестие безнадежности операции.
Великий князь радовался тому, что преображении шли во весь рост и ни разу не залегли.
«Чему? чему он радуется? Остолоп! — возмущался Игорь. — Именно это-то и пагубно. Солдат перестреляют всех, как мух… О чем думает Дидерикс?» И тут же, побуждаемый велением воинского долга, он сорвался с места и, пряча цейс в висящий на груди футляр, подбежал к Дидериксу.
Дидерикс стоял несколько поодаль от штабных и, держа перед глазами бинокль, беспокойно пошагивал с места на место, точно ища более удобную точку, с которой было бы лучше видеть. Игорь понял, что командир преображенцев также обеспокоен теми тревожными признаками упадка духа у солдат, какие заметил он сам.
![Роберт Сальваторе - Магический кристалл [Хрустальный осколок]](/uploads/posts/books/64264/64264.jpg)
