И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович

Ночь они провели тут же, в окопах. На полях лег туман. А утром, когда красное как кровь солнце показалось над горизонтом, в окопы пришла тревога.

Она еще ничем не объяснялась, все было так же как вчера, никаких новостей не поступало, но какое-то странное напряжение неуловимо завивало в воздухе. Тревога пришла из ниоткуда и поселилась в траншеях, коснувшись каждого. Бойцы вглядывались в глаза командиров, пытаясь по каким-то своим, неуловимым признакам понять, что произошло, но командиры и сами ничего не знали. Затем по цепочке прошел слух, что перед рассветом в сторону Минска пролетело огромное количество самолетов. Откуда пришел слух, неизвестно, но лица солдат стали еще тревожнее. Костя побледнел. Приблизительно через час томительного напряжения, два грузовика привезли винтовки и цинки с патронами; в траншеях залязгало и защелкало. Получив тяжелую винтовку, Костя лег на бруствер, с тоской рассматривая через прицел свою маленькую часть вселенной. Прямо перед ним простиралось пшеничное поле, чуть дальше проходило шоссе с лесопосадками по обеим сторонам, которое он был обязан защищать. На поле кое-где виднелись высыхающие сажалки. В стороне, на косогоре белела березовая роща, там находилось деревенское кладбище. На горизонте темнел лес. Возле окопа старшина установил пулемет Дегтярева, его глаза смотрели мрачно. Всеобщее напряжение задело и старшину, он постоянно, без нужды, протирал промасленной тряпкой затвор пулемета. Парень с Немиги больше не рассказывал про свою невесту.

Такая нервная обстановка царила в траншеях до часа дня. Ровно в час все увидели, как прямо по полю несется штабная машина. Она неслась как бешеная, высоко подпрыгивая на ухабах. Подскочив к земляной насыпи, машина остановилась, из нее выскочил военный с петлицами дивизионного комиссара. Фуражки на комиссаре не было.

— На смерть стоять! — ничего не объясняя, сразу закричал он, причем лицо его дергалось. — На смерть! Ни шагу назад! За вами Минск! Кто побежит, лично расстреляю!

Затем комиссар прыгнул обратно в машину, и она, подпрыгивая, понеслась вдоль окопов с открытой дверцей. Было слышно, что комиссар на ходу что-то кричит, но что, разобрать уже было невозможно.

Дальше события развивались с ошеломляющей быстротой. Бледные, испуганные бойцы еще непонимающе переглядывались друг с другом, как кто-то на левом фланге дико и протяжно закричал:

— Немцы! Танки! Танки!

В ту же секунду молодой белобрысый лейтенант выскочил из траншеи, прижал к глазам болтающийся на груди бинокль, охнул, и тоже закричал внезапно охрипшим голосом:

— К бою!

У Кости сразу пересохло во рту.

— В стык полков прошли, суки… — выдохнул старшина. Он лежал, прижавшись к пулемету, широко расставив ноги, по его лицу крупными каплями стекал пот. Костя бесконечно долго смотрел на него, затем опомнился, стал рвать затвор винтовки, чтобы загнать патрон в патронник, загнал, высунулся из окопа и сразу увидел танки. Они шли по полю, перестраиваясь на ходу в боевой порядок. Их было много, очень много, они были еще далеко, но уши наполнил протяжный гул. Костя даже удивился, как он его не услышал раньше. Это было невероятно, немцев просто не могло здесь быть, но они были, и шли прямо на их позиции.

— Может это наши? — неуверенно спросил кто-то.

— Не стрелять, — истошно кричал лейтенант. — Ждать команду! Приготовить гранаты!

И в этот же момент, не обращая на приказ лейтенанта никакого внимания, рядом ударил одиночный винтовочный выстрел. Тут же, со звуком разрывающейся ткани по всей цепочке пробежала бледная искра залпа. Костя тоже выстрелил, больно ударив плечо отдачей приклада, посылая в сторону немцев свою первую и единственную пулю.

— Идиоты! Это же танки! Не стрелять! Ждать пехоту! — продолжал кричать лейтенант, и лицо его дергалось точно так же, как у дивизионного комиссара. Подпрыгнув, страшно ударила стоящая неподалеку противотанковая пушка, за ней другая, затем еще одна. Далеко возле леса взлетела вверх земля. Танки не сбавляя ход, шли на них, разворачивая башни.

— Перелет. Ну, все. Теперь нас с говном смешают, — необычайно спокойно, даже как-то буднично произнес старшина, стаскивая пулемет вниз, в окоп. Костя хотел спросить его, что означают его слова, как вдруг земля колыхнулась, ударило горячим воздухом, посыпалась сверху земля. Пушка еще раз выстрелила, затем ее вдруг рвануло в сторону, и она оказалась лежащей на боку. Кругом валялись распоротые, недавно так заботливо укладываемые мешки с землей.

Танки били по траншее прямой наводкой, при выстрелах чуть оседая назад. Костин окоп наполовину срезало. Скуля от страха, зажмурив глаза, он вжимался в какую-то щель в засыпанной траншее, стараясь втиснуться в нее как можно глубже. Голову он обхватил руками, почему-то ему казалось, что так он защищен, но спина оставалась неприкрытой, и каждую секунду он ждал, что туда вопьется горячий осколок с рваными краями. Земля ходила ходуном, наверное, он кричал, но не слышал своего крика. Оказалось, что нет на свете человека Константина Бродовича, обладающего внутри себя целой вселенной, а есть некое, вжимающееся в глину существо, желающее только одного, — жить.

Привел в себя его голос старшины.

— Пехоту! Пехоту отсекайте, мать вашу…! — непонятно кому кричал старшина, заново устанавливая пулемет.

Тах… ах… ах, тах, тах… — ударила длинная очередь. Костя, как слепой котенок, пополз к нему, потому что старшина был единственным человеком на свете, который сейчас знал, что надо делать.

По полю вслед за танками бежали ломаные цепочки немцев. Старшина бил в их сторону длинными очередями. Первым кого Костя увидел, открыв глаза, был парень с Немиги. Он лежал на кромке окопа лицом вниз, его спина была засыпана землей, и Костя сразу понял, что он мертв. Чуть дальше, за окопом, валялся белобрысый лейтенант. Не лежал, а именно валялся, как брошенная кукла, неестественно вывернув руки и ноги. Его мертвое лицо было черным от крови и пыли. Следующим взглядом Костя увидел, что несколько танков уже прорвались на их левый фланг, и теперь, перегазовывая, крутились там, давя гусеницами обезумевших от страха бойцов, ровняя с землей траншеи, и стреляя из пулеметов.

Тах… ах… ах… — продолжал бить по еще далеким цепочкам пехоты пулемет старшины.

— Командиры, академии заканчивали, суки, мать вашу… — стреляя, несвязанно кричал старшина. — Сейчас весь полк положим….. Пацанов, необстрелянных, от мамки оторванных, задаром немцу отдадим… Хотя бы за час предупредили… хотя бы за час…

Затем он скосил глаза, увидел подползающего Костю и, не раздумывая, приказал:

— Уходи, пацан! Не время для геройства. Ползком, перебежками, — до перелеска и дальше, в деревню, в лес… Уходи… Сейчас нас здесь так заравняют, что не надо хоронить… Что лежишь? Пошел… Бой окончен.

И Костя обязательно бы побежал, бросил бы старшину, хотя он ему сейчас был самым родным на земле человеком, обязательно бы побежал, но в этот момент старшина повернул перекошенное, черное от грязи лицо куда-то влево, и выдохнул с бесконечной тоской, — Все…!

Прямо на них, вдоль траншеи, лязгая, шел танк. Кто-то, полузасыпанный землей, выскочил из соседнего окопа, размахнулся, бросил бутылку с горючей смесью, на боку танка появилось огненное пятно, но танку было все равно, он не остановился, продолжал надвигаться. Ствол его пушки поехал и уперся в них со старшиной.

Все, — беззвучно повторил Костя.

В следующую секунду мир перевернулся, Костю отбросило, вспоров осколками левую руку и живот, а танк, ревя двигателем, выбрасывая в воздух струю синего дыма, проехал гусеницами по уже мертвому старшине. Прижимая руки к развороченному животу, повернувшись лицом к небу, оскалив зубы в какой-то нелепой улыбке, оглушенный, еще не чувствующий боли Костя лежал среди дымящейся земли и думал о том, что все оказалось не таким, как он себе представлял, что зря он ушел из дома; что смерть не надо искать, она сама найдет каждого, и к встрече этой лучше подготовиться, ведь именно для этого и дана человеку жизнь. Танки ездили по их позициям, подоспевшие автоматчики добивали остатки полка, часть бойцов, побросав оружие, уползала к сосновому перелеску и роще с кладбищем.