Григол Чиковани - Шони
— Дали! — рассердился он на дочь. — Веди себя прилично, ты ведь умная девочка!
— Я ум в дороге оставила, — усмехнулась девчонка и ткнула пальцем в повешенное для просушки сито.
Гау, не сводя глаз с Дали, выгонял в это время из хлева коров и коз, а та, как ураган, крутилась в крохотном, величиной с бурку, дворике. Во все глаза глядела на нее и Мзиса: она только что выгнала своих коров со двора и ожидала Гау. Пораженные поведением маленькой гостьи, Гау и Мзиса то и дело удивленно переглядывались. Дали заметила это, подлетела к Мзисе, больно ущипнула ее, сунула руку в ее сумку, вытащила сыр, откусила, сплюнула и бросила остаток щенку, забившемуся в страхе в угол двора.
— Я тоже пойду с вами! — сказала она Гау тоном приказа.
— А мы тебя не возьмем, — зло посмотрел на нее Гау. Ему не нравилась эта девчонка: волосы ежиком, красное лицо, растопыренные руки, мелкие зубы и серые, отчаянные глаза.
— А я все-таки пойду, — сказала Дали вызывающе, — назло этому червяку! — сверкнула она глазами на Мзису.
…Когда Дали взбежала на вершину горы, девочки и мальчики, пасшие скот, играли в шапки. Запыхавшаяся, взмокшая от быстрого бега, она остановилась неподалеку от них. В это время Гау, заложив за спину руки и стоя на одной ноге, медленно, не сгибая колени, склонился к земле, чтобы ухватить шапку зубами.
— Подумаешь, большое дело! — воскликнула Дали и толкнула Гау.
Гау упал и стукнулся лбом о большой камень. Дали даже не взглянула на него. Она сама встала около шапки, заложила за спину руки, отставила ногу и уже готова была нагнуться, когда Мзиса вне себя от гнева ступила на шапку.
— Эй, ты, — крикнула Мзиса, — сейчас же убирайся отсюда!
— Посмотрите-ка на эту свиную вошь, — с усмешкой отозвалась Дали.
— Убирайся, или я раскатаю тебя, как войлок для бурки!
Девочки набросились друг на друга и покатились по земле. Они били, царапали, щипали одна другую, как хищные птицы. Мзиса явно одолевала, и потому ребята не вмешивались в их драку. Внезапно Дали схватила в руку камень и снизу ударила Мзису в лицо.
— Получай! — Она вскочила и дала Мзисе пинка.
Все в молчании ждали, что сделает Гау. И хотя Гау совсем ошалел от сильного ушиба о камень, он все же поднялся и подошел к Дали. На лице его была такая ярость, что даже эта отчаянная девчонка в страхе застыла, не отрывая глаз от его сжатых кулаков, каждый из которых казался ей сейчас величиной с кузнечный молот. В этот момент между ними встала Мзиса с окровавленным, распухшим лицом, взяла Гау за руки и заставила его разжать кулаки.
— Гау… — произнесла она с трудом, ее рот был в крови. — Мы помиримся… — Она повернулась к Дали. — Ведь помиримся?..
Воспоминание исчезло, но Мзиса по-прежнему стояла перед Гау. Он решил забыть о Циру, думать только о Мзисе и работать, работать, чтобы поскорее вернуться домой. И тут ему невольно вспомнилось: «Не нужны тебе больше ни быки, ни корова, слышишь, Гау… Считай себя свободным… Только бы ты был счастлив!..» Нет, нет, он будет думать только о Мзисе и работать. И когда Циру пришло время возвращаться, он вошел в виноградник и спрятался там. «Не покажусь ей ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а потом у меня это пройдет». Он уселся на землю и стал скручивать цигарку. Вокруг стрекотали кузнечики, засевшие в нагретой солнцем траве. Гау стукнул рукой по земле, чтобы напугать их. На мгновение они примолкли, а затем застрекотали еще громче. Гау казалось, что вся деревня, весь виноградник стрекочат, верещат, насмехаясь над тем, что он спрятался. И вдруг он увидел сквозь виноградные листья обнаженные голени девушки и подол ее платья. Это была Циру. Она стояла на дороге и глядела через забор.
— Гау! — послышался ее голос.
Не получая ответа, она подошла вплотную к забору и заглянула в виноградник.
— Гау!
Она смотрела на топор и пояс с кинжалом, оставленные Гау. В это время на дороге послышался звук чьих-то шагов. Циру повернулась и быстро ушла. Оставшись один, Гау понял, что без Циру для него нет и не будет жизни. Ему стало безразлично все, что связывало его с Мзисой, он не колебался больше, не пытался отгонять мысли о Циру. Так провел он несколько дней, то прячась от Циру и снова возвращаясь мыслью к Мзисе, то сам идя навстречу Циру, не в силах ждать ее прихода. Циру угадывала эту странную двойственность в его поведении, она настораживала ее, лишала покоя…
Каждая встреча с Циру напоминала Гау о его долге перед Мзисой, и однажды он резко сказал девушке, что больше не придет к той заводи на реке, где они каждый вечер встречались. Циру не удивилась: она как будто ждала этого.
Гау, действительно, не пришел ни на следующий день, ни на третий, и Циру, не имея никакого повода навестить его на работе, принесла ему полдник. А Гау убежал от нее…
Циру долго сидела одна, не сводя глаз с виноградника. Потом завернула в платок полдник и ушла домой.
Когда Гау вышел из виноградника, где он хоронился от Циру, девушки уже не было на месте. Он и сам не мог сказать, как случилось, что он направился к домику Циру. Дверь в ее комнату была полуоткрыта, и в освещенной солнцем половине он сразу же увидел Циру. Она стояла на коленях на застланной ковром тахте лицом к иконе и молилась. Ее печальное, залитое слезами лицо показалось Гау еще прекраснее, чем всегда. И как только повернулся у него язык сказать ей: уходи! А Циру, обратившись к иконе, шептала:
— Если бы ты хоть немного любил меня, Гау… Мне и этого достаточно… Мне достаточно и того, что я люблю тебя… Позволь мне это, и я больше ничего не хочу от тебя, Гау… Скажи ему, святая Мария, пусть он позволит мне любить его… Больше я ни о чем тебя не прошу, пусть он только позволит любить его, пресвятая Мария…
Гау хотел войти и сказать Циру, что он был не в своем уме, когда убежал от нее, но на пороге встала Мзиса с окровавленным, распухшим лицом, с обращенным на него взглядом, полным мольбы.
…Измученный внутренней борьбой и работой, Гау лежал на бурке под платаном и спал мертвым сном. Циру, хоронясь за стволом платана, долго смотрела на его озаренное луной лицо. Затем подошла и присела у его изголовья. Ее колени коснулись лица Гау, но он не пошевелился. Циру осторожно тронула рукой его руку, веки Гау затрепетали.
— Это я, Гау, — тихо проговорила девушка нежным, печальным голосом.
Гау открыл глаза, присел, взглянул на измученное, заплаканное лицо.
— Почему ты нанялся к Катран-батони, Гау?
— Я не должен был наниматься…
— Но почему ты нанялся?
— Не знаю…
— Ничего ты не знаешь, Гау… — Она держала в своей руке его тяжелую, грубую, мозолистую руку. — Пойдем туда, к реке.
Они поднялись с земли, вышли со двора в переулок, исполосованный вперемежку лунным светом и тенями тополей. Шли медленно, прижавшись друг к другу. Вот и река, она бесшумно несла свои волны. Ночь была на исходе, на травах и на песке сверкала роса. Они сели на небольшой бугор, по-прежнему соприкасаясь плечами.
— Гау… мы одни, совсем одни… посмотри на меня, Гау.
Циру обеими руками взяла руку Гау, она льнула к нему всем своим существом, но перед его взором опять стояла Мзиса, и он не отвечал, не мог ответить на порыв Циру.
— О Гау, милый… — Девушка положила руки ему на плечи и с неожиданной силой повернула к себе. Луна вышла из-за туч и бледным светом озарила ее лицо. Гау как бы впервые увидел нежную печаль ее глаз, ее опавшие щеки. Перед ним была беспомощная, покорная, примирившаяся с судьбой женщина.
— Циру!
Циру не ответила: может, и она видела Мзису, смотревшую на них с молчаливым укором.
Гау встал, за ним поднялась и Циру.
— Теперь ты уйдешь, Гау.
Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, чтобы навсегда запомнить ее лицо.
— Поцелуй меня на прощание, Гау.
Гау не сводил с Циру глаз.
— Шони!
Гау медленно двинулся к реке. На песке оставались тяжелые, глубокие следы. Гау вошел в воду. Она достигaла ему до груди. Когда он вышел на тот берег, вода струйками стекала с него. И на том берегу в песке оставались тяжелые, глубокие следы. Мзиса подошла к нему, и они пошли дальше рядом — плечом к плечу.
Циру стояла и смотрела.
На Гау ничего не было, кроме мокрого архалука, — ни чохи, ни пояса с кинжалом, ни бурки. И лопаты, с которой он пришел сюда, в Лакади, тоже не было при нем.
Позади остался пологий песчаный берег — Гау начал подниматься в гору. Он не оглядывался назад — там, на берегу, стояла Циру.
Циру стояла и смотрела неподвижными, пустыми глазами. Смотрела, как Гау поднимался в гору — медленным, тяжелым шагом. Где-то в глубине ее души вырастала глухая, давящая боль. Глаза Циру заволакивало туманом.
«Что с тобой будет? — спрашивал Циру внутренний голос, но сознание ее молчало. — Что же будет теперь с тобой, Циру?..»
Гау медленно поднимался все выше в гору. Луна уже не сияла над рекой. Померкла, потемнела сверкающая поверхность воды.
